Под черной звездой - Петр Францев

СТРАЛГ ФО ЛАЙФ (борьба за существование) А боль причиняла моя борьба, Не знающая перерыва! Будда Уже с самого начала года наша пропаганда денно и нощно без умолку тараторила о всех своих радиопередачах о начале освоения целинных и залежных земель в Сибири, на Алтае и северном Казахстане, методично настраивая весь советский народ на патетическую героику. Едемте, друзья, в далекие края, Станем новоселами и ты, и я!.. Оглушительно бравировал в эфире по всей стране хор имени Пятницкого, распевая через каждые полчаса эту полу колхозную песню, ставшую впоследствии позывными многих радиопрограмм. О целине у нас знали все и даже те, кому и вовсе не нужно было того знать. Разбуженный улей людской загудел, зароился. Толпы юных кандидатов в целинники потянулись в райкомы, обкомы комсомола за путевками и направлениями на целину, каждый желал как бы поскорей сменить свою серую облыжность жизни... И я было предложил Юсупу попытать там счастья, однако им распоряжались в ту пору сложные семейные обстоятельства, да и вообще, коренные жители Азии и Кавказа редко когда покидают родные свои края и пускаются на такие авантюрные предприятия. У них с молоком матери прививается любовь к земле предков. И не смотря на то, что и здесь прошлась по их земле корчующая борона сталинизма, традиции те были еще там достаточно устойчивы и не совсем сломлены... Свое намерение поехать работать на целину у меня созрело тоже ни сразу, а лишь после долгого раздумья над тем, где взять деньги, чтобы вернуть соседям долг, что мать занимала у них для оплаты моего обучения в школе. Да и дальнейшее обучение в девятом классе было для меня довольно призрачной возможностью из-за трудного экономического положения нашей семьи. Отец и старший брат погибли на войне, другой брат сидел в тюрьме по политическим мотивам, осужден безвинно согласно 58 статьи Уголовного кодекса СССР; третий - служил в армии, четвертый - отрабатывал где-то в Сибири после окончания ФЗУ, а дома мы жили одни с матерью, так как и моя сестра, недавно выйдя замуж, тоже ехала с мужем на север к его родителям. При таком семейном раскладе мне ничего было рассчитывать на чью бы то ни было финансовую помощь, тем более, что и матери уже самой для поддержки ее здоровья не помешала бы тыщенка, другая, а тут еще обо мне у нее забот полон рот. Вопрос с отъездом был давно мной спланирован и однозначно решен, удерживало меня лишь объяснение по этому вопросу с матерью, поскольку я не находил того варианта, когда б мое решение, хоть оно было и окончательным, не сразило бы ее в горячах. По этому поводу я не раз уже консультировался и с Юсупом, который был мастак улаживать такие щепетильные дела, но и он пусть и не одобрял такого моего шага, тоже не знал с какого конца к нему подступиться. Разрушилось это дело как бы само собой. Как-то вечером приходит мать с работы, такая радостная, а сама в слезах, и говорит обрадовано мне, вытирая слезы концом платка: - Сынок! Братку твоего Гришу из тюрьмы выпустили! - и подает мне его письмо, чтоб я его прочитал ей. - По складам всего-то и разобрала, что освободили, а где он теперь и как живет не смогла причитать дальше - слезы глаза застилают, - пояснила она свою просьбу, зная мой стоический характер. В своем письме брат сообщал нам, что его амнистировали под чистую как и других политзаключенных; что он жив и здоров; что уже успел жениться и теперь живет в одном из целинных городков северного Казахстана, куда он после освобождения завербовался. Едва я успел прочесть до конца письмо, как мать выхватила его из моих рук и не прибираясь засобиралась к нашим соседям: - Побеге к соседке насте, поделюсь с товаркой своею радостью, а то ее штой-то сегодня на свекле не было. Уж не захворала ли она чего