Волки белые - Олег Валецкий

На этом наша акция закончилась, и можно было подвести итоги. Мы потерь не понесли, никто из местных жителей не пострадал (мы их предупредили о будущей акции, чтобы не выходили из домов). Единственный ущерб понес отец одного из наших командиров взвода, которого все звали Фриле. Точнее, ущерб понес не отец Фриле, а его дом, которому неприятельская мина разворотила крышу, и поэтому он был весьма недоволен русскими. Меня же чья-то крыша мало волновала, главное, мы противнику дали «прикурить», и он в дальнейшем опять притих. Наш престиж тоже вырос, и Ненад часто потом говорил о том, как я хорошо стреляю из гранатомета, хотя ничего необычного я не сделал, просто с РПГ-7 ночью куда легче стрелять, чем из югославского М-57. Главное, мы действовали быстро и слаженно. Большую роль сыграл наш минометный огонь, который вели по корректировке и по конкретным, а не площадным, целям. Минометы ведь отнюдь не простое оружие, каким его многие видели. Работа с ним требовала многих знаний и умений, в том числе — по топографии и вычислениям.

В нашей же войне нередко многое забывалось: например, в минометчики порою шли люди, не особо желающие принимать участие в акциях. Те же батареи 120 мм минометов были нередко неплохим местом отдыха. Артиллерийских дуэлей на этой войне почти не было, и позиции, находящиеся в 2–3 километрах от линии фронта, менялись редко. В нашей бригаде, насколько я помню, 120 мм минометы стояли в одном месте Луковицы, звавшимся Перляво бырдо и, понятно, что и укрытия, и определенный комфорт здесь был. То же относится и к другим бригадам. Это не значит, что минометчики трудились мало и не рисковали. Было всякое, но суть в том, что общий профессиональный уровень минометчиков был низок и еще хорошо, что сохранилось определенное число опытных вычислителей, дававших уже готовые данные для прицелов в соответствии с запросами с позиций. С бригадными минометчиками дело еще шло неплохо. А вот с батальонными, тем более — в четном звене, дело было хуже. Один случай халатности при стрельбе из миномета произошел в Касиндольском батальоне. Их минометчики не закрыли ствол миномета от дождя, а потом решили из него стрельнуть. Из миномета, в котором плещется вода, мина далеко не улетит, и на это раз она улетела на несколько десятков метров вперед, попав на сербские же позиции и раздробив одному сербскому бойцу две ноги. О профессиональном уровне не проходилось тут и говорить. Я помню, как один мой сербский товарищ, в общем, хорошо и долго воевавший, навел прицел, сверяясь не по таблице, а на глазок. Сделав это, он сразу успокоился, даже не выровняв прицел, оставил этот миномет стоять в том же положении, как и стоял. Мы же не только не допускали таких ошибок, но и обеспечивали эффективную работу миномету, и это было нашей общей заслугой.

Все же на следующее утро один из сербов, дежуривших в Босуте той ночью, несколько смутил меня, сказав, что все, вроде бы, было хорошо, вот только или одну, или две мины мы положили близко к Босуту, то есть, между нашими и неприятельскими позициями. Я спросил об этом Ацо, но тот клялся, что все разрывы легли на неприятельской стороне. И тут мы вспомнили о Шкрабовских тромблонах с пластикой. Они были куда тяжелее и, следовательно, имели меньшую дальность полета, тогда как склон «Дебелого бырдо» от позиции четы Станича отделяло 100–150 метров. Их такие тромблоны могли не преодолеть, а к тому же дул ветер со стороны противника, сбивший осветительный тромблон, и этот ветер также сбивал с курса и обычные тромблоны. Для меня прошедшая акция запомнилась и по стоявшему несколько дней звону в ушах: напоминание об опасности всяких склок в бою.

Глава 8. Перемирие в зоне Сараево

Март месяц 1993 года мы провели в почти полном бездействии, без всяких боевых акций. Бессмысленность нашего нахождения здесь стала все более и более вырисовываться, и создалось впечатление, что о нас забыли. Для каждого из нас это было далеко не духовно-абстрактное понятие, а материальное, касающееся наших желудков, которые постоянно требовали еды. Отряд наш в то время обеспечивался продуктами питания по инициативе нескольких российских офицеров и солдат «русбата-2», с которыми у нас сложились более доверительные и близкие отношения, чем с нашими сербскими боевыми товарищами. Конечно, некоторые из нас составляли исключение: так Саша Шкрабов, который стал большим другом воеводы, Миши Чолича, Папича, и поэтому был их главным связным с командованием миротворцев, но опять-таки больше по экономическим вопросам. Однако остальные наши ребята не стремились устанавливать приятельских отношений с местными. Помимо меня, исключением был Саша Прачинский, получивший кличку «Нафаня», так как он хорошо владел сербским языком и любил поговорить с местными жителями. Он единственный среди русских добровольцев стал большим знатоком местных обычаев, нравов и порядков, что, в прочем, ему не обеспечило особо крепких связей среди сербов. Такая крепость связей здесь вообще была мало распространена.

