Восстание в крепости - Гылман Илькин

Вдруг до слуха Погребнюка донеслись слова грустной песни.

"Кому это не спится? — подумал Погребнюк. — Ишь мурлычет среди ночи. Может быть, это тот, что только что кашлял?"

Где он слышал эту грустную песню?

В ней рассказывалось о судьбе молодого крестьянина, которого оторвали от родного дома и послали работать на старую, заброшенную мельницу. Крестьянин грустит и тоскует. Любимая дала ему слово: "Я убегу, приду к тебе, и мы будем вместе!" Парень ждет, а девушки все нет и нет. И вот молодой мельник, потеряв надежду, бросается в реку, в самый ее водоворот. Но в этот момент берегом реки к мельнице бежит та самая девушка, которую тщетно ожидал парень. Девушка видит, что в пенистых бурных волнах что-то мелькнуло. Бедная! Откуда ей знать, что это ее навсегда потерянное счастье?!

Погребнюк стоял как зачарованный, пока певец не умолк. Так где же он слышал эту песню? И вдруг вспомнил. Глазам его представился старый слепой кобзарь, странствующий с внуком по Украине от хутора к хутору. Он, как сейчас, видел его длинные седые волосы, похожие на гриву льва, такую же белую бороду, рассыпавшуюся по груди, заплатанную рубаху, которая плохо защищала от холода худое, высохшее тело.

Погребнюк печально покачал головой. Это было давно. Он был тогда мальчишкой. Услыхав о приходе слепого кобзаря, он, вместе с хуторской детворой, босой, без шапки помчался к барской усадьбе. Да, тогда он и услыхал впервые эту песню о влюбленном мельнике.

Ах, память, память, ты все сохранила! Тогда стояла ранняя весна. В бездонном светло-голубом небе с курлыканьем летели стаи журавлей. Слепой кобзарь их не видел, но ведь он слышал их пение… И кто знает, может быть, журавли тоже слышали песню старца?

Очнувшись от раздумья, Погребнюк опять прислушался. Нет, голос доносился не из казармы. Пел кто-то совсем рядом, здесь во дворе. Ну конечно же, это часовой, расхаживающий у ворот, поверял тихой ночи свою тоску по родной Украине.

"Интересно, знает ли он, что его слушают?.. — подумал Погребнюк. — Нет, не знает. Так искренне и задушевно человек поет только наедине с самим собой".

Глаза Погребнюка уже совсем освоились с темнотой. Теперь он видел не только маленькие деревянные строения во дворе, но и отчетливо различал силуэты домов и высоких тополей за забором.

Однако сейчас Погребнюка тянуло к себе только старое развесистое тутовое дерево в глубине двора. Он, крадучись, подошел к нему, стараясь, чтобы не заметил часовой. Но нет, часовой повернул уже назад, и шаги его слышны все дальше и дальше. Как хорошо, что он ничего не заметил! Так вот оно, тутовое дерево, то самое, что он облюбовал. Ах, ты дерево мое, дерево, знаешь ли ты… знаешь ли ты…

Во дворе было тихо. Перестал петь и часовой.

Видно, хмель теплой летней ночи начал действовать и на него. Часовой все чаще и чаще останавливался, шаги его стали медленнее, тяжелее.

Издали по-прежнему доносился гневный ворчливый рокот Талачая. Лая собак уже не было слышно. Только порой спросонья, в одиночку кричали петухи. Казалось, весь мир, кроме часового во дворе казармы, заснул в этом черном безмолвии.

Но вот и у часового начали слипаться веки, словно налитые свинцом. Чтобы взбодриться, он снял с плеча винтовку, прислонил к воротам и несколько раз развел в стороны руки.

Но не так-то просто бороться со сном томительной, темной летней ночью! И неизвестно, кто вышел бы победителем в этой борьбе, если бы вдруг внимание часового не привлек какой-то странный, продолговатый белый предмет в глубине двора под большим тутовым деревом, густая крона которого будто слилась с тьмой ночи, совсем растворилась в ней. Часовой пригляделся и не поверил своим глазам: длинный белый предмет тихонько раскачивался.

"Что это? Мерещится мне? — Часовой протер глаза. — Или кто-нибудь из солдат решил напугать?.."

У него задрожали колени. Он хотел крикнуть, но не смог: язык прилип к гортани. Наконец он собрался с силами. Ему удалось выдавить из себя:

— Эй, кто там стоит?..

Голос прозвучал сипло и глухо, от этого солдат испугался еще больше.

Ответа не последовало. Белый предмет продолжал раскачиваться. И вдруг часовому почудилось, будто под тутовым деревом кто-то тихо и хрипло рассмеялся. Часовой вскинул винтовку. Щелкнул затвор.

— Эй, отвечай! Стрелять буду!