доброго? Когда мать была уже у порога, открывая дверь хаты, я бросил ей в догонку свое давно вынашиваемое решение как свой порыв увидеть брата. На что она, чуток задержавшись, ответила: - А где у нас деньги тебе на билет? За школу платить и то наскребла кое-как по соседям, а на поезд кто мне одолжит? Да и у кого они нынче водятся? - Да не надо мне никаких твоих денег, - стал я ее упрашивать. - Только отпусти меня, а на билет я заработаю на станции: наймусь выгружать уголь или дрова, или цемент из вагонов, говорят, хорошо платят. - Никуда я тебя не пущу - сиди дома! мал еще! от земли два вершка, такая дохлятина, а глянь-кось чего удумал! - сердито пригрозила она мне, выходя из комнаты. Страшное чувство овладело мной. Стыдно и тоскливо мне стало за свою неискренность. Зачем устроен так мир, спрашивал я себя, что приходится хитрить даже перед родной матерью, да и откуда ей браться той добропорядочности в этой проклятущей стране. На другой день с самого утра мать с озабоченным лицом ушла занимать для меня деньги, а мне наказала готовиться в дальнюю дорогу. К обеду она вернулась и выложила на стол свернутые в трубочку деньги. - Вот все. Чем могла - разжилась. На билет хватит, а поесть в дорогу с собой что-нибудь возьмешь: испеку лепешек, зажарю курицу, а кипяток на каждой станции есть, кружку б не забыть положить в твою сумку, - глядя на весь вещьмешок, добавила она, еле сдерживая слезы. - Да не беспокойся ты за меня, мам! - стал я успокаивать ее. - Вон какой я уже большой, какой верткий и цепкий. И ничего, что худощав и ростом не вышел. Вчера сам Исмаил сказал мне, что я уже настоящий джигит, "сорви голова". Я уже многому чему у него научился. Ты знаешь как я джигитую? На его Кавказе?.. Исмаил научил меня драться и с ножом, и без ножа, и плаваю я почти как он. Никакие преграды мне теперь нипочем, - хвастливо выпалил я. - Чеченец твой ничему путному и не научит тебя, акромя всяких вольностей: воровать да драться - на это он мастак, - беззлобно укорила она меня, зная мою большую привязанность к нему. - Не говори о нем так, мать! Он же спас мне жизнь, рискуя своей! Теперь он мне как старший брат. А то, что он обрек, так то вина властей: для них все самые лучшие люди - смелые и сильные, и честные, такие как Исмаил - их кровные враги. Хотя он нигде и не учился, а башка у него варит здорово! Это он меня надоумил ехать учиться в город: "Без знаний ты как муха слаб! Со знаньем - властелин!" - сказал он как-то мне. Он по-арабски читает Коран и знает наизусть стихи многих поэтов Востока. - Прости, сынок, мать свою бесталанную, что ляпнула сдуру не весть что, с языка сорвалось, - стала оправдываться она. - Люди об нем так говорят, а что люди, грех на них, сынок, обижаться - все обозленные, все затурканные эдакой жизнью. До Алма-Аты - столицы Казахстана, я добирался в товарном поезде, кое-как примостившись в одном из полувагонов, груженного кругляком леса. В тамбуре поудобней и почище было б, но там сквозит, да и на каждой станции милиция состав шманает - долго не напрячешься. Больше всего я боялся одиночества в пути, но таких бедолаг, как я, которые на вагонах и под вагонами ездят, оказалось не мало! Обучение до седьмого пота под началом Исмаила пригодилось мне здесь как нельзя кстати. Из целой ватаги "зайцев", что ехало вместе со мной, только мы вдвоем доехали до места - остальных всех менты переловили и рассаживали. Где им за нами было угнаться: мы брали любые препятствия - вагон не вагон; на стоянке ли шла облава, на ходу ли поезда - нам было все нипочем - оба классные спортсмены - разрядники, да и похитрей мы были, чем все станционные стражи. По приезду в Алма-Ату мне пришлось с ним расстаться по причине того, что его поезд отправлялся со станции Алма-Ата II, а мой - со станции Алма-Ата

I.

