Никогде - Нил Гейман

Она чувствует, какой замок холодный, тяжелый и неподвижный. И вдруг она понимает, действительно понимает, чего хочет замок. Раздается щелчок – замок открыт. Отец улыбается.

Получилось, говорит она.

Умница, говорит он. Вот видишь, ты поняла самое главное. Все остальное – дело техники.

И тут она вспоминает, что именно хотела узнать.

Отец, кто убрал твой дневник? – спрашивает она. – Кто его спрятал?

Но он уже отдаляется, сон рассеивается. Она зовет отца, но отец не слышит. Он что-то говорит, и она не может разобрать слов.

Дверь тихонько стонет во сне. Потом поворачивается на другой бок, подкладывает руку под щеку, тихонько всхрапывает – раз, другой, третий… Она спит. Но больше ей ничего не снится.

Ричард чувствует, что Зверь ждет их. С каждым шагом, с каждым поворотом это чувство растет и усиливается. Он знает, что Зверь там, что он затаился в темноте. И с каждой минутой ощущение грядущей катастрофы нарастает. Когда за очередным поворотом он видит в туннеле поджидающего Зверя, чувствует, что должен бы испытать облегчение, но не испытывает ничего, кроме ужаса. Во сне Зверь разрастается до невероятных размеров. Он заслоняет собой все. От его шкуры валит пар, обломки копий торчат из его боков, на рогах и клыках запеклась кровь. Он страшный, необъятный, разъяренный.

Зверь бросается вперед.

Ричард вскидывает руку (но это не его рука) и швыряет копье в Зверя.

Он видит его глаза – красные, пылающие злобой. Они приближаются. Это всего секунда, но она кажется вечностью. А потом Зверь кидается на него…

Кто-то плеснул ледяной водой ему в лицо, и Ричард проснулся, как от пощечины. Резко отрыл глаза и замер, хватая ртом воздух. Сверху на него смотрела Охотница. У нее в руках было большое деревянное ведро – пустое. Ричард с трудом поднял руку. Лицо и волосы у него были мокрые. Дрожа от холода, он смахнул капли воды с лица.

– Зачем ты так? – пробормотал он. Во рту у него было противно, словно какие-то крошечные зверюшки использовали его рот как отхожее место, а потом растворились, превратившись во что-то зеленоватое. Ричард попытался встать и тут же снова сел. – О-о-о… – простонал он.

– Как голова? – понимающе спросила Охотница.

– Так себе.

Она взяла другое ведро, наполненное водой, и подтащила его поближе.

– Не знаю, что вы пили, – сказала она, – но это было что-то действительно крепкое. – Она осторожно побрызгала водой в лицо Двери. Веки у девушки дрогнули.

– Неудивительно, что Атлантида затонула, – проворчал Ричард. – Если им всем было так тошно по утрам, они наверняка только обрадовались, когда их поглотили волны. Где мы?

Охотница еще побрызгала в лицо Двери водой.

– В конюшне у моего друга, – ответила она.

Ричард огляделся. В самом деле, похоже на конюшню. Но неужели лошади живут под землей? Или эта конюшня не для лошадей? На стене был какой-то знак, похожий на латинскую букву «S» (или на змею) в окружении семи звезд.

Дверь осторожно ощупала свою голову, словно сомневаясь, что с ней все в порядке.

– О-о-о… – выдохнула она. – Темпл и Арка! Я умерла?

– Нет, – сказала Охотница.

– А жаль…

Охотница помогла ей подняться.

– Что ж, он нас предупреждал, что вино крепкое… – сонно пробормотала Дверь, и вдруг – в одну секунду – сон как рукой сняло. Она схватила Ричарда за плечо и в ужасе указала на символ на стене – змейку в окружении звезд. Дверь охнула и затравленно огляделась, словно мышка, ненароком попавшая в комнату, полную кошек. – Серпентина![42] – воскликнула она. – Это герб Серпентины. Ричард, бежим! Надо убраться отсюда, пока она нас не заметила…

– И ты думаешь, дитя мое, что можно оказаться во владениях Серпентины без ее ведома? – послышался вдруг сухой шелестящий голос.

Дверь отступила назад и прижалась к стене. Ее била дрожь. В раскалывающуюся от боли голову Ричарда пришла мысль: он впервые видит Дверь в таком ужасе.

Серпентина стояла в дверях. На ней были белые кожаные сапоги и белый кожаный корсет, вокруг которого пенилось белое кружево и шелк. Казалось, это когда-то был свадебный наряд, только с тех пор кружево изорвалось и посерело. Она была выше их всех. Седые волосы, зачесанные наверх, касались притолоки. У нее было властное лицо, тонкие губы и пронзительный взгляд. Она смотрела на Дверь, и было видно, что она принимает этот страх как должное. Она давно привыкла, что ее боятся. Ей это даже нравится.

