Дни и ночи Невервинтера. Книга 2 - М. Волошина

Сердце бешено колотилось, а звуки волшебной музыки окружали ее безумной какофонией, пока она, коснувшись струн, не обрела над ними контроль. Что будет на этот раз? Сказочная, очаровывающая иллюзия, леденящий душу кошмар или подавляющие волю усталость и боль? Наконец пришло видение. Вокруг — ничего. Лишь обступающий плотным кольцом желтоватый туман, сквозь который глухо доносятся звуки битвы. Вдруг из тумана с неожиданно громким свистом вылетает стрела. Кажется, гибель неотвратима. Но через долю мгновения она замедляет свой полет. Видно даже, как ее серебряный наконечник рассекает воздух. Эйлин отклоняется, стрела пролетает мимо и исчезает в тумане. Затем туман рассеивается, звуки становятся явственнее, а окружающий мир рассыпается в ее глазах на тысячи мозаичных ячеек. Она видит все, что происходит вокруг — вместе и по отдельности. Секунды растягиваются в минуты, и за один взмах ржавого вражеского топора она успевает отразить десяток атак и нанести десяток ударов…

Когда наваждение прошло, она продолжала играть, глядя перед собой невидящим, отрешенным взглядом. Такого она раньше не слышала, никто не учил ее этому. И все же, она была уверена, что это волшебная песня, совершенно новая. Такие видения и ощущения не возникают от набора звуков, она это знала. Она услышала шаги, вздрогнула и повернула голову. Это был Ниваль, взлохмаченный и с сонным лицом.

— А это ты, — рассеянно произнесла она. — Откуда ты взялся?

Ниваль посмотрел на нее и озадаченно почесал голову.

— Как тебе сказать… Меня и самого когда-то мучил этот вопрос.

Посмотрев на него несколько секунд, Эйлин встряхнула головой и рассмеялась.

— Извини, я немного задумалась. Я хотела сказать, что ты тут делаешь?

— Так, подышать вышел. Не спится. Услышал, как ты играла и вроде пела… Я тебе не помешаю?

— Садись.

— Ты уверена? Просто, у тебя был такой вид, словно ты… не здесь.

Эйлин улыбнулась.

— Да все нормально.

Ниваль присел рядом на низкую скамеечку, опершись локтями о колени. Они посидели немного молча, думая каждый о своем. Ниваль принялся по привычке разглядывать пальцы, внешний вид которых уже давно оставлял желать много лучшего. Эйлин взяла несколько аккордов и, наконец, нарушила молчание.

— Извини меня, Ниваль.

— За что? — Спросил он, выплюнув откушенный заусенец.

— Ну, за вчерашнее. Болтала всякую чушь. Не понимаю, что на меня нашло.

Ниваль усмехнулся и искоса взглянул на нее.

— Да ладно. Не знаю, с чего я так взъелся. Я бы и сам не прочь был тебя подначить.

— Это точно, ты бы своего не упустил!

— И все таки, что сейчас с тобой было? — Спросил Ниваль после паузы. — Я тебя такой никогда не видел.

Эйлин снова тронула струны и, наклонив голову, прислушалась и улыбнулась, словно она слышала в их звуке что-то, недоступное другим.

— У меня это лет с пяти началось. Раньше часто бывало, и всегда ранним утром, перед рассветом. Я не могла улежать в постели, выходила во двор, на поле, к ручью, забиралась на дерево, на крышу сарая… И слушала. Самые обыденные звуки, вроде скрипа крыльца или плеска воды, казались мне в такие минуты музыкой. Раньше мне казалось, что ее слышат все, — она усмехнулась, — но когда отец пару раз поймал меня на окраине деревни и надрал уши, я в этом усомнилась.

— Трудно тебе было, наверное, — пробормотал Ниваль, потерев лоб, — по-моему, у вас до сих пор не очень душевные отношения.

— А ему со мной, думаешь, было легче? Или он должен был сказать: «Да, дорогая, ничего не имею против того, чтобы ты встретила рассвет в Топях»? И вообще… Наверное, он иногда просто не знал, что со мной делать, чем занять, куда деть мою неуемную энергию, как отвечать на мои бесконечные вопросы. Ведь он был всего лишь мужчиной, в одиночку воспитывающим приемную дочь. Нелюдимым, малообщительным. У него было два близких существа — моя мать и его жена. Они погибли, защищая меня. А чем была для него я? Несмысленышем, живым напоминанием о том, что произошло. И во мне было слишком много того, чего он не понимал. Так кому из нас было трудно?

— Странно, что ты так рассуждаешь, — задумчиво произнес Ниваль, — как будто это было не с тобой.

