Бомбы и бумеранги (сборник) - Александр Золотько

– Старикашка не в себе, – пожаловался Чиверс. – Ворчит, что устал воевать. Вчера, когда менял его, сказал, что желает в отпуск. В отпуск, как тебе это нравится, Дик?

Чиверс подождал, но Бриггс, как обычно, опять не ответил.

– Ладно, дружище, – сержант поднялся. – Пойду. Загляну к тебе завтра, не возражаешь?

Чиверс вернулся к ручью, набрал воды в старый, тронутый ржавчиной и сплющенный по бокам солдатский котелок. Петляя между выворотнями, пересек низину. Там, где она заканчивалась и переходила в заросли кустарника напополам с чертополохом, раньше были полевой лазарет и склад. От них мало что осталось: по лазарету боши били прицельно и размолотили его вчистую вместе с ранеными и персоналом, а складу хватило одного попадания, от которого сдетонировала взрывчатка.

Пробравшись через развалины, Чиверс полез в заросли. Минут пять, бранясь, продирался сквозь шипастый, перевитый мандевиллой кустарник и, наконец, выбрался к глубокой снарядной воронке. На дне было кострище. Сержант натаскал туда мертвых веток и засохших лиан, высек камнем о камень искру и вскоре развел огонь. Пристроил котелок на перекладину, вывалил в него рыбу. Теперь можно было пойти и поговорить с Эвелин.

Они познакомились в Канпуре, куда изрядно потрепанную в стычках с повстанцами батарею отвели на переформирование. Эвелин была младшей дочерью клерка Ост-Индской компании и трудилась сестрой милосердия в британском военном госпитале. У тоненькой, легконогой, кареглазой красавицы со смоляными волосами до плеч недостатка в поклонниках не было. Бравые офицеры, волею случая оказавшиеся под госпитальной крышей и под присмотром Эвелин, залечить раны и отбыть по месту службы, как правило, не спешили, а, напротив, старались задержаться подольше. Поговаривали даже, что сам господин полковник наносит в госпиталь ежедневные визиты вовсе не из-за нужды в пилюлях от лихорадки, а исключительно чтобы взглянуть лишний раз на милосердную сестру.

Джек Чиверс угодил на койку в палате для нижних чинов с заурядным пищевым отравлением, избежать которого в местных условиях мало кому удавалось. На Эвелин он стеснялся даже взглянуть. И потому, что добиваться благосклонности такой девушки считал себе не по чину, и оттого, что сопутствующие заболеванию ежечасные походы в отхожее место амурным делам не способствовали.

Чиверс провалялся на койке с неделю и шел уже на поправку, когда в Канпуре вспыхнул, в считаные часы разгорелся, а затем и запылал мятеж. Взбунтовавшийся бенгальский полк захватил арсенал, желающим из мирных доселе горожан раздали оружие, и началась резня. Британцев разыскивали и истребляли вместе с семьями и слугами из местных. К полудню сотни распаленных кровью, вооруженных кривыми саблями и армейскими винтовками бунтовщиков подступили к госпитальным стенам.

Чиверс не помнил, что произошло после, потому что, когда нападающие ворвались вовнутрь, в него вселился дьявол. Впоследствии ему, произведенному за невиданное геройство в сержанты, рассказывали, как он рубился на саблях один против шестерых, пока не зарубил всех и не прорвался в крыло, отведенное для медицинского персонала. Рассказывали, как с обмершей от ужаса сестрой милосердия на плечах под пулями карабкался по приставной лестнице на стену. Как спрыгнул с этой стены с высоты десяти футов, умудрившись не зашибить девушку. Как уносил ее, отстреливаясь на ходу и рыча, словно подраненный тигр. Как хромал потом через мятежный город и был столь страшен и чумаз, что встречные шарахались в стороны, уверяя, что вот он, великий Шива-разрушитель, добывший себе новую наложницу и возвращающийся в небесный чертог.

– Не иначе, дьявол в меня вселился, – смущенно объяснял потом любопытствующим новоиспеченный сержант. – Клянусь здравием Ее Величества, ничего не помню.

Помнила Эвелин. Хорошо помнила, и полгода спустя в ответ на предложение робко переминающегося с ноги на ногу, путающегося в словах Чиверса сказала «да»…

Эвелин лежала неподалеку, под самой высокой из полудюжины уцелевших кокосовых пальм, там, где Чиверс нашел ее башмачок. Саму Эвелин найти не удалось, и поначалу это беспокоило сержанта, но со временем он убедил себя, что жена здесь, хотя бы потому, что в других местах ее не оказалось.

Чиверс опустился на землю, привалился спиной к пальмовому стволу – так, лежа, он чувствовал себя ближе к Эвелин. Закрыл глаза, подумал, повспоминал. Разговаривать с женой было не обязательно, они и так понимали друг друга – без слов. Понимали, когда он вел ее, тоненькую и легконогую, под венец. И когда спешил к ней, оттрубив дневную службу, уже здесь, на острове. Понимали и сейчас, хотя тонкой талии и легких ножек Чиверсу было больше не видно.

С Эвелин сержант провел с полчаса, затем простился и, сутулясь, двинулся обратно к костру. В сотне шагов спохватился, опрометью рванул назад, упал на колени, сунулся лицом в землю, задыхаясь, глотая скрутившие горло спазмы, заколотил по ней кулаками. Вновь поднялся и на нетвердых ногах пошел прочь.

Сдав вахту, майор Пеллингтон по узкой извилистой тропе спустился с холма и, шлепая босыми ногами по воде, побрел вдоль береговой кромки. Круговой обход острова майор проделывал ежедневно, обойти все было очень важно, хотя сейчас Пеллингтон уже не мог вспомнить, почему именно.

Необходимо что-то предпринять, размышлял майор, привычно ступая огрубевшими подошвами по острой прибрежной гальке. Страшно подумать, что будет, если боши обойдут их с тыла. Предпринять что-то следует обязательно, непреложно. Только вот сделать это некому. Он, Уильям Пеллингтон, устал, выдохся. Тридцать пять лет беспрерывной службы в Индии и Полинезии вымотают кого угодно. Ему пора в отставку, он поднакопил деньжат – весьма неплохую сумму, вполне достаточную, чтобы скоротать старость не среди варваров, грязи и насекомых, а в уютном кирпичном домике где-нибудь в Хэмпшире или Корнуолле. Ладно, пускай даже не в отставку – в конце концов, его опыт и выслуга дорогого стоят, а значит, Ее Величеству необходимы. В отпуск! Последний раз он был на родине… Майор попытался вспомнить, когда именно, и не сумел. Давно, заключил он. Очень давно.

Он провел бы недельку-другую в Девоне или в Уилтшире, пострелял бы зайцев утром на холодке, порыбачил бы. Возможно, съездил бы во Францию, у него дальняя родня под Гавром, двоюродную племянницу угораздило выйти за лягушатника. Пеллингтон сердито мотнул головой и укорил себя – пренебрежительное прозвище недопустимо, поскольку с французами они сейчас, кажется, в союзниках. Или не с французами?.. Может статься, Ее Величество заключила союз с Испанией или Голландией, следует почитать газеты, чтобы освежить память.