Шлюха. Любимая - София Блейк

Я ездила туда после смерти Егора, весной 95-го, шесть лет назад, зажгла свечи, постояла перед образами, вернулась тем же вечером на электричке в Москву, стала работать дальше. Еще через четыре года дотронулась до гроба Господня, и снова продолжала извиваться под клиентами, как ни в чем не бывало. И сейчас буду… И чем же эти чудеса, редкие на свете, как взмах ангельских крыльев, влияют на наши судьбы? Неужели мы существуем в различных вселенных, духа и плоти, и никогда не объединим в своем сердце одно с другим?

Во мне возникло предчувствие какой–то очень большой и важной мысли, которая вот-вот готова снизойти на меня, но я продолжала зачарованно пялиться на Кельнский собор, и мгновения шли, пустота так ничем и не заполнилась, а потом тонкий голосок Салли объявил:

— Быстро доехали. Ты молодец.

— Спасибо.

— Поставь машину у тротуара, чтобы не придрались, и давай пройдемся пешком.

— Это здесь близко?

— Совсем рядом, — подтвердила Салли и хихикнула.

Ночной клуб находился менее чем в километре от собора. Здесь проходила пешеходная зона, чем–то похожая на Старый Арбат, впрочем, таких мест я встречала уже много, пожалуй, во всех крупных городах на моем пути. В Кельне эта улица называлась …, и сразу несколько заведений эротического толка группировались в дальней ее части. Я гадала, какие отношения связывают Салли с одним из них. Внимательно глядя на китаянку, я не заметила особенных изменений в ее мимике, разве что она ненадолго замешкалась, выбирая нужную дверь.

Хозяином этого места оказался — о, дивная неожиданность — мой бывший соотечественник, который назывался Эдиком и был он владельцем не только места, но и нескольких девушек. Я, по правде, уже стала забывать, что существует такая забавная форма собственности. Эдик провел короткое собеседование со мной. Давненько никто не доставлял мне подобного удовольствия:

— Я так рад, что у меня будет работать девушка из России. Украинки, белоруски, молдаванки уже есть. Присутствуют еще девчонка из Алма-Аты и две из Ташкента. Еще бы кого с Кавказа пригласить, и будет полный СССР!

— Ты здесь никто и зовут тебя никак, пойми это, малая. У меня концы и среди мафии, и менты прихвачены.

Произнося эти слова, Эдик рубанул ребром ладони по столешнице. Ну и крут мужик, подумала я.

— Ты, если работала за границей, то знаешь, что нет никакой разницы — в этом бизнесе все платят наверх. Понимаешь? Надо мной стоят такие серьезные люди, что ты даже представить себе не можешь. От начальства налоговой службы до политиков из ландестага. Чему это ты улыбаешься? Ты вообще соображаешь, что я говорю?

В какой–то момент это веселье мне прискучило. Впрочем, я уже поняла, что работа в этом клубе действительно есть, а поэтому постаралась не перегнуть палку и не надерзить.

— Эдик, вы знаете, я танцовщица с очень большим стажем. Поэтому мне совершенно ни к чему растопыривать здесь пальцы и вспоминать, кого я знаю, и через что прошла. Главное, я всегда держу язык за зубами, выполняю работу на сто процентов профессионально, а самое главное — никому не плачу уже много лет. Последний факт, естественно, разглашению не подлежит, никто из девушек не узнает, так что за дисциплину в коллективе можете не волноваться.

— Ну, ты конкретная подруга, — хрипловато сказал Эдик, тыкая окурок в бронзовую пепельницу.

Он вообще очень много курил, вид имел довольно издерганный, к тому же сутулился сильно, так что на первый взгляд не выглядел на метр девяносто, хотя именно такой рост у него и был. Все в Эдике было кажущееся: его как бы суровость, как бы связи, как бы умение разводить. Хоть многие барышни и принимали всерьез его персону. Даже слишком всерьез, как показало будущее. Но не стану вновь забегать вперед, лишь скажу, что в Эдике все–таки было одно настоящее качество — любовь к азартным играм, которым он посвящал все свободное время. И все деньги.

— Ну, представляешь, на пятой карте ко мне приходит цвет! — сокрушается Эдик, лежа на кровати и жадно затягиваясь. — Гружу весь банк, а у него, сука, фулл хауз! Сука! Мать его!

— М-да, — я подавляю желание улыбнуться, опускаю голову, заканчиваю вытираться широким пушистым полотенцем. — Это, конечно, невезение, но ведь можно было предположить, что у него сильная карта, если он доторговался до конца?

— Цыганка с картами, дорога дальняя, — вместо ответа поет Эдик густым баритоном. — Дорога дальняя, казенный дом, Быть может, старая тюрьма центральная, меня, мальчишечку, по-новой ждет.

Ох, не накаркал бы он.