- Если бы не сестренка, махнул бы с тобой на целину, братишка, - говорил он мне, расставаясь, - одна осталась она у меня на Полтавщине. Ждет не дождется, когда я приеду и заберу ее из детдома. Такая егоза, а какая умница и красавица, если б ты ее увидел, сразу б влюбился по уши. А как поет и пляшет - одно загляденье. Красавица, скажу тебе, какой в целом мире не сыщешь. Вот если б вас спаровать, идеальная пара голубков могла бы получиться. - А как ее зовут? - поинтересовался я. - Оксаной кличут... - Опасайся плениться красавицей, друг! Красота и любовь - два источника мук, сделав незначительную паузу, процитировал я из Омара Хаяма и горделиво добавил, - я господин, а не раб своих желаний... - Без муки и радости сердца пустяшная была бы жизнь, так-то братишка, грустно ответил он, прижав меня к себе за плечо на прощанье... Подхожу я к вокзалу - и боже мой - что я вижу! У вокзала целая кутерьма. Кругом кричат, шумят, бегают. С трудом пробрался до вывески расписания поездов, и тут оптимизм мой стал меркнуть. Билеты были все проданы и никакой тебе перспективы заполучить билет даже в ближайшем будущем. "Что делать? - завертелось у меня в голове - возвращаться домой всегда не поздно, еще успею"... Дай, думаю, повременю немного, авось повезет, иначе прокол с учебой выходит. Что дома тогда скажу друзьям, Юсупу, Исмаилу? Что, спасовал перед трудностью? Ерунда! Они меня поймут и никогда не оскорбят таким подозрением, знают, что я для этого сделал бы все возможное, как бы мне не было трудно. Пока я размышлял, что мне делать дальше, по радио объявили посадку на Петропавловск. "А что если попытать счастья ей окошка кассы, а у дверей вагонов поезда", - точно прилепилась ко мне эта дерзкая мысль... Кто с чемоданом и сумою в руках, кто с узлом на плече втискивались с трудом в узкую дверь будто игрушечных вагончиков, показывая на ходу свои билеты проверяющему кондуктору. Нескончаемым потоком люди шли и шли к вагонам. Не понятно было мне, то ли провожающие были это все, то ли такие же как я горемыки, безбилетники, твердо верившие в свою звезду. Ведь надежда уходит последней. - Эй, хаволя, - позвали меня по - чеченски. Я оглянулся на голос окликнувшего и увидел поодаль стоявших трех пацанов-шаромыг. Я подошел к ним и спросил: - Зачем звали? - Ты чеченец? - уточнили они. - Какой ваш дел? - на чеченский манер ответил я. - мы не спрашиваем, кто тебя делал, Нохчи! - шаблонно сострили они. И с наглым высокомерием заявили мне: - Если поедешь с нами на верхотуре вагона, будешь плясать нам лезгинку, чтобы скучно не было! - Перебьетесь и так, балбесы, - зло отрезал я, переходя на угрозу, - если кто из вас туг на ухо, тому я сейчас прочистку перепонок сделаю, чтобы в другой раз правильно расслышал и не косоротил чужую речь. - Да ты задиристый, злой. Видит бог, мы не хотели тебя обидеть. Мы хотели помочь тебе, а за шутку не обижайся, извини, брат, и скажи-ка лучше нам, как ты собираешься ехать? Если не с нами, то где же? В поезде что ли? уже по-человечески стали разговаривать они со мной. Вместо ответа я подошел к проводнику, который уже поднимался по лестнице в свой вагон, и обратился к нему со следующими словами: - Дядя, возьмите меня до Петропавловска. У меня нет ни билета, ни денег, но мне надо ехать учиться. Проводника удивила моя божественная искренность и, не раздумывая, он подал мне знак, чтоб я следовал за ним. - Вот, видите, мир не без добрых людей, - обернулся я к уголовникам, шустро вскакивая на подножку тронувшего поезда. Закрыв за мной дверь на ключ, кондуктор проводил меня в вагон, говоря: Располагайся, сынок, где посвободней! Да поглядывай, чтоб ревизоры тебя не накрыли, ненароком, сразу высадят, да и мне тогда попадет, - по отцовски предупредил он меня. Не беспокойся, отец. На этот счет у меня прирожденной чутье. Любую опасность чую заранее - привычка, - обнадежил его я, после чего между ними завязался диалог знакомства. - Я верю тебе, парень. Видел, как ты давеча на станции смело разговаривал с тремя шармачами. У тебя, небось, трудная была жизнь, а, безотцовщина? - Да, не сладко жилось. Но теперь мне полегче. Я подрос, многому уже научился и сдачи могу любому сдать, если меня кто тронет. - А силенки у тебя, если глядеть по твоему обличию, совсем ничего. - Силенка не в массе тела, отец, а в навыке, и выучке! - Знаю, знаю! Сам в разведроте служил в войну. - Что, владеешь боксом, самбо?! - Да и тем, и другим. - А где же ты всему этому научился, скажи мне на милость. - Да у одного своего дружка чеченца-абрека. Он меня еще