Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон. - Ефим Друц

Они поднялись на крыльцо. В большой комнате за столом сидели мужчины. Артур поздоровался с каждым за руку.

— Приехал, значит?! — сказал пожилой мужик, по прозвищу Хват.

— Приехал, как видишь, — ответил Артур.

— Он привез, — сказал Сашка, и все закивали.

— Что будем делать, ромалэ? — спросил Хват, неспешно оглядывая все общество.

— Пришить Агата, и все дела! — вскричал молодой цыган.

— Обожди, — оборвал его Хват. — Это простое дело, а сколько прольется крови, ты подумал?

— Цыц, — сказал Сашка. — Надо с умом. Агат к Артуру придет. Надо прикрыть человека. Коля, — он встал и положил руки на плечи высокого с мощной шеей цыгана, — ты Артура побережешь. Езжай с ним в город и поживи у него. Нет возражений?

— Рад буду гостю, — сказал Артур.

— Вот и ладно.

— Разреши сказать, баро, — подал голос молодой цыган.

— Говори.

— Не полезет туда Агат, а скоро будет здесь.

— Почему так думаешь?

— Узнает, что перстень в таборе, и навестит нас.

— И это ладно, — сказал Сашка. — Тогда разберемся здесь.

— Думаю, морэ, — вступил доселе молчавший старик, — Артуру дадим другой перстень, не этот. Тогда так и будет. Пойдет разговор, что вещь осталась у гадже. Агат за ним туда и явится в городе. Не боишься, морэ? — Старик взглянул на Артура так, что тому на момент стало жутко.

— Если вам так лучше, ромалэ, я помогу, — ответил он.

— Тебе зла не будет, — сказал старик.

Совет на том кончился. Все ушли, остались Артур и Сашка.

— Достается тебе, брат, из-за нас, — сказал Сашка. — Связался младенец с чертями.

— Да я уже свыкся, морэ. Кажется иногда, что сам таборный.

— Морэ, ты парамычи собираешь давно, и много их у тебя, а одной байки еще не знаешь. Закурим, еще пей чай да послушай. Авось пригодится когда.

Сашка задумался, трубку набил да бросил в рот кусок белого сахара. Зубы его блестели, кудрявилась борода.

…— Шел большой табор в страну, никому не известную, кроме баро. Долго шли, тяжело. Многие померли по дороге. Телеги ломались в лесу и горах, кони ложились, плакали дети. А табор шел, шел, и впереди — баро в желтом плаще с багряным отливом. Ты слушай, морэ… Сменялись ночевки, днем были дожди, палило солнце, и почернели лица людей… Как-то к ночи стал табор у горного озера-зеркала. Ветер свалился с хребта, рвал палатки, и женщины в ветре слышали голоса: «Спешите, ромалэ, спешите, здесь худо, беды наживете…»

Ветер утих. Уснули. Взошла луна. И прилетела огромная птица с когтями, как вилы. Взяла, как куклу, баро, понесла. Он кричал, а кто слышал? Устали цыгане, спали, как мертвые. Он было выхватил нож, но птица ударила клювом, выбила нож. И кнут не помог. Слушай дальше… Горный орел взмыл с кручи и бросился наперехват. Схлестнулись в небе соперники, и никому не достался баро, а упал в озеро. Волны под ним разошлись и, поглотив его, вновь сомкнулись. А птицы, спикировав следом, ударились, как об стальное зеркало… Очнулся вожак на лесной поляне среди неизвестных людей, одетых в плащи голубого цвета. Старший из них сказал, поклонившись: «Мир тебе, незнакомец. Будь гостем». «Спасибо за ласку, люди, — ответил баро. — Я нужен там, на земле. Табор остался без вожака». Он крикнул так, что по лесу, как гром, раскатилось подводное эхо, зеркало озера снова распалось, и, сам не зная, как это вышло, он очутился в таборе, скованном сном. Цыган пробудило солнце. Оно отражалось в зеркале озера и слепило глаза. Табор продолжил путь… Озеро провожало его слитной музыкой из глубин. И люди опять шли, шли через хребты, долины, поля, леса, и не было им преград, а впереди их — баро в своем желтом плаще с багряным отливом…

— Желтые листья метет по дорогам осени, — сказал Артур.

