Искатель. 1969. Выпуск №3 - Ромэн Яров

— Нет. Онемение.

— Это не онемение, а отсутствие координации. Координация восстановится через несколько дней. Сейчас пройдем в кабинет.

Дорн открыл дверь и прошел в кабинет Эгберга. Эгберга там не было.

— Вы меня спасли? — спросил Мольнар.

— Да.

— А Эгберг?

— Он оставил вам письмо. Присядьте. — Дорн полез во внутренний карман пиджака и подал Мольнару запечатанный конверт. — Если вы чувствуете себя хорошо, я пройду в соседнюю лабораторию. Если я вам понадоблюсь — крикните.

Мольнар разорвал конверт. Письмо было написано от руки.

«Уважаемый профессор!

Это письмо является продолжением нашего разговора, который мы в тот раз не докончили. Так вот, человек, тело которого я хотел вам тогда предложить, это я. Если, вы читаете это письмо, значит пересадка удалась, и вы мозг моего тела…»

— Дорн! — крикнул Мольнар.

Дорн приоткрыл дверь.

— Зеркало!

— Пожалуйста, — Дорн подал ему небольшое зеркальце, и Мольнар увидел лицо Эгберга. Лицо было какое-то другое. Спустя мгновение Мольнар понял, что глаза остались его. Он отложил зеркало.

«Я убежден, — продолжал он читать, — что поступил правильно. Все, что касается вашего организма, я вам изложил во время разговора совершенно объективно. У меня же обнаружена опухоль мозга, довольно быстро прогрессирующая, так что мне следовало поспешить, чтобы успеть запланировать и подготовить операцию. Причины моего решения двояки: во-первых, личные, их вы наверняка не поймете. Во всяком случае, если вы одобрите эту пересадку, вас ждет, предположительно, двадцать лет жизни, возможность научной работы в институте, который с этого момента становится вашей собственностью. Моими личными проблемами я вас не отягощаю. С женой я разведен, материально она обеспечена. Жена моя знает фактическое положение вещей, и с этой стороны я не предвижу никаких осложнений. Второй причиной моего решения является тот факт, что ваша профессиональная подготовка позволит институту продолжать работу. Весьма ценными могут оказаться ваши субъективные наблюдения в послеоперационный период. Я предложил бы вам написать доклад по этому вопросу. Разумеется, решение остается за вами. Что касается операции, то ее проделал Дорн. Мое согласие на пересадку вы найдете в документах, вы же, с точки зрения закона, представляете собою «тело, оставшееся после несчастного случая». Таким образом, здесь тоже все в порядке, поскольку закон не запрещает пересадки мозга при подобных обстоятельствах. Кроме того, в случае вашего несогласия с моим решением вы в любой момент можете ликвидировать результаты пересадки и умереть.

Мне хотелось бы объяснить вам еще одно обстоятельство. То, что вы спустились в бункер, доказывает, что вы не верите в существование силового поля, генерируемого в институте и поставляющего энергию вашему сердцу. Ваши предположения справедливы. Такого поля нет. Ваше сердце питалось от батареи, содержащей радиоактивные элементы и вживленной вместе с сердцем. Однако ритм работы сердца регулировался извне путем импульсов, передаваемых непосредственно генератором института. Когда вы вошли в бункер, синхронизация прекратилась. Результаты этого вы почувствовали на себе. Должен признаться, я предполагал, что вы спуститесь в бункер, и мы там ждали вас. Собственно, с момента ухода Мейдж мне все стало ясно. Веревка, найденная около бункера, только подтвердила мои предположения. Однако вы не могли знать, что Мейдж, у которой был пересажен продолговатый мозг, совершенно не зависела от нашей синхронизации, вы же — да. Что ж, в определенном смысле вы действовали себе во зло и с уходом Мейдж вы потеряли очень хорошую секретаршу. Но этого вы предвидеть не могли.

Я предоставляю вам право решить, стоит ли давать коммюнике, касающееся пересадки. Иными, словами, вы можете жить как Эгберг или же под собственным именем. Все документы, необходимые и в том и в другом случаях, приготовлены.

Мольнар отложил письмо и несколько минут сидел неподвижно, не думая ни о чем.

Затем в кабинет заглянул Дорн.

— Как ваше самочувствие? — спросил он.

— Превосходно.

— Я горжусь этой операцией, — сказал Дорн. — Вы будете давать сообщение в газеты?

Мольнар не ответил. Потом спросил:

— Что с моим телом?

— Кремировано и погребено. Три месяца тому назад. Пересадка такого рода — это многофазная операция.

— А его мозг?

— Отделен.

— Жив?

— Да. Взгляните, — Дорн подошел к пульту и нажал кнопку. На экране появился большой сосуд, заполненный почти бесцветной жидкостью, в которой плавал мозг. Мольнар видел соединенные с мозгом глаза. Один глаз смотрел на них прямо с экрана. В динамике слышался тихий шелест насосов, перегоняющих питательную жидкость, потом он увидел запись электрических токов в мозге Эгберга. Это была запись активности бодрствующего мозга! Этот мозг видел, мыслил… и знал! Стеклянные стенки сосуда, из которого нет выхода, — вот весь его мир.

— Это его решение? — спросил Мольнар Дорна.

— Нет. Но мозг был нам нужен для опыта в области управления движением грузовых ракет к планетам. Мы здесь разрабатываем эту тему.

— Но его мозг?

— Новообразование пока не дает особенных эффектов.

— Значит, он не давал на это согласия?

— Нет, но послеоперационные отходы мы всегда используем.

— Дорн, вы обычный мерзавец, — сказал Мольнар и, кивнув в сторону экрана, спросил: — Который это зал?

— Седьмой.

— Дайте мне ключи. Ключи Эгберга.

— Они у Джоспа.

— Принесите.

— Но…

— Я сказал, принесите. Здесь решаю я.

Спустя минуту Дорн вернулся с ключами.

— Останетесь здесь, — сказал Мольнар.

Он прошел по коридору и открыл дверь седьмого зала. Стараясь не оказаться в поле зрения глаз, он подошел к насосу, подающему в сосуд питательную жидкость, и отключил его. «Это будет лучшим выходом, — подумал он, — он умрет от недостатка кислорода и даже не отдаст себе в этом отчет. Он просто заснет и больше не проснется. Если бы я выпустил жидкость из сосуда, он умер бы быстрее, но знал бы, что умирает». Мольнар еще некоторое время рассматривал кривую активности мозга на экране осциллографа, потом вышел, замкнул дверь и тут увидел Дорна.

— Отдайте мне свои ключи, — сказал Мольнар.

— У меня… У меня их нет.

— Ну что же… Оставьте их у привратника. С этого момента вы больше не работаете в институте.