и джигитовке, и фехтованию, и плаванью учил несколько лет подряд, пока я не уехал. - Ну, в добрый путь, не буду тебя больше задерживать, вижу, устал ты, иди отдыхай, да и мне пора обязанностями своими заняться... Мы с тобой еще потом покалякаем. Ты сразу мне приглянулся: в твоих глазах нет ни злобы, ни страха, а только больная тоска по праведной жизни. Это-то нас с тобой и роднит. Кабы все были такими, славное было б житье... Кумекаешь, оголец, почему оно плохое? - переходя на шепот, спросил он меня. - Кумекаю! - также тихо ответил я, кивнув головой. Пройдя почти половину плацкартного вагона, я не обнаружил ни одного человека, который бы захотел чуток потесниться ради меня. Все были чем-нибудь да заняты или делали вид, что заняты, только для того, чтобы ни с кем и толикой не поступиться от своего приобретенного за деньги комфорта. Но вот, обшарив глазами еще несколько отсеков вагона, я обнаружил в одном из них целую компанию шулеров, яростно сражающихся в карты, а на краю скамьи сидел вальяжного вида человек с гитарой в руках и выдавал удивительные мелодии. Их разнотембровые звуки были очень приятны и сладостны для слуха и души моей. Завороженный этими звуками, я невольно прислонился к стойке того отсека и все время, пока он играл, не сводил глаз с гитары, ни о чем не думая, никого не замечая, отдавшись весь во власть чарующим переливным звукам музыки. Когда он перестал играть, вроде бы даже как и в вагоне стало немного темней, будто мы въехали куда-то в тоннель... - Что открыл рот, никогда не видел как играют на гитаре, что ли? - спросил меня гитарист. - Никогда! Уж больно красиво звучит! Словно в ней какой шайтан внутри сидит и волшебными звуками то пьянит радостью душу, то заставляет страдать ее плакать, - запальчиво ответил я. - Какая там нечистая сила - это мои пальцы рождают таки звуки, а мелодии, которые я играл, сочинили великие музыканты и композиторы. Польку сочинил виртуоз-гитарист Соколов, старинный романс "Две гитары" - детище Апполона Григорьева, знаменитого русского поэта и гитариста. А.Чардаш - цыганского гитариста Монти, каприс №24 - непревзойденного короля скрипки и гитары Николы Погании, - по учительски стал разъяснять он. - А долго ль этому надо учиться, - наивности моей не было границ. - Целую жизнь, - был ответ. - "Если б у меня было две жизни, я бы их обе посвятил этому божественному инструменту, потому что излучаемые гитарой звуки для меня - неземные звуки. Для меня они, что райская песня песней", - пророкотал я глухим воcпаленным голосом. - Так что же ты не купишь ее и не научишься играть, если денег нет купить в магазине, вон возьми да выиграй ее в карты вон у хозяина, - шутя предложил он, все равно владелец на ней играть не умеет, да и не хочет научиться. - Я согласен поставить ее на кон, - вклинился в разговор хозяин гитары. - Пусть ставит и он свой вещьмешок, если денег нет. Вот будет потеха как проиграет. Небось плакать начнешь, желторотик? - оскаблился злорадно лет тридцати мордастый детина. - Вынужден разочаровывать ваши ожидания, - ответил я ему, - ни плакать, ни проигрывать я не умею, так что смеху не будет, а вот гитару свою точно проиграешь - для меня это не трудно, - предупредил я бахвала. - садись, садись, посмотрим, на что ты годишься, - зашумела подпитая компания. Я сел, прокинули талью, мне выпали тройка, семерка, туз. У него - перебор! - Что я тебе говорил - не послушал! Теперь - баста! гони гитару! нарочито громко произнес я и встал. - Может, еще на что-нибудь сыграем? - подавая мне гитару, пробубнил ее бывший хозяин. - увольте, я не искушаю судьбу дважды: жадность фраера губит, тоном бывалого человека произнес я снисходительно добавил: - а если жаль ее тебе, то могу и вернуть, я добрый человек, гуманный!!! - Никаких вернуть! - зашумели вокруг, - что упало, то пропало. Он малое дите, что ли? - кричали одни. - Садись-ка вон на лавку, где свободное место и учись, парень, как брать аккорды, - предлагали другие. Я поблагодарил всех за добрый совет и начал осваивать с азов игровую премудрость в тиши коридора... Я был благодарен судьбе за представившуюся возможность мне самому, своей еще не умелой рукой извлекать гитары волшебные звуки, за те первые дребезжащие аккорды гитары, которые помогали пройти мне духовное самоочищение, которые и были, что душ для души, отрадой для сердца, защищавшие меня и потом, уже зрелого мастера музы от пошлости и жестокости окружающего мира... Спать мне пришлось на полу под лавкой. Это хотя и унижало мое человеческое достоинство, зато было