Эдик выделил меня из числа своих танцовщиц, и, благодаря этому, я уже свободно рассуждаю о премудростях покера. Было безумно интересно наблюдать за этой жестокой игрой в исполнении четверых кельнских сутенеров, и я не захотела отказывать себе в этом удовольствии. Они пытались казаться такими проницательными, чтобы отгадать, у кого действительно сильная карта, а кто блефует. Ну а я, наблюдательница за наблюдателями, кайфовала еще больше, чем они. К тому же, не рискуя деньгами. Почти каждое утро Эдик предлагает мне свое общество для развлечений и секса. Раза три я согласилась, и, кажется, уже стала для него своей…

— Малышка, я очень ценю твой интеллект, — ехидничает он, — только пойми, что, не играя самой, нельзя рассуждать об этих вещах.

— Я действительно мало знаю, — говорю, забираясь под простыню. — Но, то, что знаю, дорогого стоит.

— Это что же?

— Вопрос выигрыша и проигрыша в азартных играх — это вопрос математического ожидания и правильного менеджмента финансов, — проговорив эту фразу, закрываю глаза, чтобы уснуть.

— Не может быть! — тихо говорит Эдик. — Девушка из ночного клуба обучает меня жизни!

— Проведи эксперимент, — сонно говорю я. — Посади меня за стол и увидишь, что я уйду в плюсе.

— Я еще с ума не сошел…

Это неправда. Эдик сумасшедший, как и все азартные игроки. Только мне незачем говорить ему это. Он и сам понимает где–то на уровне подсознания, да только что толку…

А еще Эдик на одном из наших свиданий сказал мне, что Салли привез в Германию тоже наш бывший соотечественник, некий Рустем из Казахстана, и, оказывается, Салли была в него влюблена. Я даже не поверила вначале, настолько странно это прозвучало, но действительность сплошь и рядом бывает странной. Сама китаянка вдруг призналась мне в своих чувствах к Рустему, и я впервые увидела ее плачущей.

— Рустем сказал, что у тебя самая красивая походка, — выдала однажды Салли. — Научи меня так сексуально ходить.

— Кто сказал? — не поняла я, решив, что небезгрешный английский китаянки где–то заглючился.

— Рустем сегодня приехал, — произнесла Салли с придыханием. — Ты видела его в клубе.

— Никого я не видела.

— Ну да, ты его не знаешь, — вздохнула Салли. — Но он сразу обратил внимание на твою попку.

— Спаси и сохрани, — пробормотала я.

— Он говорит, что у меня слишком плоская задница, — она покрутила задком, и вправду, довольно худым, обтянутым в дорогие, купленные по моей подсказке, бриджи.

— Понимаешь, подруга, — наставительно сказала я, — женщинам твоей расы присуще некоторое… м-м… отсутствие форм спереди и сзади. Но это не мешает мужчинам любить вас, доказательством чему служит ваша фантастическая плодовитость.

— И все–таки он меня не любит, — печально сказала Салли. — Что мне с этим делать?

— Бедное дитя, — сказала я, — как вы с ним познакомились?

— В Шанхае, — ответила Салли, — я делала ему массаж. Он так прикольно шутил, был самый веселый. Хоть китайский у него так себе… После этого я сразу с ним встретилась в ресторане, а когда он предложил работу в Германии, я даже не раздумывала.

Вот это история, подумала я. Среди двадцатимиллионного города встретились именно эти двое, и я каким–то боком оказалась наперсницей их удивительной связи.

— Прости на нахальный вопрос, — я смущенно кашлянула, — ты платишь ему до сих пор?

— Это мое дело, — резко сказала Салли и отвернулась.

— Прости, — сказала я. — Но я бы не хотела, чтобы тебя использовали. Мы же подруги…

— Это мое дело, — упрямо повторила Салли.

Никогда она не отвечала мне так резко, и я решила больше к ней не приставать с подобными разговорами. Подошла и погладила ее хорошенькую головку. Заглянула в лицо и обомлела — по щечкам Салли текли слезы.

Следующей ночью я вновь оказалась в роли наблюдательницы за покерными баталиями, но теперь я больше присматривалась к Рустему, который тоже присутствовал за круглым карточным столом. Собственно, это был обычный предмет мебели, за которым в часы работы сиживали клиенты заведения. После закрытия стол передвинули немного ближе к сцене и бару, туда, где было светлее всего, и четверо сутенеров с красными глазами, в табачном дыму, теперь испытывали за ним свою удачу.

Рустему едва перевалило за тридцать. Он был невысокого роста, что особенно бросалось в глаза рядом с Эдиком, а грива волос цвета воронова крыла ниспадала на темно-синюю шелковую рубашку и доходила до спины. Я уже успела спросить Эдика о нем, и теперь знала, что мать у Рустема китаянка из Казахстана, а отец-казах погиб в конце восьмидесятых при каких–то разборках. Вроде бы ему принадлежал один из первых в Алма-Ате кооперативов. Рустем узнал об этом в Ленинграде, где он учился на факультете восточных языков, вернулся домой и жестоко отомстил убийцам отца. Словом, готовый сценарий для второсортного кино, подумала я. Но теперь передо мной сидел матерый хищник с непроницаемым лицом какого–нибудь высокого наркобарона из триад, какими их вечно изображают в фильмах. Азиатский тигр, магнетический убийца, подумала я, как это Салли решила, будто он веселый? Он вообще когда–нибудь шутит?