— Откуда знаешь? — спросил Сашка.

— Извини, баро, знаю, что не обижу тебя, сказав, что еще старый Грофу когда-то мне рассказал эту сказку.

Сашка засмеялся:

— Я думал тебя отдарить, обогатить твое собрание наших баек. Не получилось. С Грофу тягаться не стану. Так что ты меня извини. И ляжем спать, морэ, утром решим, что будем делать.

— Но вроде решили уже, — сказал Артур.

— Последнее слово всегда за баро, а то ты не знаешь.

Артур промолчал. Сашка прав. Он сам все обдумает снова. И не спалось ему ночью, хотя в дороге устал. Встал, вышел из дому. Над головой было звездное небо, а в поле недалеко — костер и цыгане. Артуру казалось, что сроду не видел такого неба с летящими звездами. «Изгони беса из души своей, — подумал Артур, — и познаешь красоту!» Звенела гитара, и в душу лился сильный голос:

Сыр мэ джава по деревне[108],По большим хатам…

Глава 3 Обманка

Гремела музыка, стол был накрыт, гости пили и пели, однако Агат все мрачнел. Водка его не брала. Дело не шло. Он не мог отступиться… Им никому не понять, что задумано. Перстень — вот настоящая сила, а перстня нет, как и не было. Есть перстень — тебя укроют и спрячут, накормят и напоят. Всю кодлу можно попрятать по таборам. Всякий цыган послужит тебе. Но на пути стоит Сашка. И надо по-свойски с ним разбираться. Да не сейчас, на зимовке табора, а по весне. В поле все проще. Глаз меньше. Покуда замок у Сашки, дела не будет.

Агат плеснул водки в тонкий стакан, стукнул корявой ладонью по крашеному столу:

— Что за музыка? Это музыка?

Стало тихо, как в морге. Агат искал ссоры. Плечистый в свитере хрипло спросил:

— Чего шумишь, Агат? Есть проблемы — решим. Портишь праздник.

— Не лезь ко мне, падла, — сказал Агат. — Замри, где сидишь.

— Будь человеком, — уперся тот.

Агат дернул скатерть, и все со стола посыпалось. Он медленно выпростал пистолет из-под мышки — так носят оружие американские гангстеры, — но навалилось несколько человек.

— Кончай хипеш, Агат, все свои, — бубнил Кучерявый. — Есть с кем посчитаться, не трогай своих.

— С кем это? На кого тянешь?

— В поезде он заелся с фраером, — брякнул Роман.

— Излагай. — Агат впился взглядом. — Что ты базаришь, морэ? Что в поезде? Засветились? Под себя гребете? В чем дело?

Оказалось, этот козел полез по пьяному делу в поезде к бабе.

— Ты что, сука, — закричал Агат, — спалить нас хочешь? Тебя возьмут, и всех сдашь. Говори, Роман…

— Полез он, а там — мужик. Кучерявый — за нами. Кинулись, тот мужик лопочет по-цыгански, как мы с тобой. Потолковали, а это гадже, что в таборе кантовался.

— Артур!.. — Агата перекосило — Этого не хватало мне!

Он повидал Артура, когда еще сам ходил в пацанах. Когда Петрович был жив, с любого бы снял кнутом шкуру, кто захотел тронуть этого гадже. Многое знал Агат.

— Скажи-ка, Ромка, — спросил Агат, — замочек есть у него?

— Да, морэ, — ответил Роман, — знаю, о чем ты. Перстень при нем.

— Куда он ехал?

— В табор. Думаю, к Сашке.

— Лады. Навестим его дом. Втроем идем, с Кучерявым, пускай замаливает грехи. Усекли? Я, ты, Кучерявый.

