Учебник самопознания - Александр Шевцов (Андреев

Так, к примеру, св. Кирилл Иерусалимский говорит: "Познай, что ты из двух частей состоящий человек, из души и тела". А преподобный авва Исаия, называя составные части человека, говорит, что "эти части суть: душа, тело и дух". И св. Феофан Затворник, основываясь на словах апостола Павла, говорит, что "дух и душа и тело — Богооткровенное указание на состав естества человеческого. Как малый мир, человек совмещает в себе все виды жизни, проявившиеся в его предшественниках по лестнице творения. В нем есть и растительно-животная жизнь, и животно-душевная вместе с душевно-человеческой, и духовная, исключительно ему принадлежащая и его характеризующая…"".[10]

Приведя выдержку из прекрасной работы Феофана Затворника, иерей Вадим внезапно обрывает свое несколько странное и запутывающее читателя рассуждение и объявляет приговор, опираясь на американского православного богослова Серафима Роуза:

"Думается, что не стоит утомлять читателя, приводя множество высказываний по этому вопросу. Скажем лишь, что тщетно искать разноречия в творениях святых Отцов. Излагая церковное учение, они не противоречили друг другу, даже если между ними, как нам кажется, существуют разногласия. "Это академический рационализм противопоставляет одного отца другому, прослеживает их «влияние» друг на друга, делит на «школы» или «фракции» и находит между ними противоречия.

Православное святоотческое учение — это одно целое, а так как всего православного учения не может содержаться ни у одного святого Отца, ибо они по своему человечеству ограничены, то мы находим его частью у одного, частью у другого, и один объясняет то, что непонятно у другого. Вспомним, что поразило святителя Игнатия Брянчанинова, когда он, не получив удовлетворения в изучении наук и философии, обратился к чтению творений святых Отцов. Это их согласие, согласие чудное и величественное.

Несомненно, что в них мы находим од и то же учение, только у одних оно выражено яснее, у других не так очевидно. История святоотческой мысли не знает никакого спора между дихотомистами и трихотомистами. Если же одни писатели предпочитали говорить о двухчастности человека, то это не мешало им допускать в других случаях и трихотомию.

Те, кто учил о трехсоставности человеческого естества, на самом деле выделяли в душе человека ее высшую часть и называли ее духом или умом".[11]

Звучат эти слова православного иерея благостно и убедительно. Но история православия и христианства слишком полна примеров не просто неприятия каких-то подобных утверждений, но и откровенного вырезания несогласных. Поэтому можно принять, что нам изложена, так сказать, официальная точка зрения на вопрос о духе современного православия. Но что нам стало ясно?

Что дух — это ум? Или что он — высшая часть души?

Те самые русские святые — Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, — чьим авторитетом нас убедили в таком мнении, были отнюдь не так просты и однозначны.

Глава 6. Святые отцы о духе

Тему эту я расскажу очень кратко, взяв всего несколько примеров из разных эпох. Все-таки для подробного рассказа надо быть богословом. Мне же будет достаточно не полноценного изложения христианского учения о духе, а некоторого узнавания корней нашего о нем понятия.

Начну с автора, жившего в самом начале становления христианского учения — римского богослова Тертулиана (родился между 150 и 170-м годом, умер между 220 и 240-м), написавшего большой трактат "О душе". В нем он невольно вынужден вводить разграничения между душой и духом. Тертулиан был юристом, и потому решает, скорее, политические задачи с помощью философи.

"1. Для укрепления позиции нашей веры важно определить душу как простую, согласно Платону, то есть однородную в отношении, по крайней меры, ее сущности, что бы там ни утверждали искусства и науки и что бы ни говорили образы.

2. Ведь некоторые полагают, что в душе присутствует иная природная субстанция, дух, полагают, словно одно — жить, способность, которую дает душа, другое — дышать, способность, которую дает дух, [ссылаясь на то, ] что не у всех живых существ есть обе эти способности, ибо большинство только живут, но не дышат, потому что не имеют органов дыхания, легких и трахей".[12]

Далее Тертулиан вдается в путанные рассуждения о том, что нечего смотреть на комаров и муравьев, у которых нет дыхательных органов, и вообще, жить, значит дышать, а дышать, значит жить… "Следовательно, все это — и дышать, и жить, — есть дело того, чьим делом является и жить, то есть души".[13] Все это ведет к выводу, что дух и душа нераздельны, даже более: "…следовательно, не будут двумя те, которые не могут разделиться, которые могли бы разделиться, если бы были двумя.

