Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина

опаснее настоящей Цир­цеи с ее золотыми кудрями и хрюкающим стадом свиней. Все мы встречали И Соню, простенькую, невзрачную, добрую племянницу, которая любит без взаимности и ос­тается дома, чтобы привести в порядок дядюшкины счета. Однако, скажет нам чита­тель, если мы так хорошо, чуть ли не наизусть знаем всех этих людей, если перед на­шими глазами вновь проходят герои Джордж Элиот и других романистов, в чем же оригинальность Чехова-драматурга? А оригинальность его заключается вот в чем: он не только вывел на сцену живых людей — это делали многие драматурги со времен Аристофана и до Сент Джона Ханкина,— он вынес на сцену то, что во всех других пьесах происходит между действиями, а уж этого до него не делал никто. Иными сло­вами, все мы знаем, что, когда страстные любовники скажут друг другу «прощай» и когда все будет кончено, обычная жизнь героев, несмотря ни на что, пойдет своим чередом: им придется одеваться и раздеваться, завтракать, пить чай и ужи­нать, и после того как все уже окончательно попрощаются, наступит минута, когда кто-нибудь должен будет сказать: «карета подана», и эта карета подъедет к крыльцу, гости сядут в нее и уедут, а хозяин останется дома. Чехов показывает все это — как гости уезжают, и как хозяева остаются. Мы слышим, как унылый механизм повсе­дневности продолжает привычно, по-старому скрипеть.

Это впечатление совсем ново и неописуемо трогательно, особенно если пьеса пред­ставлена на сцене с должным тактом. Тут, безусловно, очень многое зависит от игры ак­теров.

«Tchekhov and the Stage Society».—«New Statesman», 1921, v. 18, № 451, p. 454—455.

«Миддлмарч» («Middlemarch», 1871—1872) — роман английской писательницы Джордж Элиот (1819—1880), описывающий быт и нравы сельской Англии. Роман имеет подзаголовок: «Картина провинциальной жизни».

Ст. Джон Ханкин (St. John Hankin, 1869—1909)—английский драматург.

Чехов идет по стопам Тургенева; его излюбленная тема—разочарование (...) Он любит изображать ту же обстановку, что и Тургенев: летние леса, усадьбу, где жи­вут интеллигентные люди, которые всё говорят, говорят —■ подлинное une nichce des gentilhommes*. Вы встретите здесь идеалиста, умиляющегося собственной бесполезно ­сти, и девушку, которая стремится все сильнее сковать себя повседневными заботами, чтобы не думать об ускользающей молодости, и умного человека, который не нашел цели в жизни и сделался слезливым циником, и пожилого мужчину, который вдруг спохватился, что еще и не начинал жить, и старуху, которой хочется только одного — чтобы жизнь покойно катилась по знакомой избитой колее. Дни их те­кут медленно; они дышат воздухом, душным от не нашедшей себе выхода энер­гии; изредка разражаются истерические бури, но они никого не освежают. Это атмосфера вздохов, зевков, самообвинений, водки, грез, бесконечных чаепитий и нескончаемых споров. Люди эти — словно некрепко связанные между собой щепоч­ки и соломинки, которые вяло кружатся в медленном водовороте. Каждый из них страстно хочет оторваться от других и умчаться в стремительном потоке, несу­щемся мимо (...) Когда-нибудь, через триста, пятьсот лет, жизнь, может быть, будет жизнью (...у

Таким, в делом, рисуется чеховский мир. Что же общего, спросите вы, между этими людьми и нами? Почему их судьба так глубоко волнует нас, нас — потомков Робинзона Крузо, людей воздержанных и с хорошим пищеварением? А я не вполне уверен, что в конце концов у многих из нас не окажется гораздо больше общего с этими людьми, чем может показаться на первый взгляд. Правда, у нас больше выдержки и меньше склонности к истерике, но ведь и наша жизнь, если вглядеться в нее попри­стальнее,— это жизнь мухи, попавшей в мухоловку.

Герои Чехова оплакивают не только крушение личных надежд, но и неизбежное разочарование в жизни вообще. И хотя критики считают эту особенность творчества Чехова результатом определенной фазы, определенного периода русской истории, именно она делает его произведения вечно живыми.

Entbehren sollst du! Sollst entbebren.

Das ist der ewige Gesang[149].

Это тема, которая не может устареть.

Чехов — художник прощаний: прощаний с молодостью, с нашим прошлым, с на­деждами, с любовью ...

И тем не менее, из этих воззрений на жизнь, которые можно было бы назвать «уны­нием», Чехов создает произведение искусства, которое волнует и возвышает нас, слов­но прекрасная музыка. Нет, не с чувством уныния выходим мы из театра после «Трех сестер». Как это верно, что хорошая пьеса должна звучать, как музыка! Логической согласованностью фактов она должна взывать к разуму, но на наши чувства она дол­жна действовать, как поток музыки, не поддающейся анализу. И снова и снова пере­плетаются между собой два основных мотива: надежда для человечества в целом и от­чаяние отдельного человека ...

Бывали драматурги, у которых диапазон был шире, а рука уверенней, чем у Че­хова, но никто еще не подходил к оценке человеческого характера с таким тонким чув­ством справедливости.

«Tchehov».— «New Statesman», 1926, v. 26, № 671, p. 645—646.

Драма Чехова — это радуга во время дождя, это улыбка, сияющая сквозь слезы. В английских постановках его пьес слишком обильно лил дождь и слишком редко сия­ло солнце.

В драме Чехова — ив этом главный источник и ее прелестного юмора и ее горькой печали — впервые во всем своем значении прозвучала тема одиночества. Каждый из его героев живет в скорлупе своего эгоизма и только в редкие минуты они ломают эту скорлупу и выходят навстречу друг другу. Эта нота слышится уже в самом начале ньесы — в разговоре между Дуцяшей и Аней. Обе рады встрече, но каждая хочет го­ворить только о своем, а не слушать другую ...) Эта тема естественного всеобщего эгоизма — тема, по существу, комическая. Она отнимает у страдания его ореол воз­вышенности. Поэтому Чехов главным образом юморист, а не трагический художник. Но когда в то же время Чехов, как это умеет делать только он, отдает должное чело­веческому сердцу, то в результате перед нами предстает волнующая нас действитель­ность — трагикомедия, а она-то, как бы там ни было, и является тем видом драмати­ческого произведения, который наиболее приемлем для современного человека.

«The Cherry Orchard».—«New Statesman and the Nation»,

1933, v. 6, № 139, p. 481—482.

ДЖОН БОЙНТОН ПРИСТЛИ

Романист, драматург и критик Джон Бойнтон Пристли (John Boynton Priestley, p. 1894) познакомился с произведениями Чехова в самом начале своей литературной деятельности — в 1920-х годах. В 1925 г. он выступил со статьей «Чехов как критик» («Chekhov as Critic». — «Saturday Review», 1925, Oct. 17, p. 446), в которой подчерки­вал значение творчества Чехова для современной литературы, особенно для жанров рас­сказа и драмы.

В дальнейшем, будучи уже зрелым писателем, Пристли уделяет