Камера - Джон Гришем

– Фирма “Крейвиц энд Бэйн” вела его в течение семи лет.

– Совершенно верно, но ведь не так давно мистер Кэйхолл отказался от ее услуг?

– Отказался. А теперь заключил новое соглашение. Трубка донесла до уха Адама перестук клавиатуры: похоже, Маркс забивал полученный ответ в компьютер.

– Понимаю. У нас ходят слухи, подчеркиваю – всего лишь слухи, будто Сэм Кэйхолл является вашим дедом.

– Где же вы это слышали?

– Видите ли, свои источники информации мы не раскрываем. Думаю, вы не обидитесь на меня.

– Нисколько. – Адам сделал паузу. – Где вы сейчас находитесь?

– В редакции.

– Назовите адрес, я плохо представляю себе город.

– А где вы?

– Деловой квартал. В офисе.

– Это совсем неподалеку. Буду у вас через десять минут. – Нет. Лучше встретиться в другом месте. У вас есть на примете тихий, спокойный бар?

– Конечно. В отеле “Пибоди”, на Юнион-стрит. Это в трех кварталах от вас. Бар прямо в вестибюле, “Маллардс”.

– Ждите меня там через четверть часа. Вы и я, больше никого, о'кей?

– Договорились.

Адам положил трубку. В составленном Сэмом соглашении имелся пункт, запрещавший адвокату любые контакты с прессой. Несмотря на напыщенный стиль, формулировкам не хватало однозначности, и даже начинающий юрист обнаружил бы в тексте множество лазеек. Адам сознательно не стал заострять на них внимание. После двух бесед дед по-прежнему оставался для него личностью загадочной. Он на дух не переносил адвокатов и без всяких сомнений послал бы к черту очередного, пусть даже своего собственного внука.

* * *

Бар “Маллардс” быстро заполнялся толпой желавших утолить после рабочего дня жажду молодых профессионалов. Жителей в деловой части Мемфиса почти не было, поэтому, прежде чем отправиться в уютные загородные особняки, банкиры и брокеры любили провести полчаса за парой бутылок пива или доброй порцией шведского “Абсолюта”. Сидя за барной стойкой, за небольшими круглыми столиками, они степенно обсуждали текущую котировку акций, результаты последнего футбольного матча, делились планами на уик-энд. Стены в “Маллардсе” были сложены из старого красного кирпича, под ногами приятно поскрипывали толстые дубовые доски. На высокой этажерке возле двери стояли подносы с копчеными цыплячьими крылышками и завернутой в кусочки бекона жареной куриной печенкой.

У стойки Адам заметил молодого человека в джинсах. Левой рукой он прижимал к бедру блокнот. Представившись, оба уселись за стоявший в углу столик. На вид Тодду Марксу можно было дать не более двадцати пяти лет. Сквозь длинные, до плеч, волосы поблескивала тонкая оправа очков. Он производил впечатление человека мягкого и не совсем уверенного в собственных силах. Приблизившемуся официанту оба заказали “Хайникен”.

Репортер уже раскрыл блокнот, однако Адам тут же взял инициативу в свои руки.

– Сначала обозначим правила. Прежде всего все, что я буду говорить – не для печати. Ни ссылаться на меня, ни цитировать мои слова вы не будете. Согласны?

Маркс пожал плечами. Выдвинутое собеседником условие его, конечно, не устраивало, но иные варианты озвучены не были.

– О'кей.

– Кажется, вы называете это “по непроверенным данным”?

– Да.

– Я отвечу на некоторые ваши вопросы, но сразу предупреждаю: не на все. Хочу, чтобы вы меня поняли.

– Что ж, вполне справедливо. Сэм Кэйхолл – ваш дед?

– Сэм Кэйхолл – мой клиент, который обязал своего адвоката не общаться с прессой. Вот почему ни ссылок, ни цитат. Я готов лишь подтвердить либо опровергнуть ваши утверждения. Другого не ждите.

– Хорошо. Но он действительно приходится вам дедом?

– Да.

Маркс сделал глубокий вдох, смакуя в мозгу этот потрясающий факт. Здесь пахнет настоящей сенсацией. Он уже видел перед собой заголовки утренних газет.

Репортер извлек из кармана ручку. Пора задавать вопросы!

– Кто ваш отец?

– Моего отца нет в живых. Долгая пауза.

– О'кей. Значит, Сэм – отец вашей матери?

– Нет. Сэм – отец моего отца.

– Тогда почему у вас разные фамилии?

– Потому что мой отец сменил свою.

– С какой целью?

– Я не буду отвечать на этот вопрос. Не хочу копаться в прошлом моей семьи.

– Вы росли в Клэнтоне?

– Нет. Я родился в Клэнтоне, но, когда мне исполнилось три года, родители переехали в Калифорнию. Вырос я именно там.

– То есть Сэма Кэйхолла поблизости от вас не было?

– Нет.

– Вы знали его?

– Вчера впервые его увидел.

