«Если», 1994 № 03 - Дин Кунц

Каким бы невероятным это ни показалось, но у Таракана была женщина. Правда, самая страшная из всех, что живут на горе. Она целыми днями валялась на грязнущем полу Таракановой пещеры и смотрела на засохшие пятна медвежьего жира, заплесневелый кизяк и гнилые фрукты, прилепившиеся к стенам.

Она говорила, что сие есть выражение Тараканьей Души. Очень большой души.

Но уж очень вонючей.

Едва успев подойти к входу пещеры братца, я почувствовал запах едкого дыма. И точно — всю пещеру окутывал дым. А в самом центре сидели Таракан и его женщина. Они подожгли большую кучу сучьев и теперь вдыхали чад.

— Что вы делаете? — поинтересовался я.

— Балдеем, детка, — ответил Таракан. — Последнее изобретение.

— А что это значит-то?

— Вот видишь кучу сучьев, а? Сперва ее поджигаешь, а потом нюхаешь дым.

Я почесал в затылке, неумышленно раздавив нескольких любимых блох.

— А зачем?

— Ощущение, будто ты взлетаешь.

— Ты что-то не дальше от земли, чем я, — заметил я. — К тому же, еще и коротышка.

Таракан с отвращением фыркнул.

— Не твоего ума дело, парень, — сказал он. — Сие — лишь для Художников, Философов и Метафизиков (хотя Философов с Метафизиками тоже еще не изобрели). Взгляни-ка, вот моя последняя новинка!

К ближней стене пещеры прилип здоровенный комок медвежьего жира, в центр которого попал кусок бизоньей «лепешки». А все это добро было окружено красно-зелено-коричневой гнилью фруктов. Пахло произведение еще хуже, чем выглядело.

— Э-э… интересно… — промямлил я.

— Шедевр, детка, — гордо сообщил Таракан. — Я назвал его: «Душа Человека»!

— Э-э… «Туша Человека»? Подходяще…

— Нет-нет! Душа, не туша!

— Но, Таракан, ведь произношение по буквам еще не изобрели.

— Извини, забыл.

— Но так или иначе, — стараясь его приободрить, согласился я, — выглядит все равно Мастерски (что бы там оно ни значило).

— Спасибо детка, — хмуро произнес Таракан.

— В чем дело. Таракан? — поинтересовался. я, ибо выглядел он действительно скверно.

— Целую неделю мы ничегошеньки не ели.

— Так отчего ж ты не вышел и не убил медведя или кого-нибудь там еще? — удивился я.

— Я не имею права терять времени на охоту, — с негодованием воскликнул Таракан. — Я живу ради Искусства!

— Скорее всего ты умрешь ради Искусства, — ответил я.

— К тому же, — очень слабым голосом добавил Таракан, — я довольно скверный охотник. Я погиб бы с голоду, даже если бы днями напролет выслеживал медведя. А, скорее, сам медведь настиг бы меня. Так что, по крайней мере сейчас я голодаю по Здравомыслию.

Должен признать, звучало разумно. Таракан, во-первых, ужасно близорук, а, во-вторых, поразительно тощ. Всего девяносто фунтов хилизны.

— Ммммммм… — заметил я.

— Ммммммм — что? — полюбопытствовал Таракан.

— Ну, ты ведь знаешь старика Муравьеда? Он вообще не способен охотиться. Поэтому изготовляет наконечники для копий и меняет их на медведей. Может, и ты бы…

— Влезать в бизнес? — завопил Таракан. — Заделаться буржуа? Прекрати, пожалуйста! Я — Художник.

И неуверенно добавил:

— И кроме того, я же не умею делать наконечники для копий.

— Ммммммм…

— Ммммммм…

— Знаю! — воскликнул я. — Ты будешь продавать свои творения.

— Остынь, детка, — сказал Таракан. — С чего вдруг кто-то захочет менять еду на живопись?

— Ну потому., э-э… а…

— Полагаю, мне придется умереть с голоду.

— Постой-ка, — пришло мне в голову. — А если я уговорю кого-нибудь поменять пшцу на твое художество, отдашь ли ты мне часть еды, ну, скажем, одного медведя из каждых десяти?

— Будь спок! — заверил Таракан. — Я-то что здесь теряю?

— Тогда по рукам?

— По рукам, приятель.

Так я изобрел Десятипроцентное Отчисление.

Потом я отправился навестить Павлина. Его пещера — вся заваленная крашеными в розовый цвет лосиными шкурами, чучелами броненосцев, засушенными пурпурными вьюнками, — считалась самой изысканной на горе. По какой-то неведомой мне причине, женщины самых подкаблучных мужчин давали Павлину медведей за то, чтобы он устроил подобное и в их жилищах.

Павлин и сам-то был довольно странным типом. Одевался он в плотно облегающую тело шкуру саблезубого тигра, выкрашенную в ярко голубой цвет.

— Приветах, сладенький мой, — поздоровался Павлин, когда я зашел в его пещеру.

— Здорово, Павлин, — смущенно ответил я. — Слыхал про Таракана?

— Таракана? — взвизгнул Павлин. — Тот грязный, грязный мужик? Тот самый битник в поистине омерзительной пещере?

— Точно, он, — согласился я. — Художник Таракан. Очень хороший Художник, знаешь ли.

— Ну и что ты скажешь про это ужасное, ужасное существо?

— Видишь ли, твой приятель Какаду…

— Ну пожалуйста, миленький! — опять завизжал Павлин. — Не упоминай при мне эту скотину Какаду! Мы с Какаду разошлись. Не понимаю, что такого я в нем находил! Он просто отвратительный мясник!

Какаду был… ну как его там… в общем приятелем Павлина… Раньше. Они… ну так сказать… изобрели кое-что друг с другом. Никто, собственно, так толком и не понял, что, но после этого открытия мы организовали Полицию Нравов.

— Да, — пробормотал я. — Но тем не менее. Какаду платит Таракану двадцать медведей за то, чтобы тот разукрасил ему пещеру. Он сказал, что имея в своей пещере Оригинал Таракана, сделает твою пещеру похожей на… э-э… Настоящую Нору Ленивца, детка. Да, думаю, не ошибся, именно так он и сказал.

— Ооооооо! — завопил Павлин. — Ооооооо!

И принялся прыгать по пещере, колошматя маленькими кулачками по стенам.

— Чудовище! Настоящая скотина! Ооооооо! Это ужасно! Что мне делать, сладенький мой, что делать?

— Ладно, — предложил я. — Таракан — мой двоюродный брат, сам знаешь, и я могу как-то повлиять на него. Полагаю, я мог бы убедить его разукрасить твою пещеру вместо пещеры Какаду. Особенно если ты дашь тридцать медведей вместо двадцати…

— О, ты мог бы, миленький? Действительно?

— Ну, не знаю, вообще-то ты мне нравишься, Павлин, однако с другой стороны…

— Очень, очень, очень прошу!

Я тяжело Вздохнул.

— Ладно, Павлин, — сказал я. — Ты меня уговорил.

Итак, Павлин получил Оригинал Таракана за тридцать медведей. На следующей неделе я отправился навестить Какаду и рассказал ему ту же историю. Но с него я содрал уже сорок медведей. Сорок да тридцать — семьдесят, что в итоге дает мне семь. Не так уж скверно за пару-то часов работы. Но мне лучше быть поосторожнее, а то вдруг кто-нибудь изобретет Подоходный Налог.