Дети Солнцевых - Елизавета Кондрашова

Подойдя к двери Марины Федоровны, Вера Сергеевна постучала и, получив приглашение войти, отворила дверь.

Марина Федоровна приподняла голову от стола, на котором что-то кроила, и посмотрела на вошедших. Узнав посетительниц, она выпрямилась, сняла с пальцев большие ножницы, расправила руку и, поглаживая натертые ножницами пальцы, пошла навстречу гостям.

— Всегда за работой! — сказала певучим голосом и очень любезно Вера Сергеевна.

Дамы поздоровались и тотчас же приступили к рассказу о необъяснимой пропаже, потом изложили свои затруднения, подозрения и кончили тем, что усердно просили Марину Федоровну принять участие в деле, над которым с четырех часов все ломают себе головы.

— Хорошо, — сказала Марина Федоровна, — я бы хотела только прежде всего знать, какое основание имеете вы, Елена Антоновна, предполагать, что сделали это именно ваши.

— Да ведь сделать этого больше некому, — сказала Вера Сергеевна.

— Положим, что это еще не основание. Вы думаете, весь класс принимал участие в этой шалости? — спросила Марина Федоровна.

— О, нет, только некоторые, конечно!

— Вы можете указать, кто именно, то есть кого вы можете подозревать?

— Я лично? Признаюсь, по совести, я не верю даже в участие детей в этой истории. Но все говорят, вот и Вера Сергеевна…

— А сама Бунина что говорит? Что думает она?

— Она… думает, кажется, то же, что и Вера Сергеевна, и многие другие, — ответила нерешительно Елена Антоновна.

— Не позвать ли нам Бунину? — поспешила предложить Вера Сергеевна, вставая.

— И прекрасно! — сказала Марина Федоровна, заинтересованная делом.

— Скажите, Елена Антоновна, кто же из ваших настолько сорвиголова, что ее можно подозревать в такой скверной проделке. Ведь просто шалостью это назвать нельзя.

— Да кто, право?… Самые дурные девочки в классе, самые дерзкие… Маленькая Солнцева, Илич, Далимова… Гронева, порядочный сорванец. Да вот и все, кажется.

— Кроме Солнцевой я никого из них не знаю, — сказала Марина Федоровна.

— Ка-а-ак? Илич это такая высокая блондинка, голубоглазая, такая скромница на вид и самая негодная девчонка. Ей десять лет, а все дают ей по меньшей мере двенадцать, — пояснила Елена Антоновна. — А Гронева — черноглазый бесенок, вы не могли ее не заметить. Далимова, маленькая калмычка, отличается невозможной вспыльчивостью и чистым, звонким, как колокольчик, голосом.

Марина Федоровна слушала, не перебивая, и когда Елена Антоновна кончила свое объяснение, продолжала молчать.

Вера Сергеевна вернулась с Буниной, которую она ввела под руку:

— Садитесь, ma chère, — сказала Марина Федоровна, кивнув слегка головой на реверанс Буниной. — Я слышала о вашем горе…

При последних словах Марины Федоровны по лицу Буниной градом полились слезы.

— Не надо плакать, — продолжала Марина Федоровна, покачав головой. — Ведь слезами делу нисколько не поможешь. Надо быть благоразумной, хладнокровно все обсудить, поискать… Если ваша работа найдется, незачем глаза слезами портить, а не найдется, чего, я думаю, не может быть, опять-таки незачем ослаблять глаза и прибавлять головную боль. Работу вашу очень жаль, слов нет. Она действительно превосходная, рисунок придуман мастерски и с большим вкусом; ничего лучшего я никогда не встречала. Но еще более жаль, что подобный случай мог произойти здесь, у нас… Постарайтесь теперь хорошенько припомнить, как вы принесли вашу работу, кому, в какое время показывали, кто был близко, когда вы клали работу в корзинку, как вы хватились, как заметили, что работы нет на месте. Только не волнуйтесь и не увлекайтесь…

Бунина ответила с мельчайшими подробностями на все вопросы Марины Федоровны, которая слушала ее, положив локоть правой руки на ладонь левой, приложив палец к губам и глядя ей в лицо.

— Вы хорошо помните, что никого из ваших не было близко, когда вы ставили корзиночку на скамейку?

— Никого, я отлично помню.

— А потом, где вы были все остальное время?

— Я до самого звонка стояла у портрета, у решетки то есть, — поправилась Бунина.

— Следовательно, все время корзинка была у вас на глазах?

— Да, но я не смотрела на нее все время. Я не знала. Я не могла ожидать, — голос Буниной опять задрожал.

— Ну, понятно, — перебила ее мадемуазель Милькеева. — А вы не заметили, чтобы у скамейки собрались гурьбой дети или подбегали и отбегали от нее?

