Удар Молнии - Сергей Алексеев

Гадать можно было бесконечно. Грязев допил кофе и начал одеваться.

- Все так и бывает, - с неожиданной тоской сказала женщина. - Сейчас ты уйдешь и никогда не вернешься. Как жаль, что все так скоро кончается. Приходит утро, забываются слова...

Она достала сигареты из ночного столика, закурила и отвернулась. Перед глазами стояла ее узкая спина с красивыми рассыпавшимися волосами.

- Действительно, я ничего не помню, - признался он и сел.

- Это не делает тебе чести, - тихо проронила она. - Но я не обижаюсь. И не держу тебя... Сама виновата. А вольному - воля!

"Господи, как стыдно! Стыдно! - ужаснулся он. - Что говорил ей? Какие слова?.."

- Прости меня...

Она молчала, сигаретный дым поднимался над головой голубыми светящимися струйками. Саня перебрался на ее половину тахты и увидел слезы. Женщина плакала беззвучно. И вдруг он вспомнил, что вчера тоже плакал! Но отчего? Почему? Жалел командира?..

- Хочешь, я тебе спляшу? - предложил он, чтобы развеять горестную ситуацию. - Чечетку? Знаешь, я умею бить чечетку!

- Знаю, - вымолвила женщина.

- Откуда ты знаешь?

- Вчера ты бил чечетку... - Она обернулась - пепел упал на одеяло. - Не нужно себя насиловать. Если хочешь - уходи, я не люблю лживых слов и отношений...

- Никуда я не уйду! - заявил Грязев, задетый за живое. - Я никогда никого не обманывал!

Он отнял сигарету, потушил ее в пепельнице, пальцами и ладонями вытер слезы на ее лице и изумился собственной бесчувственности - как можно было обидеть такую женщину?! Во влажных зеленых глазах стояла бесконечная тоска расставания. Он представил себе, как сейчас она скорчится на постели и уже заплачет по-бабьи, в голос, если за ним закроется дверь. Саня обнял ее, положил на спину и, поглаживая лицо кончиками пальцев, восхищенно выдавил:

- Какая ты прекрасная... Боязно прикоснуться к тебе...

- Врешь, - горько сказала женщина. - Ночью ты говорил мне это... И забыл.

- Все! - Грязев вскочил. - Никуда не ухожу! Никогда! Пока не прогонишь! Ногами станешь выталкивать - не уйду! Все! От добра добра не ищут!

Коньяк странным образом действовал отрезвляюще, в голове просветлело, однако он никак не мог вспомнить имя женщины, а спросить сейчас - вновь оскорбить ее. Впрочем, и детали прошедшей ночи все еще оставались в тумане, хотя в душе уже теплились ощущения от нее - какая-то неуемная сверкающая радость, свобода, желание делать приятное, глубокое чувство благодарности.

- Хочу еще коньяку! - заявил Саня. - Конечно, это свинство с моей стороны, но хочу!

- Хорошо, - зашептала она в ухо.

Потом к нему вернулась память и вместе с ней - то прекрасное состояние, когда хотелось обнять весь мир, покаяться Бог весть в каких грехах и признаться в любви. Он не был пьян, но отчего-то не в силах оказался совладать с собой, переполненная чувствами душа рвалась наружу и как-то уж очень стремительно летело время! Возможно, потому, что он не задумывался, который час, утро сейчас или вечер, а ночей будто бы и не существовало вообще. Просто на какой-то момент из окон падал голубоватый свет, делая мир еще более восхитительным и таинственным.

Вдруг откуда-то приезжал Мангазов - то один, то со своей женщиной мальчишечьего типа, то с пожилым, представительным мужчиной; тогда вся компания собиралась за столом в зале, и начинались разговоры, воспоминания прошлой службы. Часто вспоминали генерала Дрыгина, и тогда у Сани Грязева на короткий миг возникало чувство ирреальности всего происходящего. Казалось, сам он где-то стоит в стороне, а за столом с незнакомыми людьми - тоже незнакомый, другой человек. Он старался сосредоточиться в этот миг, продлить его и понять, как подобное возможно вообще, однако воля как бы ускользала из сознания, ибо чувство полного раскрепощения было приятнее, и он с полной уверенностью считал, что наконец-то стал самим собой, наконец-то избавился от довлеющего всю жизнь самоконтроля.

Напрочь утратив чувство времени, однажды он проснулся (или очнулся) глубокой ночью и впервые вдруг осознал, что это не голубые сумерки, а настоящая ночь, чужая квартира, рядом спит совершенно незнакомая женщина с каштановыми волосами. Отчего-то снова болит позвоночный столб: болезненные, судорожные волны пробегают от головы к ногам. Он как бы уже привык к такому состоянию, наступающему в определенное время, и знал, что стоит сейчас выпить серебряный стаканчик коньяку - превосходного, которого не пивал никогда в жизни, - армянский "Двин", царь вин, - все пройдет. В этот же раз он лишь подержал стаканчик в руке и снова поставил на поднос. Его вдруг насторожила боль в позвоночнике, точнее, привела к мысли, что это уже когда-то было. Было! Он ощущал электрические подергивающие волны, только давно и в других условиях... Стараясь прорваться сквозь тусклый свет в памяти и приковавшись мыслью к болезненным ощущениям, Грязев осторожно ушел в ванную, заперся там и включил свет.

