Непобежденные. Кровавое лето 1941 года - Валерий Киселев

– Так тебе ребятишки и разбираются в званиях.

– Четыре шпалы, сказали, и дед запомнил. Эх, и тому мальчишке хочется верить, что опознал по фотокарточке. Говорил он искренно. Но проверить это сейчас невозможно. Через пару ночей попробую еще сходить к шоссе. Жаль, что с мальчишкой не договорился о встрече, побоялся: зачем ему рисковать?

– А что немцы? – спросил Шапошников.

– Все то же: отдельные пулеметные гнезда на зрительной связи, вряд ли больше пулеметной роты по всему нашему участку берега. Да те же две минометные батареи.

– Это я понимаю, что сил у них здесь мало, но позиции такие заняли, что весь наш полк держат. Одной ротой фактически, – горько вздохнул Шапошников. – И соседи тоже: ночью Пропойск берут, а днем немцы их в Сож сбрасывают.

Шапошников, в голове которого версии об исчезновении полковника Малинова смешались окончательно, решил больше не ломать об этом голову.

Полковник Малинов тайну своей гибели или исчезновения унес с собой навсегда… [11]

А коль придется в землю лечь…

В конце июля по решению штаба 13-й армии в дивизию полковника Ивана Гришина была передана часть личного состава двух стрелковых полков 132-й Полтавской стрелковой дивизии, управление которой убыло на переформирование. Это дало возможность в значительной степени восстановить стрелковые батальоны, особенно в 409-м и 624-м стрелковых полках, а Шапошникову в полном составе был передан батальон капитана Осадчего.

Впрочем, на место Шапошникова заступил новый командир полка из Полтавской дивизии, полковник Григорий Иванович Мажурин, а сам он вернулся к своим прежним обязанностям начальника штаба полка.

Александр Васильевич должность командира полка сдал с чувством облегчения. Он знал, что вполне с ней справляется, но на прежней, начальника штаба, будет больше на месте, чем командиром полка. Шапошников невольно вспомнил, что до этого в жизни судьба дважды посылала ему должности, которым он пока не соответствовал, и оба раза судьба вдруг резко давала задний ход. Первый раз, когда почти сразу после службы на действительной его избрали председателем колхоза в родной деревне. Тогда он еле отговорился молодостью и уехал на курсы автосборщиков на Горьковский автозавод. Поработал в цеху всего три месяца, и его, зная, что десятилетка за плечами, служба в армии, отличное знание техники, жажда знаний, стали сватать на должность начальника конвейера. И уже было назначили, да, к счастью, как он тогда думал, призвали на сборы в армию. Рассчитывал на пару месяцев, но уговорили остаться в кадрах.

Шапошников, хотя ему и было 35 лет, считал, что слишком быстрое продвижение по службе принесет больше вреда, чем пользы, поэтому к любой карьере никогда не стремился, справедливо полагая, что жизнь выдвинет сама, когда это будет нужно. И в партию он не напрашивался, чтобы не подумали, будто бы он стремится к карьере в армии. Знать свое место и не лезть туда, где еще мало что понимаешь, – это было его правилом и убеждением.

В начале августа 41-го 137-я стрелковая дивизия полковника Гришина в составе 45-го корпуса комдива Магона получила приказ перейти на правый фланг 13-й армии, где в это время начала складываться крайне напряженная обстановка.

После короткой передышки дивизии 2-й танковой группы генерала Гудериана перешли в наступление против ослабленных в июльских боях бригад 4-го воздушно-десантного корпуса генерала Жадова на участке Варшавского шоссе за Кричевым и открыли себе путь на Рославль и Брянск.

Дивизия, снятая со всем хозяйством из-под Пропойска, за трое суток, частично на автомашинах, а в основном пешим порядком, совершила почти двухсоткилометровый марш вдоль фронта через Краснополье, а вечером 7 августа вышла в район села Милославичи и развернулась в боевой порядок.

Полковник Гришин ориентировку в обстановке и боевую задачу получил на марше, поэтому и все необходимые приготовления приходилось делать на ходу. Впрочем, это не помешало ему действовать с обычной энергией и твердостью.