— Я рассуждаю нормально, — твердо ответила Эйлин и, помолчав, пожала плечами. — Не знаю, может где-то и есть места, где обитают идеальные родители и дети, друзья и возлюбленные, мужья и жены. Но это точно не там, где живут простые, живые и очень разные люди. Понимаешь? А мы живем с теми, с кем иногда ругаемся и кого сводим с ума, любим тех, кто нас иногда не понимает и раздражает, отдаем жизни за тех, для кого вчера придумывали изощренные способы убийства.

Ниваль качнул головой и внимательно посмотрел на нее.

— Кажется, ты говоришь это для меня?

— Вот уж нет. Я тебе не судья и не советчик. Мне кажется, ты сам способен принять решение.

— Ладно, пусть так.

Эйлин вздохнула.

— Нет, у меня в самом деле нет причин лелеять детские обиды. Дэйгун заботился обо мне, как умел, вносил в мою жизнь какой-то разумный порядок. И, кстати, не возражал, когда трактирщик Олаф отдал мне старую лютню. Ее давным-давно оставил один бард, приезжавший подзаработать на ярмарке. Он экономил каждый грош и ни за что не платил, но так очаровал всех своими безумными байками и песнями, что деревенские толпами приходили его послушать, а девицы от него просто таяли. Олаф даже не рассчитывал с него что-то поиметь, но этот чудак заявил, что для него это дело чести и вместо платы оставил свою лютню — «в залог». Она была старой, растрескавшейся, с облупленным лаком, с какими-то кошмарными перламутровыми розочками.

— С кошмарными розочками? — Рассеянно переспросил Ниваль.

— Что?

— Так, ничего, просто… рассказывай дальше, мне, правда… интересно, — задумчиво пробормотал он, пощипывая уже основательно отросшую бороду.

Эйлин подозрительно посмотрела на него.

— Тебя же не интересует музыка и магия.

— Мне интересна ты. Продолжай.

Эйлин пожала плечами. Странный он сегодня какой-то.

— Сначала Дэйгун был не в восторге от моего нового увлечения, но потом, кажется, даже был рад, что я нашла себе занятие по душе. А лютня оказалась волшебной. Прикоснувшись первый раз к ее струнам, я почувствовала в себе какую-то новую силу. Я ничего не знала и не умела, но у меня было такое чувство, будто инструмент разговаривает со мной, учит, направляет. И сама лютня, по мере овладевания ею, меняла облик, возвращая себе былую красу. Потом один бард объяснил мне, что это родовая лютня, с историей, из тех, что редко купишь у торговцев. Они передаются из поколения в поколение, умирают, когда на них не играют и оживают вновь, даря свою силу талантливому последователю. Барды ведь редко создают семьи, и часто продолжателем династии является не прямой потомок а, например, ученик. — Она усмехнулась. — У меня даже возникла фантазия, что тот бард, которому принадлежала лютня, и был моим настоящим отцом. Я пыталась расспрашивать о нем, а Дэйгуну это все очень не нравилось. Глупость, конечно.

— Глупость… — машинально повторил Ниваль.

— С тобой все в порядке? — Спросила Эйлин, взглянув на его отрешенное лицо. — Кажется, я тебе голову заморочила своими байками.

— Нет, нет, рассказывай.

— Хм… Ну ладно. Как бы то ни было, лютня действительно возродилась в моих руках и разбудила дремавшие во мне способности. Мои утренние «побеги» стали осмысленными. То, что я раньше просто напевала себе под нос, стало обретать силу магии. Я не сразу научилась это контролировать и сознательно добиваться нужного эффекта. Это приводило к разным недоразумениям. Например, однажды я нечаянно приворожила соседскую скотину, и все эти свиньи, ослы и коровы толпой ходили за мной, пока иллюзия не прошла. Но случались казусы и посерьезнее. В общем, отец решил, что, коли воспитательные меры бессильны, надо отдать меня на обучение Тармасу, нашему магу. У него я освоила базовые заклинания родственных школ, научилась контролировать и направлять силу в нужное русло, но не более того. Маг мало чему может научить барда: слишком разные принципы. Учиться по книгам нам бесполезно. Заклинания и песни либо проходят через душу и действуют, либо нет, если ты для них еще незрел и неопытен. Найти в Гавани наставника и уйти из дома, чтобы набраться знаний и повидать жизнь, как это делают все порядочные барды, я не могла. Так что, мне оставалась полагаться на редкие контакты с приезжими мастерами и своего первого учителя — лютню с перламутровыми розочками.

Эйлин вздохнула.

— Значит, ты сейчас учила новую песню или что-то вроде этого? — Поинтересовался Ниваль.

Эйлин улыбнулась. Ей редко выпадала возможность поговорить с кем-то о своей профессии, и ее забавляли попытки Ниваля сделать вид, что его это интересует.

— Что-то вроде этого, — ответила она. — Мне кажется, я научилась придумывать собственные волшебные песни.