безопасно. В случае чего, при проверке билетов, меня бы там никто не застукал. Положив под голову свой тощий вещьмешок, я всю первую ночь провел в позиционной настороженности. Уж очень я боялся подвести кондуктора: давши слово - крепись, а не сдержавши его, что трус, говорят в народе. Домашнего воспитания в детстве я ни какого не получил. Воспитывался сам по себе - по книгам религиозно-этического и философско-романтического плана, в лучших традициях русского аристократизма, что во многом благоприятно способствовало моему духовному росту и развитию. Для меня слово чести и долг чести значило всегда очень многое... Я не причастен к святости, но всякую глупость - ложь, лицемерие, жестокость - ни в какой степени не приемлет моя душа. Как с вершины огромной горы я смотрю на больное рассудком печальное человечество, и вижу как трудно стать в нашем обществе по-настоящему честным человеком! Недаром в индусской дхаммападе говорится, что не было и не будет, и теперь нет человека, который достоин только порицаний или только похвалы, потому что умный живет среди глупцов, а честный среди негодяев - так можно ли уберечься от того и другого? И пошло, и поехало у меня в голове. Плохие и вредные дела делать легко, а что хорошо и полезно, - делать в высшей степени трудно. одно полустишье, услышав которое люди становятся радостно беспокойными, лучше тысячи стихов, составленных их бесполезных слов. Легко увидеть грехи других, свои же, напротив, увидеть трудно! Нет знания у того, кто не размышляет. Всякий, кто во всей полноте познает возникновение и разрушение элементов, он, знающий это бессмертие, достигает радости и счастья. Не сделанное, лучше плохо сделанного. Здоровье - величайшая победа: удовлетворение - величайшее богатство. Яд не повредит - не имеющему ран; кто свободен от привязанностей, тот сам себе господин, тот сам себе путь, - перебирал я в памяти, смежив глаза, религиозно-этические изречения из раннего буддизма. Заиграло радио, возвещая пассажирам, что наступило время пробуждаться. Я тихонько вылез из своего укромного "убежища", чтоб никто не заметил моего там позорного почивания. Взял с собой свои нехитрые пожитки и прошмыгнул в тамбур. Там я неожиданно наткнулся на своих вчерашних знакомых, сидящими скорчившись на полу с красными от бессонницы веками. - Вот какой молодец и гитарку гдей-то уже спер! - восторженно встретили они меня. - Как ты ее прихватил? - стали они спрашивать меня. И я в свою очередь не удержался от расспросов: - Говорили на верхуторе поедем, а сами сюда забрались! Эх, вы бродяги! Черти безбилетные! - Знаешь, браток, ночью там такой дубильник - холодина страшенная. А твой проводник ничего, добрый дяденька! Он и нас не шугает, не то, что другие... А играть-то умеешь? - Сыграй чего-нибудь, все будет веселее! попросили они после того, как узнали, каким макаром я ее раздобыл. - А не шугнут ли нас здесь, братцы-кролики! Давайте-ка лучше переберемся на вагон. Уж там-то наверняка никто не помешает нам устроить настоящий концерт, - предложил я. - Короче, надо сматываться поскорее отсюда. Не ровен час, ревизоры могут застукать, они всегда в это время устраивают проверку, - поддержал меня один из них. Дверь наружу была не заперта по причине всем известной: уголовная шантропа пользовалась самодельной отмычкой не хуже, чем проводник своим заводским ключом, когда этим джентельменам удачи нужно было попасть в вагон или выбраться из вагона. По очереди друг за другом прямо на ходу мы забрались на вагон, где и примостились как голуюи на кромках двух смежных крыш вагонов: двое с одной стороны, двое с другой напротив друг друга, опустив ноги на соединительный гофрированный кожух, наподобие мехов гармошки. Свежий осенний ветер беспощадно трепал наши легкие одежды, а крупинки от шлака из трубопаровоза непрерывно атаковали наши бедные глаза, однако такая бескомфортность нисколько не омрачала нашего настроения. Нам хотелось петь, плясать, беситься и буйствовать. К тому же у нас была гитара, и хотя я знал всего-то три аккорда, однако этого было вполне достаточно для примитивного аккомпанирования многих наших песен, менялись лишь ритм удара по струнам. Особенно приглянулась нам одна плясовая забубенная песня, мы пели ее хором под ритм лезгинки. Это была чеченская застольная, которую я когда-то сочинил для Исмаила в подарок ему на свадьбу. Вот ее текст: Что вы, братья, приуныли, Буйны головы склонили. Распрямитесь, прибодритесь! Горы горя не уменьшишь, Солнце в небе не заметишь. Пейте, пойте дружно, веселитесь! Асса! Ирса!