— Нет, не могу припомнить.

— Почему же вы думаете, что вашу работу спрятали воспитанницы именно вашего класса, а не других, и не кто-нибудь другой помимо детей?

— Потому что больше некому, — ответила Бунина так же, как ответили до нее обе классные дамы. — У меня в доме нет ни одного врага.

— Как же вы думаете, то есть как вам кажется, в какое время и как они могли это сделать?

— Этого я тоже не могу сказать. Ума не приложу, — сказала Бунина, подняв плечи и изумленно глядя в глаза Марины Федоровны.

— Если допустить, что это дети, кого из них вы можете подозревать?

Бунина смешалась и молчала.

— Ведь не весь же класс замешан в этом?

— О, нет! За многих я ручаюсь.

— Назовите тех, за которых вы не поручитесь.

— Илич меня терпеть не может, — сказала, запинаясь, Бунина. — Солнцева… Гронева, которая в последнее время особенно сдружилась с Солнцевой…

— Так заводилой, насколько я понимаю, по-вашему, выступает Солнцева? — продолжала мадемуазель Милькеева, глядя в глаза Буниной.

Та потупилась на секунду, но вдруг решительно подняла голову.

— Да, — сказала она с раздражением, — потому что она все время радовалась, прыгала, а после молитвы громко, перед целым классом объявила, что она радуется и будет еще более радоваться, когда я себе ногу сломаю.

Бунина раскраснелась и опустила глаза, наполнившиеся слезами.

— Искренне желаю, чтобы маленькая Солнцева не была причастна этому делу, — сказала серьезно Марина Федоровна. — Желаю этого для вас, душа моя… Какой страшный грех взяли бы вы на душу, если бы своим нетерпением, или лучше сказать неумением обращаться с детьми, сумели до такой степени развить дурные инстинкты маленького и такого прекрасного по натуре существа, и за какое короткое время!

— Так вы тоже думаете, что это дело ее рук? — спросила Елена Антоновна.

— Помилуй Бог! — сказала живо Марина Федоровна. — Было бы слишком жаль. Девочка с такими хорошими задатками, — продолжала она, как бы в раздумье. — Какой у нее открытый, прямой взгляд! Какая, казалось, теплая душа!.. Она через меру впечатлительна, правда, а эти натуры всегда опасны. Из них выходят прекрасные люди при счастливых условиях, при неблагоприятных же… Ну, не дай Бог. Посмотрим… Вы теперь идите в дортуар, не оставляйте их одних, — сказала она. — Мой совет, — обратилась она к Елене Антоновне, — оставить все пока так…

— Что вы, Марина Федоровна! Оставить так? — вступилась горячо Вера Сергеевна. — Напротив, надо теперь же, пока следы не остыли. А то спрячут концы в воду и искать нечего будет, а ведь это не шутка! Если бы вы, дорогая Марина Федоровна, только захотели взять это на себя!.. Дети так верят, что вы все видите, все знаете. Стоит вам только пройти в дортуар, вызвать их, приструнить хорошенько и сказать, что вы сами видели, как одна из них несла что-то, крадучись. Поверьте, они сами друг друга выдадут…

— То есть как? По-вашему, я должна пойти к детям и солгать им?

— Знаете, иногда ложь бывает и во спасение, а в таком деле церемониться, право, нечего. Всякое средство хорошо, когда надо узнать истину!

— Нет, Вера Сергеевна, извините. Чтобы пользоваться доверием детей, не надо никогда, ни в каком случае лгать. Если они хоть раз не только поймают вас на лжи, но лишь усомнятся в истине ваших слов, все потеряно. Не рассчитывайте тогда ни на ваше влияние, ни на их правдивость. Такой пример особенно заразителен, верьте мне, а потому позвольте уж мне добиться истины так, как я это найду удобным. Я прошу только, оставьте все пока так, как есть.

— Когда же вы думаете добиться признания? — спросила недовольным тоном Вера Сергеевна.

— Признания еще не от кого добиваться, — сказала Марина Федоровна, взглянув на Веру Сергеевну. — Прежде надо еще убедиться, есть ли основания подозревать. Если как-то обнаружится чья-нибудь виновность или только участие, тогда мы и возьмемся за дело.

— Убеди-и-ться! — протянула Вера Сергеевна. — Долга песня! Пока мы будем убеждаться, они успеют все припрятать.

— Если есть что прятать, то теперь, когда за ними в десять глаз смотрят, поверьте, они ничего не спрячут. Оставьте их только в покое. Пусть они даже и не подозревают, что вы следите за ними. Что если им и в голову подобная гадость не приходила? Подумайте, за что их оскорблять!..

— Кому-то да пришла! — сказала с досадой Вера Сергеевна. — Ведь не сам же платок ушел.