Палитра сатаны: рассказы - Анри Труайя

И снова, уже в который раз, благоразумная Адриенна переубедила его, уговорила отказаться от такого дезертирства, которое, по ее словам, проблемы не решит. Догадавшись, что его терпение на исходе и голова идет кругом, она отвела его в сторонку, выругала, как маленького, а потом обезоружила нежным взглядом и улыбкой.

— Постарайся быть выше этого, — сказала она. — Бьюсь об заклад, что пройдет еще месяц-другой, и вся шумиха вокруг этого дурацкого Мельхиора утихнет.

Эдмон так доверял жене и ему так хотелось поскорей приняться за работу, что он в конце концов дал себя убедить. Узнав, что раскрученная вечерняя телепрограмма будет посвящена «феномену Мельхиора», он запретил себе в назначенный час включать телевизор. Адриенна приветствовала такую душевную стойкость. Но легче ему от этого не стало, он все сорок пять минут промучился перед темным безмолвным экраном. А на следующий день, повстречав на улице секретаршу мэрии, не удержался — спросил, как прошла вчерашняя передача. Мадемуазель Полен изумилась:

— Как? Вы ее не посмотрели?

Эдмон предпочел солгать:

— Нет, у нас обедали друзья…

— Обидно! Но интервью наверняка повторят через несколько дней. Это было бесподобно. Господин Мельхиор превзошел сам себя! А в какой-то момент наш господин мэр проявил инициативу и начал подавать ему реплики! И знаете, что они решили с общего согласия, по предложению нашего учителя начальных классов господина Бодуэна? Господин Мельхиор согласился посетить бургмаллетскую школу и выступить перед учащимися на уроке рисования. Это может вдохновить некоторых малышей, имеющих творческие наклонности. К тому же и сам инспектор академии всей душой за. Новшество в обучении! Подумать только, наше селеньице будет первым в таком начинании! Бургмаллет возглавит крестовый поход культуры в области воспитания детей, что вы на это скажете, господин Лепельте?

— Я весьма удивлен, но вместе с тем и очень счастлив, — промямлил Эдмон. — Все, что способствует пробуждению в душах любви к красоте и истине, не может не радовать такого старого художника, как я!

— Господин Мельхиор рассчитывает сказать классу несколько слов после того, как господин Бодуэн закончит урок, эта встреча намечена на ближайший понедельник. Будет присутствовать господин мэр, а может быть, даже и господин супрефект. И родители многих учащихся придут.

Надеюсь, вы доставите нам удовольствие и тоже будете с нами?

— Ну да… Почему бы и нет? — процедил Эдмон.

И поспешно затрусил к своему дому, избегая встречаться взглядом с прохожими. Жену он нашел на кухне, она готовила завтрак вместе со старухой Сюзон, которая приходила три раза в неделю помогать по хозяйству.

Слишком взбудораженный, чтобы держать себя в руках, он смерил Адриенну яростным взглядом и закричал:

— Слышала о последнем художестве Мельхиора?

— Нет… Вряд ли. Что он еще выдумал?

— Ему уже недостаточно красоваться перед журналистами и позировать перед камерами, он теперь будет морочить головы детям в школах!

— О чем же он хочет с ними говорить? — спросила Адриенна.

— По-твоему, я должен это знать? Откуда бы?

Старушка Сюзон осторожно вставила:

— Мой внучок Ален пойдет послушать, что болтает этот мсье Мельхиор. Похоже, у всего их класса мозги набекрень съехали. Мальчишке теперь вынь да положь новые цветные карандаши. Куплю, чего там. Может, это и доброе дело…