– Успокойся, – бросила Охотница Двери.

– Но это же Серпентина, одна из семи сестер,[43] – прошептала Дверь.

Серпентина вежливо склонила голову и подошла к ним. Из-за ее спины показалась худая женщина с длинными черными волосами и резкими чертами лица. На ней было черное платье, утянутое в талии. Женщина молчала. Серпентина приблизилась к Охотнице.

– Когда-то очень давно Охотница мне служила, – сказала Серпентина и провела белым пальцем по карамельной щеке Охотницы – любовным, собственническим жестом. – Тебе удалось сохраниться лучше, чем мне, – проговорила она.

Охотница опустила глаза.

– Ее друзья – мои друзья, – объяснила Серпентина. – Ты Дверь?

– Да, – еле слышно ответила девушка. Во рту у нее пересохло.

Серпентина посмотрела на Ричарда. Он явно не произвел на нее впечатления.

– А ты кто такой? – холодно спросила она.

– Ричард.

– Я Серпентина, – милостиво сообщила она.

– Я так и понял, – ответил Ричард.

– Вас ждет завтрак, – сказала Серпентина, – если конечно, вы хотите прервать свой пост.

– О нет! – простонал Ричард, а Дверь промолчала.

Она по-прежнему прижималась к стене и дрожала, как осенний лист на ветру. Дверь понимала: раз Охотница притащила их сюда, значит, она уверена, что здесь им ничто не угрожает, однако страх по-прежнему ее не отпускал.

– Что на завтрак? – спросила Охотница.

Серпентина посмотрела на женщину с осиной талией.

– Что на завтрак? – повторила она вопрос Охотницы.

Женщина улыбнулась (Ричард подумал, что в жизни не видел такой ледяной улыбки) и принялась перечислять:

– Яичница-глазунья, яйца-пашот, яйца маринованные, оленина с карри, лук маринованный, сельдь маринованная, сельдь копченая, сельдь соленая, бульон грибной, свинина соленая, капуста фаршированная, рагу из баранины, холодец из телячьих ножек…

Ричард хотел было попросить ее замолчать, но не успел – его стало рвать, неудержимо и мучительно.

Ему хотелось, чтобы кто-то его утешил, сказал, что все в порядке и скоро ему станет лучше. Он хотел, чтобы кто-нибудь дал ему аспирин и стакан воды, а потом уложил в постель. Но никто не стал его утешать, а постель его осталась бесконечно далеко – в другой жизни. Ричард зачерпнул воды из ведра, умылся, прополоскал рот и, пошатываясь, пошел вслед за четырьмя женщинами завтракать.

– Передай мне холодец, – с набитым ртом попросила Охотница.

Столовая Серпентины находилась на самой крошечной платформе метро, какую Ричард когда-либо видел, – не больше двенадцати футов в длину. Почти всю ее занимал огромный обеденный стол. Он был накрыт белой камчатной скатертью, сервирован серебряной посудой и уставлен блюдами, источавшими тошнотворный запах. Хуже всего пахли маринованные перепелиные яйца.

Он весь покрылся липким потом, а глаза его словно сначала вынули, а потом неправильно вставили в глазницы. Голова болела, как будто во сне его череп подменили на другой – раза в три меньше. В нескольких футах от них прошел поезд. Ветер взметнул скатерть. От грохота боль сделалась невыносимой, словно по мозгу полоснули раскаленным лезвием. Он застонал.

– Вижу, твой герой не умеет пить, – равнодушно заметила Серпентина.

– Он не мой герой, – возразила Дверь.

– Нет, дитя мое, меня не обманешь. У меня глаз наметанный. Героя сразу видно – у него особенный взгляд. – Серпентина повернулась к женщине в черном, выполнявшей, очевидно, функцию экономки. – Восстановительный напиток для джентльмена.

Женщина холодно улыбнулась и вышла.

Дверь переложила несколько грибов на свою тарелку.

– Мы благодарны вам за помощь, леди Серпентина, – промолвила она.

Серпентина фыркнула.

– Просто Серпентина. У меня нет времени на глупые титулы и вымышленные регалии. Так ты старшая дочь Портико?

– Да.

Серпентина обмакнула пальцы в соленый соус, в котором плавали крошечные угри, облизнула их и важно кивнула.

– У меня никогда не было времени на твоего отца. Вся это чушь про объединение Нижнего Лондона. Чепуха, бред. Глупец! Ищет неприятности на свою голову. Последний раз, когда мы с ним виделись, я пообещала превратить его в ужа, если он еще раз ко мне явится. – Она посмотрела на Дверь. – Как он, кстати?

– Умер.

Серпентина удовлетворенно кивнула.

– Вот видишь. Как и следовало ожидать.

Дверь промолчала.