Ставка на проигрыш - Михаил Черненок

- Не знаю...

- Чьим почерком заполнены переводные талоны?

Альберт Евгеньевич повертел бланки и, возвращая их Маковкиной, твердо сказал:

- Реваза почерк.

- От кого он такие крупные суммы получал?

- Представьте себе, не знаю.

Маковкина положила на край стола чистый лист бумаги и шариковую авторучку. Затем показала Зарванцеву заполненное постановление о получении образца почерка для сравнительного исследования и подробно стала рассказывать о его правах при этом следственном действии. С повышенной внимательностью выслушав ее, Альберт Евгеньевич тыльной стороной ладони вытер внезапно вспотевший нос, неуверенно взял ручку и словно испугался:

- Я не знаю, что писать!

- Пишите под мою диктовку. "Следователю прокуратуры Маковкиной. Объяснительная. По существу предъявленных мне почтовых переводов, полученных Ревазом Давидовичем Степнадзе по паспорту..." - Маковкина помолчала. - Перепишите из талонов серию и номер паспорта, кем и когда он выдан, где прописан... Переписали? Теперь заканчивайте: "Ничего объяснить не могу". И распишитесь.

Когда Альберт Евгеньевич аккуратно вывел красивую подпись, Маковкина по всем правилам оформила протокол получения образца почерка, посмотрела на старенькие кеды Зарванцева и обратилась к Бирюкову:

- Сейчас сличим обувь, Антон Игнатьевич. После этого, думаю, не стоит больше отнимать у Альберта Евгеньевича время.

- Вы меня отпустите? - с удивлением спросил Зарванцев.

- Конечно. Только прежде зайдем с вами ненадолго в научно-технический отдел.

Маковкина заполнила еще один стандартный бланк постановления о назначении экспертизы и, поднявшись из-за стола, предложила Зарванцеву:

- Пройдемте со мной.

- Куда? - испугался тот.

- К эксперту. Там я все вам объясню.

- Я ничего не знаю!

- Никаких знаний от вас не требуется.

- Но зачем это?! Для чего?!

- Я все вам объясню, - повторила Наташа и направилась к двери.

Зарванцев тревожно глянул на Бирюкова и с неохотой пошел следом за Маковкиной. Едва закрылась дверь кабинета, Бирюков разложил на столе фотографии Степнадзе и Зарванцева и сосредоточенно стал их изучать. Отвлекся он от этого занятия лишь тогда, когда вернулась Маковкина.

- Какой-то необычайный трус, - сказала она. - Кроме внешности, у него нет ничего мужского.

- А внешность оригинальная, правда? - спросил Антон.

- Не сказала бы...

Бирюков показал старый паспорт Степнадзе:

- Вглядитесь в фотографию. Есть что-то общее с Зарванцевым?

Маковкина посмотрела в паспорт.

- Ничего нет.

Антон протянул фотоснимок Альберта Евгеньевича:

- Сравните нос и глаза...

- Очень отдаленное сходство, - неуверенно проговорила Маковкина. Лбы совершенно непохожи: у Степнадзе - широкий, у Зарванцева - будто редька хвостом вверх.

- А если лоб Зарванцева прикрыть форменной железнодорожной фуражкой?..

Маковкина помолчала:

- Тогда, возможно, что-то общее будет.

Бирюков, сняв трубку телефона, пригласил эксперта-криминалиста. Как только Дымокуров вошел в кабинет, сразу спросил:

- Аркадий Иванович, что показывают пробы грунта с "Запорожца" Зарванцева?

- Делаем спектральный анализ, будем сравнивать с пробами из Шелковичихи.

Антон передал эксперту фотографию Альберта Евгеньевича:

- Очень срочная просьба. Надо с помощью фоторобота одеть вот этого гражданина в железнодорожный пиджак и фуражку.

- Тоже железнодорожную?

- Да.

- Оденем, - сказал Дымокуров.

- А вот, Аркадий Иванович, образец почерка. - Маковкина протянула эксперту-криминалисту "объяснительную" Зарванцева. - С почерком Степнадзе ничего общего здесь нет, но для почерковеда это, как говорят, карты в руки. Экспертиза по обуви движется?

- Полным ходом, результат вот-вот будет готов.

Дымокуров вышел из кабинета. Бирюков, посмотрев на Маковкину, вдруг проговорил:

- В опере-то Зарванцев, оказывается, не был.

- Признаться, мне тоже показалось странным... - Наташа сосредоточенно задумалась. - Альберт Евгеньевич, в общем-то образованный человек, художник, а не запомнил фамилию московского артиста, исполняющего ведущую партию. И еще: почему Зарванцев так упорно подводит Реваза Давидовича под статью о покушении на изнасилование?

Бирюков помолчал.

- Эта статья не предусматривает конфискации имущества подсудимого...

- Значит, не заботясь о репутации дяди, Зарванцев заботится о сохранении его имущества?..

- Не будем пока гадать, Наташенька. - Антон вздохнул. - Послушаем, что скажет Вася Сипенятин, узнав о смерти Пряжкиной. Разрешите, сам побеседую с ним. Замысел один есть.

- Беседуйте!

Глава XXX

Сипенятин долго усаживался на стуле, как будто сознательно оттягивал начало разговора. Потом с любопытством посмотрел на Маковкину, улыбнулся ей и, кивнув на микрофон, с наигранной бодрецой сказал Бирюкову:

- Поехали, гражданин начальник.

