Здесь слишком жарко (сборник) - Влад Ривлин

И он уже смотрел на ненавистное окно, где ни о чем не подозревающие юноши и девушки продолжали веселье, как на коробку с насекомыми. Он наблюдал за ними с любопытством, как Создатель и повелитель этих существ, совершенно не подозревающих о том, что существует кто-то, кто в любой момент может распорядиться их жизнью по собственному усмотренью.

Эта мысль забавляла его – впервые он ощущал себя в роли бога. Он не стал срывать чеку и швырять гранату. Они ведь все и так в его власти.

Вернувшись домой и спрятав гранату обратно в тайник, он закурил сигарету и, глядя на веселье ни о чем не подозревавших соседей, уже без всякой злобы тихо произнес вслух: «Ладно, живите… Пока», – и криво усмехнувшись, глубоко затянулся, а потом медленно выпустил дым из легких.

Веселье постепенно угасло и вокруг воцарилась предрассветная тишина. Мир спал беспечным сном, не подозревая о грозившей ему опасности.

Ультиматум

– В общем так, папа, ты как хочешь, а мы будем уезжать.

– Я вас не держу, – сухо ответил старик.

Дочь вздрогнула, услышав его ответ. Голос отца показался ей непривычно чужим.

Старик был суров, но с ней, даже когда сердился на дочь, всегда говорил мягко – как с дочерью. А в этот раз она не узнала голос отца.

Дочь поставила отца перед выбором после того, как все долгие уговоры оказались бесполезными: старик упёрся, и как только начинались разговоры об отъезде, становился похожим на бетонную стену, как однажды сказал его зять.

– Он фанатик, просто фанатик! – со слезами в голосе изливала дочь душу своей близкой подруге. Она часто плакала в последнее время от досады на старика, но, в то же время, и от жалости к нему. Старик сильно сдал в последнее время, и оставлять его одного было нельзя.

– Скажи, ради чего нужно жертвовать своей жизнью ради стариков?! – возмущалась она. – Почему я должна жертвовать ради него сыном?!

Сын был для неё оправданием отъезда, но в душе она прекрасно понимала, что оставить отца не посмеет – эта сорокадвухлетняя женщина боялась собственной совести.

Хлёсткие ответы отца приводили её в отчаяние.

– Папа, посмотри вокруг: все, кто мог, уехали! Здесь уже ничего не будет! Ни-че-го!

– Я это уже не впервой переживаю за свою жизнь. Предательством меня не удивишь, – с насмешкой отвечал старик. – Папа, эта страна больше не поднимется, неужели ты этого не понимаешь?! – говорила дочь.

– И это мы уже слышали, – спокойно отвечал старик.

– Ну, как с ним говорить?! – искала дочь поддержки у своего мужа после разговора с отцом.

– Никак, – успокаивал её муж. – Безвыходной ситуации нет. Так или иначе, но всё решится. А вообще… если ты твёрдо скажешь ему о нашем решении, то старику не останется ничего другого, как уехать вместе с нами. С ним нужно построже!

Но он плохо знал своего тестя.

Зять и тесть с трудом терпели друг друга. Когда крушение прежней жизни стало очевидным, зять, трудившийся в престижном научно-исследовательском институте старшим научным сотрудником и яростнее всех обличавший на партсобраниях уезжавших в Америку и Израиль, одним из первых заявил о своём выходе из партии и демонстративно сжёг свой партбилет.

– Сукин ты сын, – не выдержал тогда тесть.

Он всегда считал зятя приспособленцем и никогда не верил его показному радушию. От прямого столкновения с зятем старика всегда удерживала жена – пока была жива. Мир в семье она защищала всеми силами. Стоило только вспыхнуть ссоре между отцом и дочерью или между дедом и внуком, как она тут же оказывалась между двух огней. Мягкая, умная, деликатная и при этом умеющая настоять на своём, она была настоящей хранитильницей очага.

После смерти жены старик держался мужественно, только сутулиться стал совсем по-стариковски. Знакомые и сослуживцы, привыкшие всегда узнавать его по военной выправке, завидев теперь, когда старик овдовел, начинали сомневаться: он ли это, их несгибаемый командир?…

После смерти жены старик с каждым днём всё острее ощущал, что остался совершенно один. Он любил дочь и поэтому никогда и ни в чём не мог ей отказать. Дочь выросла избалованной и эгоистичной.

Дети… Это была единственная причина их частых ссор с женой.

– У детей должно быть всё, – говорила жена тоном, не допускающим сомнений.

– Заработай или заслужи, – всю жизнь отвечал отец на просьбы дочери, жаждавшей красивой жизни.

– Папа, я от тебя только это всегда и слышу: «Заработай, заслужи»! Мне шестнадцать лет, я хочу жить, неужели ты этого не понимаешь?!