Маркс задумался над следующим вопросом, однако в этот момент официант поставил на столик кружки с пивом. Оба в полном молчании сделали по хорошему глотку. Поставив кружку, репортер черкнул что-то в блокноте и поднял голову.

– Как долго вы работаете в “Крейвиц энд Бэйн”?

– Почти год.

– А сколько времени занимаетесь делом Кэйхолла?

– Второй день.

Маркс отхлебнул пива. В глазах его светилось недоумение.

– Послушайте, мистер Холл…

– Лучше – Адам.

– О'кей, Адам. Боюсь, у меня много пробелов. Поможете их заполнить?

– Нет.

– Жаль. Где-то я прочитал, что не так давно Кэйхолл расторг свое соглашение с “Крейвиц энд Бэйн”. Когда это случилось, вы уже занимались его делом?

– Повторю: я занят им второй день.

– Когда вы впервые побывали на Скамье?

– Вчера.

– Он ожидал вашего визита?

– На этот вопрос я не отвечу.

– Почему?

– Ваш вопрос слишком конфиденциален. О встречах с клиентом я не скажу ни слова. Еще раз: я готов подтвердить или опровергнуть лишь то, что вы в состоянии проверить по другим источникам.

– Кроме вашего отца, у Сэма еще были дети?

– Семейной темы мы с вами касаться не будем. Уверен, ваша газета затрагивала ее неоднократно.

– Но это в далеком прошлом.

– Поднимите архивы.

Длинный глоток пива и долгий взгляд в блокнот.

– Какова вероятность того, что казнь состоится восьмого августа?

– Затрудняюсь ответить. Мне бы не хотелось строить предположения.

– Но права подать новую апелляцию у Сэма уже нет?

– Может быть. Работа уплывает у меня из-под носа, скажем так.

– Губернатор в состоянии отсрочить исполнение приговора?

– Да.

– Вы рассчитываете на отсрочку?

– Не очень. Спросите об этом самого губернатора.

– Согласится ли ваш клиент дать несколько интервью?

– Сомневаюсь.

Адам резким движением поднял руку с часами.

– Еще что-нибудь? – спросил он и выпил остатки пива. Маркс завинтил колпачок ручки, спрятал ее в карман.

– Мы с вами еще увидимся?

– Это будет зависеть…

– От чего?

– От того, как будет представлена уже полученная вами информация. Одно упоминание о семье – и на новую беседу можете не рассчитывать.

– Скелеты в шкафу?

– Без комментариев. – Поднявшись из-за столика, Адам протянул журналисту руку. – Рад был познакомиться.

– Благодарю. Я вам перезвоню.

Адам вышел из “Пибоди” и затерялся в толпе прохожих.

ГЛАВА 16

Из всех существовавших на Скамье идиотских правил ни одно не бесило Сэма так, как правило пяти дюймов. Этот шедевр тюремной бюрократии определял количество юридических бумаг, которые заключенный мог держать в своей камере. Стопке документов дозволялось иметь толщину не более пяти дюймов. За девять лет непрерывной переписки с различными судебными инстанциями личное досье Сэма разбухло и едва помещалось в объемистой картонной коробке. Как, черт побери, можно готовиться к последней схватке, если администрация Парчмана налагает на него столь бессмысленные ограничения?

Пакер неоднократно заходил в камеру, воинственно помахивая деревянной линейкой. Всякий раз Сэм оказывался в нарушителях. Однажды линейка бесстрастно зафиксировала высоту пачки стандартных листов в двадцать один дюйм. Пакер писал соответствующий рапорт, и помощник начальника тюрьмы аккуратно подшивал его в папку с делом Кэйхолла. Временами Сэм задумывался: интересно, превысила ли их папка эти пресловутые пять дюймов? По его подсчетам – да. Девять с половиной лет человека держат в клетке с единственной целью: дождаться дня, когда власти разрешат самым гуманным и безболезненным образом лишить его жизни. Что еще они в состоянии сделать?

Констатируя нарушение режима, Пакер давал Сэму двадцать четыре часа на то, чтобы навести в камере должный порядок. Обычно Сэм почтой отправлял лишние дюймы брату в Северную Каролину. Пару раз он неохотно адресовал бандероли Гарнеру Гудмэну.

В настоящее время толщина стопки на двенадцать дюймов превосходила установленный лимит. В дополнение к ней Сэм хранил под матрасом тоненькую папочку с директивами Верховного суда. Два дюйма милостиво согласился положить на свою книжную полку сосед, Хэнк Хеншоу; почти пять дюймов удалось переправить Джей-Би Гуллиту. В качестве платы за услугу Сэм помогал обоим составлять апелляции.

Другое выводившее его из себя правило касалось книг. Звучало оно обескураживающе просто: заключенный может иметь не более трех томов. Библиотека же Сэма насчитывала пятнадцать. Шесть стояли на полке в камере, девять он распределил между своими клиентами. Художественной литературы Кэйхолл не держал. Его коллекция состояла из брошюр, посвященных вопросу смертной казни, и многостраничных комментариев к Восьмой поправке.