Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова - Андрей Добров

— Вот! — Петр Петрович поднял палец. — Все потому, что вы в нашем деле ничего не понимаете. У меня чуть дальше свой человек сидел, извозчика держал — на всякий случай. Вдруг пришлось бы срочно уходить, отрываться или догонять кого. Я ему свистнул и указал на ренардовский рыдван. Сейчас Степаныч доведет его до места, потом проследит, куда бандиты девочку поведут. И пока они будут писать вам письмо со своими условиями, мы уже сами туда заявимся в гости.

— Отлично! — воскликнула Ламанова. — Все таки вы молодец, Петр Петрович! Арцаков расплылся в улыбке.

— Главное, — добавила Ламанова, — чтобы они ничего плохого не сделали девочке. Лицо Арцакова помрачнело.

— Вот тут, к сожалению, ничего утверждать не могу, — сказал он. — Такая подлая публика…

— Не может быть! — прошептала Надежда Петровна.

— Главное, что жива останется, — сказал мягко Арцаков. — Если, конечно, мы грамотно их возьмем за вымя. Чтобы пикнуть не успели.

— Когда же вернется твой человек? — спросил я Арцакова.

— Час, полтора — не больше, — ответил тот. — Если ее не повезут куда-нибудь за город.

— А Ренард? — спросил я. — К нему не повезут?

— Это вряд ли, — отозвался Петр Петрович. — Ренард твой, небось, сейчас сидит дома, портер попивает со своим Змеюкой. Ждет, когда ему это самое ателье принесут на блюдечке с золотой каемочкой. Он как бы в стороне.

— Ясно.

Мы ждали почти два часа. Надежда Петровна, не находя себе места, ходила по гостиной, не соглашаясь даже присесть на минуту. Наконец с улицы свистнули. Арцаков встал и вышел. Вернулся он скоро с одним из своих «ангелов» — человеком лет сорока с неприметной внешностью филера. Вполне возможно, что до «ангелов» он именно в полиции и служил, а потом был выгнан за какое-то прегрешение и подался на вольные хлеба.

— Говори, Степаныч, — приказал Арцаков. — Куда поехали?

— В Марьину Рощу, Петр Петрович, в восьмой проезд. Я укажу. Пролетка ждет. Мы еще сейчас вторую подгоним, чтобы все уместились.

— Давай, — кивнул Арцаков. — И вот что еще, скажи Петьке, чтобы собрал наших — еще человек пять. И тоже, туда. Револьверы брать? — спросил деловито Степаныч.

— А ты как думал? — удивился Арцаков и повернулся ко мне. — Гиляй, ты с нами?

— Конечно!

— Ладно, смотри…

— И я! — вдруг подала голос Надежда Петровна.

Арцаков аж дернулся.

— Нет уж, это вы оставьте. Там будет опасно.

— Но как же Аня? — жалобно спросила Ламанова.

— Надежда Петровна, — мягко сказал я, — об Ане мы позаботимся. Но вот вам с нами ехать совершенно нельзя. Стрелять вы не умеете. Подкрадываться — тоже. Оставьте это нам.

Ламанова, как мне показалось, с облегчением согласилась.

— Да, вот еще, — сказал я ей. — Если вдруг приедет Маша, моя супруга, скажите — уехал по делу, скоро вернется. Пусть ждет меня дома и ни о чем не беспокоится.

— Хорошо, — кивнула Ламанова. — Не хотела бы я быть вашей женой, Владимир Алексеевич!

20

Марьина Роща

Двумя пролетками мы пронеслись по Камер-Коллежскому валу и свернули на Шереметьевскую, чтобы по ней въехать в Марьину Рощу. В первой сидели мы с Арцаковым и Степанычем. Во второй ехали еще два «ангела».

Марьина Роща давно уже была вырублена под строительство. Деревня Марьино теперь стала частью Москвы, но частью, обособленной с двух сторон железными дорогами, а с третьей — валом. Эта ее обособленность сыграла плохую шутку. Раньше здесь было одно из любимых мест для праздничных гуляний москвичей. Теперь же, застроенная двухэтажными бараками, она превратилась в один из беднейших районов города. А бедность — сестра преступления. Днем Марьина Роща была вполне обычным местом — зажиточные дома стояли вдоль Шереметьевской, и за ними не было видно убогих грязных дворов, в которых жили люди бедные. И в которых, конечно, устраивали свои логова лихие люди, выброшенные обществом или судьбой из цивилизованных районов московского центра. Хотя и в центре Москвы хватало таких мест, где скрывались от полиции люди вроде Болдохи — беглые каторжники, воры, сутенеры и прочие «подонки».

Впрочем, обитатели зажиточных домов вдоль Шереметьевской нисколько не страдали от соседства с бандитами. В то время еще действовало старое правило — не воруй там, где живешь. Точно так же действовало оно на Хитровке, Сухаревке, Грачевке и прочих злачных местах Первопрестольной, отчего и можно было встретить по соседству с трущобами респектабельные дома, в которых обитали известные купцы, профессора и врачи.