Антон показал снимок полуобнаженной Пряжкиной, ничком лежащей на берегу реки:

- Еще один труп, гражданин Сипенятин...

- Ну и чо?.. - на Васином лице появилось недоумение. - По мне, теперь пусть хоть пол-Новосибирска угробят. Я ж который день как пойманный орелик сижу за решеткой.

Антон взял другой снимок, где Пряжкина была снята лицом кверху.

- Узнаете?..

Сипенятин сосредоточенно замер. Помолчал и с фальшивым возмущением заговорил:

- Вот гад в Новосибирске завелся! Одним почерком работает! Раздевает баб и...

- А кого он еще раздел? - быстро перебил Антон.

- Как кого? Ту, чью сумку матери-старушке моей подбросили.

- Откуда знаете? Я ведь ее снимок вот так, как этот, вам не показывал...

Сипенятин мгновенно постарался исправить неожиданный промах:

- Чо, капитан, зазноба продолжает меня топить?

Бирюков положил фотоснимки на стол.

- Дело значительно хуже, Василий... Не Звонкова вас уличает, а соучастники, с которыми вы связались.

- Не имею привычки в групповых делах участвовать. - Сипенятин обиженно насупился. - Я один на один работаю.

Случай был самый подходящий, чтобы проверить предположение Степана Степановича Стукова относительно подделанной иконы, и Антон спросил:

- За что последнее наказание отбывали?

- За бабкину икону.

- Сами ее подделали?

Сипенятин словно приготовился к прыжку.

- От бабки такая досталась. А чо?..

- Неправду говорите, вот что. - Бирюков разложил около десятка фотографий, среди которых были и снимки лиц, причастных к делу Холодовой. - Может быть, скажете, кто из этих людей мастер по подделке икон?

- Чего старое ворошить? - буркнул Сипенятин. - За икону я три года от звонка до звонка в зоне оттрубил.

- Напрасно строите "джентльмена", когда вас снова без зазрения совести на скамью подсудимых усаживают.

Вася не проронил ни слова, но по насупленному лицу можно было понять, что он борется с собой. Чтобы вызвать его на откровенность, сейчас следовало очень быстро найти какой-то, пусть незначительный, довод. Бирюков достал из сейфа сумку Холодовой и, поставив ее на стол, строго проговорил:

- Теперь, как понимаете, не тремя годами пахнет. Кстати, в этой сумке были деньги. Где они?

- Там всего двести рублей было, - ухмыльнулся Сипенятин.

- Откуда у вас три тысячи взялось?

- Я ж говорил уже: пахан дал.

- Какой? За какую услугу?

Вроде решив, что терять нечего, Вася поморщился и ткнул пальцем в фотографию Степнадзе.

- Вот этот пахан. Расплатился за то, что я не заложил его перед последней отсидкой.

- Рассказывайте все по порядку.

Сипенятин посмотрел на Маковкину:

- Корреспондентка?..

- Следователь прокуратуры, - коротко ответила Наташа.

- А-а-а... - разочарованно протянул Вася и опять повернулся к Бирюкову. - Однажды такая же симпатичная писала про меня в газете. "Из зала суда" статья называлась. Кореша с воли присылали в зону. Хотел сберечь на память, а один щипач искурил...

- Говорите по существу, - оборвал Антон.

- По существу так дело было... - Сипенятин шумно вздохнул. - С паханом тем снюхался, когда мать-старушка рядом с Фросей Звонковой жила. Пару иконок по червонцу ему продал. Через неделю двинул я от скуки на толкучку помышковать. Смотрю, один гусь мои иконки по сотняге толкает, а пахан, как вроде бы посторонний, цену взвинчивает. И продали каким-то чудикам! Только вырученные башли в лопатники сложили, подхожу к ним: "Здрасьте, папаша. Прошу пожертвовать бедному наследнику пятьдесят процентов из вашей выручки, а то Уголовный кодекс по вас скучает". Заюлил, выкладывает сотнягу. Говорю: "Есть икона шикарней. Толкнем совместными усилиями?" - "Сам толкай". - "Папаша, кто у меня за приличную сумму купит? Как увидят мой портрет, сразу кошельки щупать начнут - не испарились ли червонцы?.." Короче, клюнул пахан. Отдал я ему икону. Через месяц приносит назад - золотом горит и камушки играют. Толкует: "Проси две тысячи. Цену накрутить помогу". У меня глаза чуть не выскочили от такой цены: "Сколько на мой пай отвалишь?" - "Пятьсот". Хлопнули по рукам. Нашел я на толкучке чудика. Закрутил тот икону со всех сторон. И поиметь ее хочется, и цена колется, и мама не велит. Солидно подходит пахан. Проверил "золото", "камушки" поглядел, подсказывает чудику: "Не меньше трех тысяч, понимаешь, стоит". Чудику как скипидару плеснули - испугался, что я заломлю все три... - Сипенятин, помолчав, презрительно хмыкнул. - А когда угрозыск взял меня за хвост, звоню пахану, мол, в исправительно-трудовой колонии двое нар пустует. Пахан хлеще того чудика взбрыкнул. Дескать, бери дело полностью на себя. Вернешься после отсидки - три тысячи наличными получишь и, кроме того, при необходимости в любой день червонец без отдачи на выпивку иметь будешь. Кумекаю, такого козырного пахана беречь надо. Если с умом доить, то красиво жить можно. А в зону я его всегда успею пристроить, если вздумает наколоть. Вот так, начальник, по существу...