Жизнь и творчество С М Дубнова - София Дубнова-Эрлих

Трудно было уйти в прошлое от волнений современности. "Где найти спокойствие, необходимое для работы? - в смятении вопрошает историк: - как взяться за работу, необходимую для спокойствия, для душевного равновесия? Заколдованный круг!" С тяжелым чувством вписывал он последние строки в объемистую тетрадь дневника, обнимающую четыре года: "Внимая ужасам войны, закрываю эту книгу записей... Взволнованный стою перед могилой прошлого и загадкой близкого будущего. Какой-то великий перелом готовится в мировой истории и в истории моего народа. Буду вести дальше летопись одной жизни, сотканной с жизнью нации в прошлом и настоящем".

Вскоре, под впечатлением сообщений о разгроме еврейского населения прифронтовой полосы, С. Дубнов пишет: "Вчера вечером второе совещание о помощи жертвам войны. Вся необъятность задачи предстала перед глазами: спасать от голодной смерти чуть ли не половину населения черты оседлости, бегущего, разоренного. Политическая помощь сомнительна". Когда делегация еврейских общественных деятелей пыталась добиться допущения беженцев в города, лежащие "вне черты", председатель Совета министров изумился: "откуда у вас, евреев, берется такой оптимизм?". В то же время министр просвещения заявил, что тщетны надежды на отмену вероисповедных ограничений. "Так с нами говорят - замечает писатель - в дни, когда тысячи наших (173) братьев лежат на полях Польши, Волыни, Подолии, сраженные в борьбе за Россию".

Огромным усилием воли заставил он себя вернуться к прерванной работе. Вспомнилось, как в молодые годы он заодно с Берне осуждал Гете, который во время сражений при Иене невозмутимо сидел над книгами. "Теперь - признается писатель в дневнике - я глубже смотрю на дело. Если для Гете наука... являлась ... глубокой потребностью души, то в указанном факте можно видеть только величие духа, стоящего над судьбами людей. Однако, мне трудно себя заморозить на этой высоте".

Отношение военных властей к евреям ухудшалось с каждым месяцем. Официальным предлогом для репрессий был пущенный антисемитской пропагандой слух, что многие евреи на западной границе держатся "австрийской ориентации" и помогают неприятелю. В то время, как представители столичной общественности в бесконечных совещаниях бились над текстом резолюций протеста, военные власти, раздраженные поражениями, беспощадно расправлялись с еврейскими заложниками. Ощущение бессилия терзало душу писателя, нервно метавшегося между научной работой и общественной, между прошлым и настоящим.

В сентябре 1914 г. С. Дубнову исполнилось 54 года. Он пишет в дневнике: "Пятьдесят четыре года позади. Уже 54? Только 54? Таков двойственный вопрос. Многое сделано, но еще очень многое не доделано". В день рождения он ощутил острую потребность воскресить прошлое. Под мелко накрапывающим дождем бродил по серым улицам торгового квартала невысокий седобородый человек в широкополой шляпе, ища следов своей молодости. Он постоял немного перед старым желтым домом, где жил в середине восьмидесятых годов, а потом зашагал по горбатому мостику к мрачному зданию, где когда-то помещалась редакция "Восхода". Столько раз, бывало, взбегал он, волнуясь, по этой крутой лестнице с торчащей из оттопыренного кармана рукописью, слова которой жгли мозг в бессонные ночи ... С тех пор прошло целое тридцатилетие - и какое!

Элегически начатый день закончился, как обычно, шумным заседанием. А на следующее утро в дневнике появилась запись: "...бесконечные прения, неосуществленные решения - работа нужная, но с массой бесплодно потраченных сил... Неужели (174) опять гореть в переживаниях дня, утром при чтении газет, вечером в заседаниях, а среди дня, между двумя адами, творить историографию ?"

Погружению в прошлое мешала не только душевная тревога. Война нанесла тяжелый удар научной работе. "Еврейская Старина" лишилась сотрудников из Польши, поставлявших обильный и ценный материал. Редактор пытался заполнить этот пробел материалами из своего архива - письмами, документами. Его собственным обширным планам грозила катастрофа. Приостановилось печатание переработанного тома древней истории; пришлось отказаться также от проекта издания Новейшей Истории на древнееврейском и немецком языках. "Жизнь в осадном положении ... - говорит писатель в дневнике: ...сбыт моих изданий остановился. Книгопродавцы не платят. Приходится жить на небольшие сбережения. Почти прекращены сношения с внешним миром".