9. … Ведь что же получится, если ты пожелаешь считать день одним, а свет чем-то другим, что присоединяется ко дню, хотя сам свет и есть день? Конечно, могут быть и другие виды света, как, например, свет от огня. Могут быть и другие виды духа, как, например, дух от Бога и дух от дьявола.

Итак, поскольку идет речь о душе и духе, то сама душа и будет дух, как сам день и есть свет. Ибо нечто является тем, благодаря чему оно есть как таковое".[14]

Тертулиан хорош тем, что он только закладывает основы христианского мировоззрения, поэтому прозрачен, и в его рассуждениях отчетливо видны и слабости, и то, как подыскиваются убедительные образы и доводы. Но ясно видно, что вопрос о душе и духе сложен, и как свет не является днем, так дух не является душой, и в то же время их природа каким-то образом слитна в человеке.

Сложность увеличивается стремлением подражать великим грекам и выглядеть философично. Эта потребность вслед за Платоном объявлять душу простой сущностью, будет преследовать христианских мыслителей все века. Она же, кстати, выльется в картезианское понимание сознания или духа, как простой сущности, равной чуть ли не математической точке, в итоге чего человечество на несколько веков впадет в метафизический отказ вообще понимать душу. Им до сих пор болеет научная психология.

Рассуждения о различиях духа и души, в действительности, весьма болезненны для Тертулиана, и он сам не чувствует себя удовлетворенным собственными софистическими находками. Логистика не работает там, где надо просто наблюдать действительность или природу. Поэтому в следующих главах он постоянно возвращается к этому предмету, добавляя все новые черты понятия духа:

"Таким образом, и душу, которую мы определяем, исходя из ее своеобразия, как дуновение, мы объявляем здесь духом по необходимости; как бы то ни было, вопреки Гермогену, который заявляет, что она состоит из вещества, а не из дуновения Бога, мы ее рассматриваем как собственно дуновение.

2. Ибо он, пренебрегая свидетельством самого Писания, дуновение превращает в дух, чтобы считалось, что душа состоит скорее из вещества, чем из духа Божьего, поскольку невероятно, чтобы дух Божий дошел до греха, а потом до суда. Поэтому мы и там утверждаем, что душа есть дуновение, а не дух, согласно Писанию и согласно различению духа, и здесь объявляем ее духом неохотно в соответствии со сходством дыхания и дуновения. Там стоит вопрос о сущности; ведь дышать есть действие сущности.

3. Об этом мы больше не говорили бы, если бы не еретики, которые помещают в душу какое-то непонятное семя, принесенное благодаря тайной щедрости Софии-матери, да еще при незнающем Творце, хотя Писание Творца, более осведомленное о своем Боге, ничего подобного не сообщило, кроме того, что Бог вдунул в лице человека дыхание жизни, и человек стал душою живой, посредством которой он с тех пор и живет, и дышит, поскольку достаточно обозначено различие между духом и душой в следующих свидетельствах, когда Сам Бог объявляет: Дух от Меня вышел и дыхание всякое Я сотворил. Ибо дыхание от Духа стало душой".[15]

Все бы это было хорошо, если бы у Тертулиана была власть объявлять свои мнения как обязательные. Но душу никак не удавалось признать просто дыханием, потому что христианство при этом утверждало, что после смерти души будут жить, дожидаясь последнего суда. Это же разрушало и понятие, что душою живой человек становится вместе с телом. Душа явно была отделима от тела, и, похоже, вовсе не являлась духом. По крайней мере, и народный язык и язык самих богословов выдает, что их различие отчетливо осознавалось.

При этом сама мысль о единстве природы духа и души жила в христианстве наряду с мыслью Гермогена о различии их природ.

В восьмом веке Иоанн Дамаскин, создавая "Точное описание православной веры", бьется все о тот же платонический вопрос о простой природе души:

"Мы же постановляем, что Христос был не с одним сложным естеством и что Он не был чем-то новым сравнительно с другим, из чего Он образовался, подобно тому, как человек состоит из души и тела, или как тело из четырех стихий".[16]