Затрудняюсь в определении окружающей обстановки, но ее можно было определить коротко: военная анархия.

Я помню, как еще Крендель удивился, что нет никакой помощи от местных властей: в Приднестровье он помнил обильные столы, организованные для добровольцев. В какой-то мере понять местных было можно, ведь средств не хватало, но все это не способствовало укреплению сербско-русской дружбы, да и не настолько были правдивы жалобы о недостатке средств. Мои друзья из «Красного креста» Милена и Миленко периодически давали мне один-два пакета, содержимым которого я делился с остальными, причем некоторые ребята посчитали это нормой для нашего отряда. Получали мы и гуманитарную помощь из местного «Красного креста» в размере 2–3 литров растительного масла, 5–10 кг муки, 2–3 банок консервов один раз в месяц. Находясь вдалеке от местного населения, ребята не могли часто попадать и на местные застолья. Я был определенным исключением, жил я в то время у покойного Аркана, и обо мне заботились его соседи, Велько и Коса. Это была пожилая супружеская пара, сын и дочь, которых уехали заграницу. У Косы была сестра, Новка, чья дочь погибла в начале войны на дороге через Златиште от огня неприятельского снайпера, сын же ее Момир находился в составе четы на Београдской, где был ранен в руку. Познакомился я с этими людьми благодаря Аркану, но в последствии пользовался у них уважением и был окружен вниманием. Однажды с собой я привел Сашу Кравченко и Сашу Прачинского.

Следующий визит Прачинский решил сделать самостоятельно: тогда он попытался разобрать пистолет Велько и пальнул в потолок. Обычно мы обходились без стрельбы. Наши ребята, крутясь по окрестностям, изредка все же попадали на местные застолья. Я иногда получал гостинцы прямо на дом. Местная хозяйка Дивчич однажды передала мне через свою дочь Елену местный деликатес, «питу», что-то вроде русского слоеного пирога. Я, конечно, вполне мог бы справиться с ним один, но мои товарищи всегда стояли начеку, защищая меня от излишнего переедания. Да, жаловаться-то было — грех. Мы и ели, и пили, причем особенно налегая на выпивку после приезда российских миротворцев.

Наш отряд постоянно стал обновляться, первое пополнение прибыло в конце февраля в количестве трех пьяных добровольцев, привезенных к нам военной полицией из-под Прачи. Первого звали Сашей, и он был лейтенант и брат покойного командира 2-го РДО из Прачи, Трофимова. Второго звали Калин, который был болгарским добровольцем. Третий, бородатый тип, назывался Димой, прибыл он из Нижнего Новгорода и был дьяконом Зарубежной православной церкви, одновременно являясь хорошим гранатометчиком, хорошо зарекомендовавший себя где-то в Книнской Краине. Специальность гранатометчика не была для нас редкостью, потому прозвали мы его «Дьяк». Приезд этой тройки как будто открыл дорогу для следующего пополнения. За ними приехала новая тройка: двое друзей из Читы Андрей и Юра, крепкие, способные ребята, и Андрей, успевший повоевать в составе абхазской армии против грузинских войск, а также Володя Бабушкин из Питера, спортивный тип, бывший член ЛДПР, получивший кличку «Жириновский». Наконец, к нам вернулся и Николай Петриков, который приехал из Белграда после ранения, правда, состояние его оставляло желать лучшего. Он тут же всех удивил, когда сразу же начал планировать какую-то непонятную акцию, суть которой заключалась в том, что мы должны были непонятно зачем залезть на крышу пятиэтажного красного здания на улице Мишки Йовановича, к тому времени уже окончательно поделенного между сербами и мусульманами. Для приличия я кивал головой, чтобы приободрить новичков, не знавших сколь стремительны здесь происходившие события. Конечно, никто бы из сербских командиров никогда бы не согласился на какую-то акцию в этом районе. Шкрабова же раздражали планы Николая: не без основания он видел в них покушение на свой командирский авторитет.