Опять никто не ответил. "Какому болвану вздумалось так шутить? — пронеслось у солдата в голове. — Все спят, намаялись за день на плацу! На кого это дурь нашла?!"

— Чего молчишь? Подай голос! Не то… — Он потряс винтовкой.

Видя, что белый предмет, перестав раскачиваться, застыл, часовой осмелел и, держа винтовку наперевес, осторожно приблизился.

От ужаса волосы у него на голове стали дыбом. На дереве висел человек в нижнем белье. Солдат замер в растерянности…

Где-то далеко, на склоне лесистых гор, протяжно завыл волк. Жуткий звук, разорвав ночную тишину, пронесся над спящим городом.

Часовой кинулся к караульной будке. Через минуту пронзительная трель свистка расколола тишину.

Два солдата подбежали к будке. Часовой, увидев их, закричал:

— Скорей, скорей!.. Давайте огонь!.. Там… Повесился… На тутовом дереве… Скорей!..

Один из солдат кинулся в казарму и принес фонарь. Двор осветился тусклым оранжевым светом. Белое пятно под тутовым деревом стало серо-желтым.

Когда они приблизились, солдат, тот, что держал фонарь, осторожно за край рукава поднял руку самоубийцы и отпустил. Рука с глухим стуком упала на бедро мертвеца.

Солдат приподнял фонарь над головой. Ни он, ни товарищ, стоящий рядом, сразу не узнали, кто это: так исказила смерть черты лица висевшего.

Солдат поднес фонарь ближе и вдруг воскликнул:

— Погребнюк!.. Ах, бедняга!..

Часовой стоял у ворот, не в силах сделать ни шагу. Он испуганно глядел издали на освещенное фонарем мертвое тело и никак не мог прийти в себя. Дрожь все еще била его.

Из казарм выскакивали один за другим солдаты, разбуженные свистком караульного. По земле плясали тени. Они то вытягивались, то скрещивались, то замирали на мгновение и снова начинали свой странный, беспорядочный танец.

Двор наполнился шумом голосов. Каждый из солдат по-своему выражал охватившее его чувство. Одни вздыхали, от души жалея солдата, другие, не таясь, громко и гневно проклинали офицеров.

Бондарчук прибежал одним из последних. Растолкав солдат, он протиснулся вперед и взволнованно сщюсил:

— Кто это?

Ему ответили:

— Погребнюк.

Виктор глубоко вздохнул, дотронулся до безжизненной руки самоубийцы и скорбно покачал головой.

Стоявший рядом солдат с перевязанным горлом, поправляя сползающую с плеч шинель, виновато бормотал:

— Когда он выходил, я еще не спал. Но мне и в голову не пришло, что он вешаться. Потом я заснул. Кто же знал?.. А то бы…

Не договорив, он растерянно посмотрел на товарищей.

Виктор задумался. Все присутствующие были свидетелями душевных мук Погребнюка в последнее время. Многие были убеждены, что Погребнюк мучительно осознает всю гнусность своего поступка и глубоко раскаивается в нем, что он не в силах был снести презрение товарищей. По мнению солдат, это и толкнула его к самоубийству.

"А что, если он все-таки не виноват" — тревожно подумал Виктор.

— Да что вы, братцы, носы повесили? — обратился к притихшей толпе высокий худощавый солдат. — Ведь это ж предатель! Собаке собачья смерть! Так ему и надо!..

Но, потрясенные случившимся, солдаты продолжали хранить молчание. Каждый был занят мыслью: "Действительно ли Погребнюк предатель? А вдруг нет?" Некоторые уже искренне раскаивались в том, что слишком сурово обходились с Погребнюком в последнее время.

— А мне, братишки, сдается: тут что-то не так, — глубоко вздохнув, сказал уже немолодой солдат, стоящий у самого дерева. — Думаю, не потому наш Погребнюк наложил на себя руки, что — предатель. Довелось мне вчера увидеть… Подошел этот парень, царство ему небесное, к фельдфебелю и начал просить у него деньги, те, что ему из дому прислали. Вы ведь знаете… А фельдфебель отвечает, не пришли, мол, еще деньги. Чуете, ребята? Два месяца назад выслали солдату деньги, а фельдфебель врет, будто не пришли они. Кто из вас поверил бы такой брехне? Ну и он тоже не стерпел, разгорячился, обругал усатого черта. Вы все, говорит, воры, все до одного, начиная от тебя, кончая подполковником! Заритесь, мол, на солдатскую копейку!.. Само собой, и фельдфебель вскипел, обложил Погребнюка матом и побежал жаловаться командиру батальона. Видать, бедняга с горя, а то и со страху повесился.

— А что капитан Смирнов? — послышался из толпы голос Григория Романова. — Знает он об этом?