Старик, как ветеран войны и человек заслуженный, состоял в особой очереди и на получение машины, и на получение дачных участков, и на многое другое. Почему-то старика везде любили и всюду пропускали без очереди. Может быть потому, что он сам вечно всех пропускал, будь то посадка в автобус, выход из кинотеатра, очередь на машину или на дачный участок?

Старый адмирал всегда находил кого-то, кому дачный участок или машина нужны были больше, чем ему самому. Из-за этого жена и дочь часто ворчали, и дело порой доходило до серьёзных ссор.

– Ну хорошо, ты честный, папа, – порой говорила дочь. – Ты не воруешь, взяток не берёшь, чужого тебе не надо. Но почему ты отказываешься даже от того, что тебе положено?!

– Потому что есть люди, которым машина нужнее, чем нам. Мы, слава Богу, не в землянке и не в коммуналке живём, а люди всемером в двух комнатах ютятся и на работу по два часа добираются!

– Ещё не хватало – коммуналка! – фыркала дочь.

Жена тоже горестно качала головой, сокрушаясь, какой дед непрактичный, но по её глазам и интонации было видно, что она очень гордится мужем – гордится именно тем, что он честный человек. Ей нравились в нём именно эти качества: скромность, самоотверженность, доброта. Другим она его себе и представить не могла бы.

– Почему ты вечно для других, совершенно чужих для тебя людей делаешь всё, а для своей семьи – ничего?! – сердилась на него дочь.

На вопросы дочери он отвечал всегда терпеливо, но её раздражало именно то, что разговаривал он с ней как с ребёнком:

– А как же иначе, доченька? Вам с мамой повезло – я вернулся с войны живым. А обе мои сестры остались вдовами, и у каждой по двое детей. Кто им должен был помогать, как не самые близкие? Я ведь тоже мог с войны не вернуться, и тогда те, кто остались, помогали бы вам.

– Папа, ты мыслишь категориями тридцатых годов!

– Извини, доченька, – отвечал отец. – Так меня воспитали мои родители и советская власть, которой я всем обязан.

– Много ты видел от своей власти? Ради чего ты воевал?! Что дало тебе твоё адмиральское звание?!

Отец багровел, но сдерживался и дрогнувшим голосом отвечал:

– Согласись, для мальчика из нищей еврейской семьи стать адмиралом – не так уж мало. Ты говоришь – «жить»… А ты знаешь, что такое жить? Что значит выживать? Что такое – одна куртка на двоих, в которой мы с братом ходили по очереди на свидание: я – к твоей маме, а брат – к своей будущей жене? Ты знаешь, что такое постоянное чувство голода?

– Папа…

– Хорошо, ты умнее меня, ты продвинутая, а я отстал от жизни. Но объясни мне, почему мы все были так веселы и счастливы всегда, хотя юность наша была совсем не такой сытной, как сейчас, несмотря на отсутствие дорогой одежды, несмотря на войну? Почему, доча?…

Он многое ещё хотел ей сказать и рассказать – о своей большой дружной семье, где все были один за всех и все за одного, о людях, которые жили страной, потому что страной этой были они, а они – страной; о том, как он, молодой офицер, когда учился в Академии, жил в однокомнатной квартире с женой, маленьким ребёнком и родителями жены; о родном брате, который выбросил белый билет, будучи язвенником, ушёл добровольцем на фронт, оставив жену и двух детей, и погиб под Москвой, уже от третьего ранения за ту войну… о друге, который вызвался идти в море в тот роковой бой вместо него, потому что сам он ещё не оправился от ранения… Он многое хотел ей рассказать, но дочь только фыркала:

– Я это слышала уже тысячу раз!

– Хватит! – решительно становилась между ними верная жена и мать, – Ты хочешь отцу давление нагнать?! – возмущалась она. – Как тебе не стыдно?! – корила она дочь.

– Он живёт в своём прошлом и не хочет принимать никаких перемен, – жаловалась дочь матери. – На все аргументы твердит одно: «Всё это уже было. Мы выстоим. Рано хороните». Тогда, в октябре сорок первого, он прорвался из залива, простреливаемого со всех сторон. Но сейчас всё другое, прорываться больше некуда, а отец никак этого не хочет понять!

– Его тоже понять можно, – говорила мать.

– С молодыми нужно по-другому, – мягко выговаривала она потом мужу, одновременно успокаивая его. – Они уже не такие, как мы, и с этим ничего не поделаешь. Её ведь тоже понять можно.

Старик с женой не спорил. Да, жена права. Поздний ребенок, главная отрада в жизни… Что тут поделаешь? Поэтому он просто смотрел на свою ненаглядную возлюбленную и успокаивался. Она нисколько не изменилась. Такая же красивая. Только располнела. Если бы не эта полнота… Но лучше её всё равно нет и не будет…