Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

– Меня Болотов выталкивает, Роман Андреич. Отвянь, тебе говорю, тупица!

Штыгин придерживает журнал здоровой рукой и внимательно проверяет присутствующих по списку. Краем глаза он следит за великолепной четверкой, которая обычно передвигается по школе, как снежный ком. Неизменная компания мушкетеров, которые вместо того, чтобы драться с гвардейцами, весь день мутузят друг друга, обмениваясь пинками, подзатыльниками и тычками, засовывая за шиворот бумажки, связывая шнурки от разных ботинок, разрисовывая чужие затылки и плюясь водой. Больше всех обычно достается Куницину, однажды у него даже пошла носом кровь из-за того, что на ледяной горке ему «кто-то сел на лицо».

Учитель физкультуры понимал, что они опять обсуждают его руку, поэтому не слишком останавливал их – пошепчутся и успокоятся.

– Ого!

– Что ты?

– Ну, у него и бицепс на другой, здоровой…

– Ну и что… у моего бати больше будет.

«Эти еще ничего, – думал Штыгин, – как щенята: тело выросло, а остальное…»

Он тревожно посмотрел в сторону раздевалок.

– Кто еще не вышел?

Он сверился со списком. Ну конечно, не хватает только демонов. Вот кого следует опасаться!

Их трое. Один не похож на другого. Только он вспомнил о них, как двое вышли из дверей – вальяжно, через пять минут после звонка, всячески привлекая к себе внимание. Один пил на ходу лимонад, другой жевал завернутую в пакет пиццу.

– Мы опоздали, можно войти? – говорит самый высокий из них, широкоплечий, наглым голосом. Кожа его всегда смугла, голову покрывают короткие черные кудри. В правом глазу, когда он смотрит, появляется холодный надменный блеск. В его походке и движениях сквозит такая самоуверенность и дерзость, что не верится, как он может ходить невредимым по свету, как никто еще не обломал эту терновую цепляющуюся ветвь, как не втоптали в землю эту ядовитую рептилию. Злой невидимый огонь играет на его лице, кривит в усмешке губы, и сверкающий глаз словно говорит: вы ничего не можете мне сделать. Вы бессильны.

За его плечом появляется второй – с бесстыжим упитанным лицом. Как и первый, он всегда выглядит отдохнувшим, румяным, потому что не имеет в жизни никаких утомительных занятий. Глаза его пусты от вечной праздности, в голове как будто совсем нет мыслей. Он жует пиццу с колбасой и прячется за широкой спиной первого демона. Его губы перепачканы, он вытирает их рукавом и глядит сальным взглядом на Ергольцеву в шортах. Потом смотрит наверх, на свою челку, выкрашенную в желтый цвет и стоящую дыбом. Проводит толстыми пальцами по выбритому машинкой узору над правым ухом. Нетерпеливым пинком он подталкивает первого демона вперед и размеренным шагом движется к строю.

Как только они становятся в линию, первый обнимает девушку с голубыми глазами и прямыми русыми волосами, так ровно лежащими вокруг ее лица, словно она расчесывала их часами. Поглядывая сверкающим глазом на учителя, он склоняется и целует ее в ухо. Но отвратительнее всего Штыгину то, что она не отстраняется, а, поджимая руки, томно улыбается. Взгляд ее вдруг делается таким же пустым, как у второго демона.

Все это произошло в одно мгновение, а Роман Андреевич вспомнил, что она еще недавно была отличницей и успевала не только в спорте, но и по другим предметам. Он с омерзением ощутил, какого рода лень охватила ее и почему теперь она не хочет сдавать нормативы, которые раньше сдавала с легкостью.

И как будто вводя ее в сладкий смертельный сон, рядом всегда кружит смуглый демон – второй из шайки. Он знает, что всякий его поступок останется безнаказанным, так как родители всегда заняты другими важными делами. Слово «отец» ассоциируется у него с черной блестящей машиной.

А если кто-то все же попытается его наказать? Тогда сюда ворвется породившая его демоница и, хлопая грозно крыльями и скрежеща когтями, изничтожит каждого, кто обвинит ее отпрыска. Если же это не удастся, она внесет залог, но ей не придется отдавать ни позвякивающих золотых браслетов, ни драгоценных серег, ни бриллиантовых амулетов. Она всего лишь пригрозит демонами куда более грозными, чем она, восседающими в судах, говорящими с трибун и принимающими такие законы, которые защищают демонов от остальных людей.

Штыгин же боялся в этой жизни одной только смерти. На демонов он насмотрелся и будет бороться с ними до конца своих дней.

– Харибдов, ты ничего не перепутал?

– Ничего! – послышался нагловатый голос.

В зале воцарилась тишина. Роман Андреевич грозно взглянул в дерзкие мерцающие глаза.

– Встань в мужской ряд, – его голос разрезал воздух, как острый армейский нож. В нем чувствовалась опасность и едва уловимым эхом слышался звон пролетевшего клинка.

Даже второй демон перестал на мгновение жевать.

Харибдов поднял свое правильное загорелое лицо, а потом с любопытством оглядел учителя физкультуры. В полной тишине он перешел в мужской ряд, оттолкнув кого-то плечом. Его белые зубы блеснули на мгновение, а глаза сказали: ты пожалеешь, но не сейчас.

– Кайотов, почему с едой?

– Ща я доем уже.

– Вышел.

Но второй демон затолкал тесто в рот и, тупо ухмыляясь, посмотрел на товарищей.

Роман Андреевич слишком поздно заметил, что все вокруг уже были заражены. Как будто эти двое внесли сюда чумной микроб или вирус бешенства. Настроение всего класса мгновенно переменилось. В позах и словах, во взглядах появилось что-то дерзкое, нагловатое, напыщенное. Черный спрут гордыни и высокомерия расползался по залу и запускал свои щупальца в слабые сердца учеников. И многие так легко поддавались ему!

Штыгин знал, что это тяжелый класс, один из самых неуправляемых в школе. За один час они без преувеличения могли отобрать у учителя несколько месяцев жизни. Они могли довести до отчаяния, взять у человека все его душевные и физические силы, не заметить этого и уйти с убеждением, что они никому ничего не должны, но все должны даром отдавать им свое время.

Учитель физкультуры свистнул.