Оставив женщин за сразу наскучившим ему разговором, Эдмон побрел в мастерскую, где на мольберте томилось нетронутое полотно. Он долго с грустью взирал на него, вспоминая, что собирался писать натюрморт, где в качестве центрального мотива предполагалась груда старых трубок и окурков, над которым проступало бы лицо курильщика, отмеченное сходством с его собственным. Но тут его посетила другая, еще более дерзкая идея: изобразить графин с водой, стеклянный, пачку бумаги, распакованную, с девственно чистой страницей сверху, а перед ней две опрокинутые солонки, причем так, чтобы из одной — она будет в форме колбы из белоснежного фарфора — высыпалось на скатерть немного грубой соли, а перед другой — более изящной, хрустальной, с отвинченной пробкой — была рассеяна щепоть соли тонкого помола. Эта симфония белизны, почти неуловимый контраст между грубой и мелкой солью — такой вызов, брошенный его ловкости ремесленника, взбудоражил Эдмона. От предвкушения он заулыбался, словно гурман перед лакомым блюдом. Потом побежал к Адриенне, спеша поделиться своей «находкой». Жена отнеслась к затее с восхищением, которое всегда его ободряло. Но тут она показала ему несколько свежих газет, которые по ее просьбе купила Сюзон. Местная пресса на первых страницах сообщала о великодушной инициативе бургмаллетской мэрии, убедившей великого современного художника Мельхиора обратиться к ученикам сельской школы с отеческим напутствием, чтобы стимулировать проявления творческих наклонностей подростков. Заголовки статей говорили сами за себя: «Новый шаг к Новизне», — провозглашала одна, «Вперед, вперед, Культуры чада!» — на мотив «Марсельезы» распевала другая, «Избавить талант от долгих лет ожидания», — предписывала третья. Эдмон отказался читать эту пустопорожнюю болтовню, пожал плечами и попросил Адриенну раздобыть ему две солонки — с грубой и тонко молотой солью, а также пачку писчей бумаги и белую скатерть, ибо он хочет детально изучить свой «материал», прежде чем возвысить его живописью. Он намеревался представить эти сугубо обыденные предметы с такой безукоризненной точностью и вместе с тем вложить в них столько поэзии, чтобы сделать из них вневременной символ повседневного бытия. Немного погодя, сидя у мольберта, он уже страстно вникал в различия между режущим блеском соляных кристалликов и драгоценной, на ощупь почти неощутимой пылью рафинированной соли. Это созерцание мало-помалу наполнило его величайшим блаженством. Эдмону показалось, что любовь к своему искусству примиряет его с низостями современников. Его немой диалог с предметами был настолько богат поучительным смыслом, что он медлил взяться за кисть, опасаясь нарушить гармоническое согласие между всеми этими оттенками белого — белизной скатерти, писчей бумаги и соли грубого помола, соседствующей с солью рафинированной.

Классная комната была переполнена. Некоторые ученики теснились по трое-четверо за одной партой. Стулья, принесенные для родителей, расставили в глубине класса, а в коридоре, за открытой дверью, стояли или кое-как пристроились на табуретках еще слушатели. На возвышении возле преподавательской кафедры расположились бок о бок мсье мэр, представитель супрефекта, Эдмон Лепельте, секретарша мэрии и Жан-Жак Мельхиор, великолепный и упоенный собой. Нимало не смущаясь, он говорил бойко, весело и как бы снисходя к своей аудитории.

Оторопев от этой мизансцены, одновременно театральной и школьной, Эдмон Лепельте с трудом поспевал за прихотливыми извивами ораторской мысли. Тем не менее хлесткие формулировки Мельхиора, то и дело прерываемые аплодисментами, как ему казалось, означали одно: его сосед по Крепостной улице превозносит собственную манеру, трактуемую им как единственно верное новаторское искусство. Послушать его, сам предмет живописи, ее техника, уроки мастеров прошлого, верность натуре — все это понятия давным-давно отжившие. Умножая советы, наставления, анахронические предостережения, учителя лишь сковывают дерзания юных творцов. Произведение должно быть результатом порыва, не замутненного рефлексией, а не плодом усидчивой разработки. Таким образом, можно сказать, что искусству не учатся, его выдумывают. Благодаря свежести неискушенной души дебютант умеет это лучше, чем профессионал, находящийся в плену своих принципов и предрассудков.

— Ручаюсь вам, — вещал Мельхиор, — что любой из вас, сам того не ведая, носит в своей душе потенциал художника. Забудьте все правила. Пользуйтесь своими карандашами, кистями и тюбиками красок не для того, чтобы пытаться подражать языку предшественников, а чтобы заставить мир принять ваш собственный язык. Марайте бумагу или полотно так, будто для вас это другой способ стонать, смеяться, восторгаться или мечтать. Не важно, если вас поймут не сразу. Рано или поздно ваш словарь освоят и уже не смогут выражать себя по-другому. Поверьте мне, ребяческая мазня часто источает больше энергии, чем те большие традиционные картины, которыми принято восхищаться в музеях. Доверимся нашим сыновьям и дочерям, пока они еще в благословенном возрасте неокультуренности. А став взрослыми, постараемся возвратить себе это волшебное невежество, подлинный источник гениальности!

Мельхиор еще долго развивал эту опустошительную тему. Цепенея от изумления, Эдмон Лепельте смотрел, как рушатся один за другим те благородные символы, что на всем продолжении жизненного пути служили ему ориентирами. Все, что в его глазах было священным, ниспровергалось и осмеивалось. Для этого краснобая и святотатца мальчишка, что балуется цветными карандашами, заслуживает большего признания, нежели тот возвышенный Шарден, который тратил долгие дни труда и наблюдения, чтобы в безукоризненной зрительной точности воспроизвести «мертвого зайца» или «корзину персиков».