Кодла еще пошумела и разошлась. Агат остался на хате один. Раздумался. Он привык жить с чужим именем. И наслушался легенд о себе. Сам их раскрашивал втихаря и ненароком в толпу блатных запускал. Уже вранье от правды не отделить…

…Голодно было в тот год, и таборные были злыми. Звали тогда Агата как всех — Иваном. Кликуху себе он потом придумал, когда надел черную куртку и завел черный перстень — замок лагерной выделки. Пошел из табора счастья искать, а на дороге вдруг старичок сидит маленький — в пиджачке, веревочкой подпоясан, в лаптях. Говорит старичок ему: «Здравствуй, цыган». — «Здравствуй, дед». — «Куда держишь путь?» — «За счастьем». — «Счастье чего искать, оно в самом человеке. У иного счастье уходит из рук, как вода». Иван задумался, а старичок тем временем сгинул. Иван его и не понял. Потряс чубом, дальше идет. Дошел до села, там свадьба гуляет. Ивана увидели, загоготали: «Эй, иди сюда, морэ, пой нам, танцуй!» Что цыгану? Спел, сплясал. «Ешь, цыган, пей, сколь хочешь! Ай, молодец!» Он еще пел. Понравился мужикам. Дали ему с собой самогона, баранины, сала да пирогов, всего надавали. Собрался он в табор идти, да задумался: может, лучше походить по свадьбам… Вышел на дорогу, навстречу ему — незнакомый табор, а он с мешками, как баба. Стыдно стало. Спрятал мешки под куст и сам сел. Подошли цыгане, он выбежал с палкой, кричит: «Стоять!!!» Те перепугались — что такое? А он им: «Тьфу, черт попутал!» — «Да что такое, морэ?» — «Думал, погоня. Магазин я взял, понабрал барахла, гонятся за мной. Двоих уложил, другие отстали. Думал, опять догоняют меня». Цыгане ему: «Едем с нами!» Положил он мешки в телегу, поехали. Цыгане толкуют: «Ты молодец». А Иван похваляется своей удалью. Люди простые, верят всему. Говорят ему: «Будь у нас старшим, баро шэро[109]».

Едут дальше. Расставили под вечер палатки, стали пить да гулять. А Ивана еще со свадьбы мутило. Отошел подальше в кусты, видит мешок. Не будь дурак, оттащил он этот мешок, прикопал. А там кроме всякого барахла было золото, принадлежавшее одному рому из табора. Тот наутро хватился — нету! Весь табор переполошил. Взяли цыгане пустое ведро, давай по ведру стучать костью и клясться, что ни при чем они. Так заведено испокон. Положено так. Один за другим: «Клянусь!», «Да чтоб дети мои поумирали!», «Я не брал!». И так далее. Весь табор клялся — и маленькие, и большие. Дошло до Ивана. Встал он, цыгане ему: «Ты что, морэ, зачем тебе? Ты вообще про это дело не слышал. Ты — пришлый». — «Ну, нет, ромалэ, чтоб не подумали плохого, и я поклянусь. Если я взял или видел то золото, пусть в тюрьму попаду». Тут старики закричали: «Морэ, ты что? Пусть лучше золото это сгинет, не говори таких слов. Страшная клятва!» Прошел день, и другой. Иван сказал: «Не могу я, ромалэ, без дела сидеть. Пойду я». — «Да что ты, живи с нами, сколько захочешь. Ты — молодец! Магазин взял. А воровать не ходи, убьют или в тюрьму посадят!» — «Не могу. Ведь я вор — такой у меня характер. Коней не воровал, а магазины, деньги — вот моя страсть». Ну, пошел. Откопал золото, зашел в деревню, нашел мужиков побогаче, они купили то золото. Не все, конечно, он продал. Получил Иван деньги, понакупил товара всякого, без разбора. Лошадь с телегой купил, ружье. Видит подвенечное платье в коробке, купил и его. Подался опять в тот табор. На самом подходе давай палить из ружья: бах да бах! А подъехал ближе и говорит: «Вот, ромалэ, прячьте все. Берите — все ваше. А мне не надо; ворую, потому что сердце у меня беспокойное».