Марьину Рощу я забредал в своих прогулках по Москве редко, а потому знал ее поверхностно. Прибавьте к этому ночную темноту и отсутствие фонарей — только на Шереметьевской они освещали дорогу. А в проездах полная тьма освещалась только тусклым светом, пробивавшимся изза задернутых занавесок.

Извозчики доставили нас к самому началу 8-го проезда, но дальше ехать не соглашались ни за двойную, ни за тройную плату — себе дороже. Если и не убьют, то лошадь уведут точно. Правило «не воруй, где живешь» касалось только местных обитателей. Любой посторонний был вполне законной добычей. Так что пришлось нам вылезать из пролеток. Тут-то я и пожалел, что отпустил моего Водовоза — уж он бы не побоялся везти хоть к черту на рога.

— Куда дальше? — тихо спросил Арцаков Степаныча. — Идите за мной. Только тихо. Собаки.

— Ниче, — сказал Арцаков, — пусть себе брешут. Мало ли по улицам пьяных шатается? На каждый гавк выскакивать — ноги заболят. Следуя за Степанычем, мы невольно выстроились гуськом. Вдоль дороги по обе стороны были прорыты глубокие канавы — для стекания дождевой и талой воды. Между канавами и заборами прямо по земле проложили тропинку из досок, но она была узкая, всего в две доски. Попасть с дороги в ворота можно было по мостикам из таких же досок, перекинутых через канавы. По большому счету Марьина Роща походила скорее на деревню, чем на часть города, так что нельзя было даже поверить, что каких-то пятнадцать минут пешком — и ты снова среди каменных домов, ярких фонарей, извозчиков и городовых.

— Сюда, — позвал Степаныч, шедший в головах колонны.

Мы свернули в переулок, потом еще в один. Вокруг потянулись заборы — эта часть Марьиной Рощи была застроена еще старыми деревенскими домами, частью совсем обветшалыми и покосившимися.

Наконец Степаныч поднял руку, подавая знак остановиться.

— Вон, — указал он кивком головы, — баню видите? Вон там.

— Ага, — произнес Арцаков, вытаскивая револьвер и вглядываясь в темноту. — Баня — это хорошо. Значит, из окон выскакивать не будут.

— Подождем, когда наши приедут? — спросил один из двух «ангелов», ехавших во второй пролетке.

— Щас, погоди, — ответил Арцаков. — Дай сначала посмотрю, что к чему.

Он, пригнувшись, быстро пробежал к старой низенькой баньке, из трубы которой в черное звездное небо поднимался серый дым, сносимый наверху ветром. Прижался к стене возле крыльца, провел рукой по двери. Потом обошел строение и так же, пригибаясь, вернулся к нам.

— Че слышно? — спросил Степаныч.

— Не слышно. Значит, так — ждать наших не будем. Окон нет — так, волоковые только. Оттуда не выскочишь. Дверь хлипкая. Если даже заперлись изнутри, вышибем. Так что делаем просто — дверь выбиваем. Быстро заходим. Степаныч, ты — первым. Понял?

— Как в прошлом месяце? — спросил тот.

— Давай. Пуганем их. Положим на пол и попинаем.

Петр Петрович обернулся ко мне.

— А ты, Владимир Алексеевич, пока постой тут. Сразу не заходи, иначе ты там все карты спутаешь. Болдоха тебя знает.

Я не совсем понимал, что задумал Арцаков, однако сейчас он был командиром — поэтому я только кивнул.

— Все, работаем, — скомандовал Арцаков.

«Ангелы» во главе с ним быстро перебежали к двери и встали по двое с двух сторон. Револьверы они держали наготове. Потом Арцаков вышел напротив входа и со всей силы саданул по двери ногой. Дерево треснуло, и тут один из «ангелов» с короткого разбега вынес ее плечом, упав по инерции. Перескакивая через упавшего товарища, «ангелы» ворвались внутрь. Я услышал, как Степаныч кричит: «Полиция! Всем лечь на пол!» Послышались матерная брань, глухие удары и глухой выстрел, сопровождаемый вскриком боли.

С первого же момента кровь во мне буквально взбурлила, ноги сами несли в чернеющий прямоугольник двери, но я сдерживал этот порыв, понимая, что могу только помешать, создать ненужную толкучку. Хотя силы были, скорее всего, равны, однако на нас играл неожиданность нападения и страх уголовника перед полицией.

Наконец, внутри все стихло, а через полминуты в проеме двери показался тот «ангел», что вышибал плечом дверь, и помахал мне.

Судя по вони немытых тел, стоявшей внутри, если в этой бане когда-то и мылись, то лет сто назад. Первым делом я споткнулся о ноги лежавшего бандита и удержался только, схватившись за край дощатого стола, на котором был расстелен порванный и засаленный номер газеты, заставленной пустыми бутылками из-под портера и водки. Тут же лежали растерзанная вобла, хлебные корки и несколько кружков кровяной колбасы.