Документы, собранные Комитетом помощи, рисовали потрясающую картину. С. Дубнов проводил долгие часы над чтением страниц, содержавших сухой перечень фактов. Хотелось оповестить об этом широкие круги читателей, дать исход гневу и скорби, но мешала военная цензура. "Хочется кричать, а нельзя говорить даже шепотом, полусловами - пишет историк 19 декабря 1914 года. Мне покою не дает план серии коротких статей под заглавием "Inter Arma". Первая статья из этой серии, носившая название: "Права и обязанности" вскоре появилась в "Новом Восходе" (1915, кн. 1). Критикуя речь одного из представителей еврейской общественности, автор писал: "Народу, наиболее обездоленному, советуют не думать во время войны ... о том простом акте гражданской справедливости, который по велению совести должен последовать за нынешней войной, с опозданием, по крайней мере, на сто лет.. . Создалось бы представление о евреях, как об илотах, идущих даже в бой с клеймом вечного рабства".

За первой статьей, в которой цензор сделал некоторые сокращения, последовал ряд других. (Нов. Восх. № 2, 3, 4, 5, 6). Болью дышат строки: "Говорят о трагедии Польши, сыны которой сражаются в армиях трех государств. Но что же сказать о трагедии нации, дети которой проливают свою кровь в армиях восьми государств, из которых пять стоят на одной стороне, а три - на другой?".

(175) В цитируемой статье впервые высказана мысль, которая проходит через всю серию "Inter Arma", внося в нее нотку оптимизма: писатель убежден, что в результате мировой войны еврейский вопрос вступит в новый фазис международный. С особенной отчетливостью разработана эта проблема в большой статье о перспективах войны (Еврейский вопрос в перспективе мировой войны, "Национальные проблемы", 1915, № 2.). Приняв за исходный пункт заявление держав Антанты о "свободе малых наций", автор предвидит создание после войны новых государств и возможность защиты национальных меньшинств по международному соглашению.

Ощущение связи между историей и современностью никогда не покидало писателя. В одной из лекций на Курсах Востоковедения он так охарактеризовал эту связь: "Сущность историзма в том, чтобы прошлое воспринимать с живостью текущего момента, а современность мыслить исторически". Отвращение к "мертвой науке" пронес он через все годы своей деятельности. Оно воскресло с особенной силой, когда по поручению Историко-Этнографического Общества ему пришлось посетить престарелого историка Гаркави. Ветхий хозяин квартиры, пропитанной пылью фолиантов, встретил делегата не слишком дружелюбно: он не забыл, что много лет назад молодой задорный критик писал о нем, как об олицетворении сухой, бездушной учености... Спустя тридцать лет этот критик готов был подтвердить прежнюю характеристику. "Как всё тут безжизненно! - пишет он в дневнике. ... Мумия истории, зарытая в квартире-склепе среди книг и бумаг ... Мне с этим человеком, действительно, не по пути, мне, для которого история родник кипучей жизни, борьбы, творчества, источник миросозерцания ...".

Эта живая история водила рукой С. Дубнова, когда он писал для американского издательства очерк истории евреев в Польше и России. Обрабатывая для этого очерка обширный, никем еще не использованный материал, он решил, что надо сделать своей жизненной задачей монументальный труд - Всеобщую Историю еврейского народа; история восточного еврейства, задуманная, как отдельная монография, должна войти в состав этого труда. И он (176) мысленно просил судьбу об одном: только бы дожить, только бы довести работу до конца ...

Вести о поражениях на фронте вызывали в тылу большую тревогу. В этой атмосфере рос антисемитизм, питаемый ядовитыми слухами, но одновременно усиливался и отпор ему в кругах передовой интеллигенции. С. Дубнов отмечает в дневнике горячий протест Л. Андреева против расовых преследований, позорящих Россию. В 1915 г. возникла по инициативе М. Горького, Л. Андреева и Ф. Сологуба "Лига борьбы с антисемитизмом". На писателя произвело сильное впечатление первое многолюдное собрание Лиги, открывшееся взволнованной речью М. Горького. Боевые ноты, звучавшие во многих речах, доставили С. Дубнову большое удовлетворение. В печати, скованной железным обручем цензуры, такая смелая критика правительства была невозможна. Цикл "Inter Arma" так и не был доведен до конца: военная цензура закрыла "Новый Восход", а вслед за ним и другие русско-еврейские журналы.

Публицистический темперамент писателя находил себе исход на новых страницах Всеобщей Истории. С. Дубнов работал теперь над заключительными главами. В пору разгара правительственного антисемитизма внимание его снова привлекла затронутая в свое время тема "тридцатилетней войны" самодержавного режима с евреями, и он подверг ее обстоятельной разработке. Писание действовало успокаивающе. "Сижу в тишине кабинета - гласит запись от 1-го августа 1915 г., - и составляю по периодической печати хронологию эпохи с 1881 г. Моя юность соткана с началом этой эпохи, и вся моя жизнь - с продолжением ее, и без волнующих личных воспоминаний не обойдется в этой работе".