Слепящая белизна фаянса, стен и сверкание никеля кранов ассоциативно обнажили место, где все это было, - в ялтинском закрытом санатории. Именно там он впервые испытал болевой синдром - первый, самый точный признак, что в его организм были введены психотропные вещества...

Все офицеры "Молнии" проходили специальную психологическую подготовку, в том числе отрабатывалась и способность самоконтроля в случаях применения против них этих самых веществ. В первую очередь следовало выявить индивидуальную реакцию на психотропик - а она была самой разной и проявлялась у всех по-своему, в зависимости от психотипа. Кроме ослабления воли и самообладания, эта "химия" как бы выявляла истинный, "первозданный" характер каждого человека - все. теряли голову, но каждый сходил с ума по-своему. Грязев становился совестливым и любвеобильным: выплескивалось наружу то, что было заложено от природы, и то, что сдерживалось в течение всей жизни. Поставив таким образом "диагноз", каждый офицер получал рекомендации, как и за счет чего можно держать себя под контролем, управлять разумом, речью и действиями, - одним словом, не терять головы, если даже она отрублена.

Общих рецептов не существовало, все зависело от индивидуальной психики, и "лекарство" против "химии" находилось в самых неожиданных вещах. Чей-то разум пробуждался от сильной боли, кому-то хватало вспомнить и удержать в сознании скальпель, касающийся живого тела, кто-то воображал, что он - тяжелый, неподъемный камень, вросший в землю. У Грязева действие психотропных средств останавливалось, если он начинал смотреться в зеркало, видеть свое отражение: идиотскую пьяную улыбку, квелые, затуманенные глаза, приоткрытый рот. В пригородном дальневосточном поселке был местный дурачок Паша, который все время ходил будто под воздействием "химии".

- Ангел, спаси меня! - прошептал Грязев и боязливо посмотрелся в зеркало над умывальником. Собственное отражение, вид жизнерадостного идиота привели его в чувство окончательно. Он справился с мимикой, взял себя в руки, только не мог справиться с болезненными волнами по спине.

Боль возникала из-за своеобразной ломки в организме, но в отличие от наркотика психотропик не привязывал человека к себе. Насмотревшись на свою рожу, Грязев отыскал на кухне бутылку "Двина", куда зелье наверняка уже было засыпано, отлил больше половины в раковину и с остатками вернулся в спальню. Очаровательная дама все еще спала - притомилась от трудов праведных... Он включил ночник и сразу же разбудил возлюбленную.

- Что? Ты вставал, милый?

- Мне захотелось коньяку, - признался Саня. - Какой прекрасный коньяк.

- Но я оставляла тебе стаканчик...

- А я захотел еще! Хочу, чтобы ты выпила со мной. Сейчас же! У меня есть слово!

Она взяла бутылку, посмотрела на свет и ужаснулась:

- Ты столько выпил?.. Сашенька, я предупреждала тебя, родной: не пей с утра. Нам же ехать!

- Я всегда в форме! - счастливо засмеялся Грязев. - С тобой хоть на край света!.. Но я хочу выпить с тобой! Потому что мне пришло в голову... Нет, сначала возьми стаканчик! А я из горла...

Он всучил ей коньяк, что стоял на подносе, взмахнул бутылкой.

- Это что, "Двин"? - поморщилась она. - Терпеть не могу! Он нравится только извращенным мужчинам. Я принесу себе "KB". Что вы находите в этом мерзком напитке?

Она умчалась на кухню и через минуту вернулась с другим коньяком и стаканчиком.

- Итак, милый, за что мы выпьем? Грязев взволновался и потянул паузу.

- Дай мне зеркальце! - вдруг попросил он.

- Зачем?

- Хочу взглянуть, можно ли с такой рожей делать женщине предложение.

Она рассмеялась, плеская коньяк на одеяло, достала из тумбочки расческу с зеркалом. Грязев всмотрелся в себя, скривился:

- Прости, любимая... Все равно я прошу стать моей женой!

- А разве я тебе еще не жена? - со смехом удивилась она, погрозила пальчиком и принесла зеленую книжечку свидетельства о браке. Он почитал документ - натуральный, подлинный, без исправлений и подделок: оказывается, теперь в Москве можно жениться, не выходя из спальни. Саня выразил бурный восторг по этому поводу и устроил дурашливую возню на тахте и, пока валял свою жену, захлебываясь от смеха, успел повернуть поднос на тумбочке таким образом, чтобы поменялись местами серебряные стаканчики. Риск был единственный: он не знал, как поведет себя возлюбленная, приняв дозу психотропика, какого монстра или, напротив, ягненка выпустит он из раскрепощенной, обезволенной души. Уровень подготовки у нее был великолепный, однако вряд ли она проходила психоаналитические исследования. Для такой процедуры требовались особые условия и крупные специалисты в области современной медицины.