Вдоль по лезвию слов (сборник) - Тим Скоренко

Дядя не перебивал. Он слушал внимательно, а когда я делал паузы, терпеливо ждал, глядя мне в глаза. Надо сказать, что и я не терял времени даром, используя на практике полученные в университете знания. По его осанке, чуть заметным жестам, мимике я читал его мысли и отчётливо видел, что дядя мне сочувствует. Казалось, он понимал мои переживания, будто такие же некогда обуревали его самого.

Когда я закончил, некоторое время царило неуютное молчание.

«Ты правильно сделал, что выговорился, – наконец произнёс он. – То, что произошло с вами, имеет название. Это называется “гомосексуализм”. Некогда такое явление считалось правильным и нормальным, причём среди цивилизованных народов – эллинов, японцев. Боюсь, ты ничего об этом не знаешь, поскольку в вашем университете таких вещей не проходят…»

Он тяжело поднялся с кресла.

«Встань».

Я послушался.

Дядя подошёл ко мне и взял моё лицо руками, притянул к себе и внимательно посмотрел мне в глаза. А потом неожиданно поцеловал меня в губы – и я не сопротивлялся.

«А теперь иди, – сказал он. – Я подумаю, как решить твою проблему. И, полагаю, найду решение».

Возвращаясь домой, я не мог успокоиться ни на секунду. Эмоции обуревали меня ещё сильнее, чем на пути к дяде. Тем не менее глубоко внутри уже теплилось некоторое спокойствие: мы не одиноки, более того, у нас есть союзники, и первый из них, конечно же, дядя Гюнтер.

Придя домой, я тут же позвонил Карлу. Трубку подняла его мать, серьёзная и строгая женщина лет пятидесяти, сухая, точно дерево в пустыне.

«Карлу нездоровится», – сообщила она тоном личного секретаря.

Я представился и сказал, что, возможно, от беседы со мной Карлу будет лучше, ведь я всё-таки его друг. Чуть помедлив, мать передала трубку Карлу.

«Привет», – сказал он.

Мне было очень приятно слышать его голос.

Разговаривали мы ни о чём, поскольку доверять подобные тайны телефонной трубке нельзя. Я рассказал, что было в университете. Он сообщил, что с утра у него чудовищно болела голова, но теперь ему гораздо лучше, и обещал уже на следующий день быть на занятиях.

Я ложился спать с великолепным настроением. Беседа с дядей наполнила меня уверенностью, кроме того, я мечтал как можно скорее снова увидеть Карла. Буквально через несколько минут я уже сладко спал.

Меня взяли на улице, за полкилометра до университета. Они подошли с двух сторон, мужчины в форме гестапо, один предъявил удостоверение, и я пошёл с ними, потому что сопротивление могло только усугубить моё и без того шаткое положение. За поворотом нас ждал длинный серый автомобиль. Меня не толкали, не пинали, не грубили мне; я самостоятельно забрался на заднее сиденье и молчал всю дорогу. Меня везли на улицу Принца Альбрехта, в генштаб гестапо, могучее четырёхэтажное здание с затемнёнными окнами. Тротуар перед зданием пустовал, прохожие предпочитали ходить по противоположной стороне, хотя у дверей главного управления тайной полиции не было даже охранника.

Меня вывели наружу, мы прошли через центральный вход, через просторный холл, затем налево к лифтам. У моих сопровождающих (их по-прежнему оставалось двое) никто не спрашивал документы, никто не здоровался с ними. Судя по лифтовой панели, в здании насчитывалось не менее восьми подземных этажей. Один из конвоиров нажал кнопку «–7». Лифт чуть дёрнулся и двинулся вниз.

Я прекрасно понимал, что спрашивать о чём-либо бесполезно. Сопровождающие походили скорее на машины, нежели на людей. Когда лифт прибыл на нужный этаж, они вывели меня и снова долго конвоировали по бесчисленным коридорам со стенами, отделанными деревянными панелями, украшенными знамёнами и портретами видных деятелей Рейха. Наконец, миновав очередную дверь, мы попали в большое помещение, напоминающее приёмную врача. За столом в дальнем углу сидела секретарша и быстро набирала что-то на клавиатуре. Огромная деревянная дверь вела в кабинет высокого начальника, к которому меня, видимо, и привели.

«Свободен?» – один из сопровождающих кивнул на дверь.

«Да, господин криминалькоммиссар», – ответила девушка.

Криминалькомиссар едва слышно постучал и тут же открыл дверь. Мы вошли, а второй сопровождающий остался снаружи.

В огромном кабинете было довольно темно. За столом, выполненным в стиле минимализма, сидел грузный человек и что-то писал. Когда мы вошли, он встал, подошёл и некоторое время смотрел мне в глаза, а затем приказал:

«Быстро произнеси четыре любых слова».

Я понял, для чего это нужно. Такую методику применяли специалисты по невербалике высочайшего класса. В зависимости от того, что говорил человек, с какой интонацией, как выглядела в этот момент его микромоторика, они делали далеко идущие выводы о его психофизическом состоянии, типе личности, склонностях, привычках. Чем выше был класс физиономиста, тем меньше данных ему требовалось для получения результата.

«Слово, мальчик, страх, кабинет», – выпалил я.

Врать самому себе и физиономисту, думая над каждым словом, было нельзя. Он легко поймал бы меня на такой попытке и потребовал бы повторения теста – и так до тех пор, пока я не сказал бы необходимые слова автоматически.

«Хорошо, – произнёс он. – В четвёртый, как и полагали».

Меня взяли под руки, развернули и повели из кабинета прочь. В какой-то мере я удивлялся тому, насколько беззлобно, спокойно со мной обращаются. Никто не стремился причинить мне боль, под руки брали корректно, аккуратно, подстраивались под мою естественную скорость передвижения, не чинили никакого насилия. Признаюсь, когда я только увидел гестаповцев, подходящих ко мне на улице, я не на шутку испугался именно физической расправы. Впрочем, я не знал, что произойдёт дальше, и страх перед неизвестностью давил не меньше, чем страх перед болью.

Мы прошли к тому же самому лифту и спустились ещё на уровень ниже. Понятия «интерьер» на этом этаже не существовало: выкрашенные в серый цвет стены, тусклое освещение, провода и воздуховоды, проложенные прямо под потолком. Но, как ни странно, в коридорах царила жизнь. Сновали многочисленные служащие гестапо – и в форме, и в штатском, – хлопали двери, раздавались голоса.

Мы шли долго, мне показалось – целую вечность, пока наконец не остановились перед массивной дверью, отделанной кожей. Криминалькомиссар открыл её передо мной, и мы вошли в отделение гестапо, которое для большинства смертных, как выяснилось позже, являлось тайной за семью печатями. Более того, официально этого отделения не существовало. Все интерьеры здешней части подвала напоминали кинотеатр – бархатные чёрные и красные портьеры, деревянные полы, многочисленные кресла и диваны во всех комнатах.