Обгоняя на марше спешившие к месту сосредоточения полки, Гришин мысленно прикидывал общий план боя: «Противник – седьмая пехотная дивизия, в глубине возможны мехчасти, оборона не подготовлена. Вряд ли против нас будет больше полка. Практически нет и узлов сопротивления, потому что противник тоже на марше, идет параллельно… Фронт наступления – десять километров, многовато по нынешним временам… Соседа справа нет, слева – наспех воссозданная 132-я дивизия… До шоссе нам восемь-десять километров… Задача дня – выйти на шоссе. Сомнительно, что это возможно будет выполнить за день… Главное – взять Милославичи… На помощь авиации рассчитывать не придется… Магон обещал дать танки, но сколько… Снарядов получили полтора боекомплекта, патронов хватит надолго… Слева пойдет Корниенко, с ним Смолин, в центре – Михеев, справа, на Милославичи, Шапошников, то есть теперь уже Мажурин… Магон предупредил, что наступление будет иметь серьезные оперативные цели и должно совпадать по времени с наступлением наших войск на Смоленск… Неужели правда, что Гитлер отдал приказ всей группе армий «Центр» перейти к обороне? Если так, то это уже достижение… Магон говорил, что за нами в прорыв пойдет кавдивизия, это хорошо…»

Полк Мажурина к Милославичам вышел засветло. До темноты комбаты успели развести свои роты на рубежи атаки, осмотреться и накормить людей.

Капитан Шапошников, оглядывая в бинокль окрестности и лежавшие за полем примерно в полутора километрах Милославичи, качал головой и хмурился: «Как стол… Высотка перед селом, очевидно, кладбище… Хорошо еще, что рожь, а не луг… Эх, неужели нельзя обойти село ни справа, ни слева, лесом…»

– Товарищ капитан, старший политрук Наумов зовет, на партсобрание приглашает, – услышал он за спиной голос лейтенанта Тюкаева.

Старший лейтенант Георгий Похлебаев, сидевший возле орудия и готовивший данные для стрельбы, не сразу заметил, что с тыла по проселку на батарею подъехал броневик.

– Где командир полка? – спросил вышедший из броневика молодой майор.

– А вон по ту сторону амбара – НП, – ответил Похлебаев.

– Проведите меня к нему.

Похлебаев проводил майора к полковнику Мажурину и, остановившись в сторонке, услышал:

– Я адъютант командующего.

– Полковник Мажурин.

– Приказ командующего: наступление начать в двадцать один тридцать. Задача прежняя: взять село Милославичи, выйти на Варшавское шоссе и оседлать его. Вам будут приданы танки… – Майор посмотрел на часы. – Через полчаса должны подойти. О взаимодействии договоритесь с их командиром.

Мажурин позвал своего адъютанта и приказал передать в батальоны время наступления и сигнал – красная ракета. Похлебаев, посмотрев на полковника Мажурина, подумал: «Как быстро он вжился в полк. Всего за несколько дней… В кино бы ему сниматься: из старых буденновцев, рубака. Грудь колесом, седина, усы, вот уж действительно – Батя…»

Лейтенант Валентин Вольхин, вернувшийся с партсобрания и покуривший со своими бойцами, все еще не мог отойти от впечатления речи комиссара полка Васильчикова. «Серьезный человек, чувствуется большевистская закалка… Без бумажки говорил, а так, что хоть в пекло после его слов… Действительно, сколько же можно отступать? Мы же вполне можем разгромить врага, не только остановить, но именно разгромить…»

Вольхин сам прочитал взводу сводку Совинформбюро и несколько статей из «Правды» за 4 августа. Сводка была спокойной. Всем хотелось верить, что после того, как наркомом обороны назначен товарищ Сталин, а командующим Западным фронтом маршал Тимошенко, отступление закончится.

Статьи в газетах были оптимистичными, иногда Вольхину даже казалось, что в газете точно знают, когда именно кончится война, но пока не хотят говорить – таким бодрым был тон ее статей.

В конце июля его взвод был пополнен полтавчанами, тоже понюхавшими пороху под Чаусами и на Варшавском шоссе, и теперь его взвод на две трети состоял из украинцев. С первого взгляда понравились все: большинство кадровые, молодые. Приглядываясь к ним, Вольхин не замечал, что кто-то из них упал духом или в разговоре показывает панические настроения. Хотя от чтения сводок за июль таким настроениям и недолго бы появиться – редкий день не сообщалось о тяжелых боях на все новых направлениях.

Постепенно научились понимать, что дела на фронте идут не так уж плохо. Немцы застряли в Смоленске и под Киевом, да и сами они пусть и скромный вклад в это, но все же внесли. По газетам чувствовалось, какая огромная работа идет в стране по мобилизации всех сил. Речь товарища Сталина от 3 июля как-то все расставила по своим местам. Не было уныния, а только желание драться, воевать так, чтобы победить врага.

Вольхин знал своих бойцов. Хотя на две трети они были из соседней дивизии, но такие же фронтовики, как и они, обстрелянные. Он понимал, что убеждать их в чем-то нет смысла. Долг свой и присягу люди помнили, и вряд ли кому в голову приходили мысли, что немцы их победят.