Осколки любимого сердца - Марина Серова

— Повторяю вопрос.

— Де дадо! — взвизгнул он.

— Отвечай.

— Задушидь… Мде сказали тебя задушидь…

— Очень приятно. А потом?

— Однести вдиз.

— Куда?

Он молчал. Я отвела ногу и прищурилась для более точного удара.

— Куда?!

— В будку охрады, в будку! Там сегодня никого не будед, кробе бедя!

— А потом?

— Что потоб, что потоб?! Закатадь тебя в мешок и вывезти за ворота, вот что потоб!

— А камеры наблюдения?

— Я их отключил.

— Как и во все прошлые разы?

— Да.

— Хорошо. Это хорошо, что ты у меня стал такой разговорчивый. А теперь — вставай, и марш, марш! Пошли с тобой в эту будку.

— Зачеб? — спросил он плаксиво.

— Затем, что это дело я хочу довести до конца. Не ясно, что ли?

Он сделал еще одну, на этот раз уж точно последнюю попытку взбрыкнуть, но трудно брыкаться, если одной рукой ты держишься за то, что находится у тебя между глаз, а другой — за то, что между ног. А если еще учесть мои наработанные удары локтем. Мощный удар локтем гораздо эффективнее атаки кулаком, к тому же бьют им с такой короткой дистанции, что защититься практически невозможно.

В общем, мне пришлось немного поработать для того, чтобы этот подонок привел меня, живую, в то место, куда должен был тащить мертвую. Это была и в самом деле обычная будка охраны, с мониторами, на которых отслеживалась работа камер видеонаблюдения, электрическим чайником на подоконнике и обычным, мирным стаканом в подстаканнике, с недопитым и давно уже остывшим чаем. В углу стоял прикрытый стареньким, но чистым покрывалом диванчик, где дежурные в ночную смену могли поочередно отдыхать.

— Где напарник?

— Мы договорились — он отпросился. Забашлял мне, конечно, чтобы я тут один… А сам в соседний дом пошел. Баба у него там, — буркнул Карманов, избегая встречаться со мною глазами. Гундосить он стал немного меньше, но кровь из носа текла, не переставая.

— Ясно. Советую тебе, друг мой, не слишком ерепениться и поступать только так, как я скажу. А если вкратце, то сделай так: положи на стол пистолет и что там у тебя еще есть? — дубинку, а выдай-ка ты мне пару звонких наручников — я знаю, у тебя есть такие, — ключики от них положи рядом вот на этот столик. А сам вытяни свои белы рученьки прямо перед собой и дай мне окольцевать тебя, как особо ценную птицу в городском зоопарке.

Он выполнил все по пунктам и вскоре сидел передо мной, прижимая скованными руками к разбитому носу полотенце, которое я ему дала. Пистолет в кобуре и резиновая дубинка лежали передо мной на столе.

Мы молчали.

Я ждала.

Снова ждала долго, очень долго. Карманов, время от времени шумно втягивая носом воздух, косил на меня недобрым глазом. Но мне было на него наплевать.

Я ждала.

И кажется, дождалась. По каменной дорожке двора послышались чьи-то легкие шаги.

Они приближались.

Я затаила дыхание. Руслан хотел подать голос — и осекся, увидев мой выразительный кулак.

Алла вошла в будку и остановилась у порога, глядя на нас спокойными, ясными глазами женщины, которая твердо уверена в себе и правильности того, что она задумала и осуществила.

— Расчет немного не оправдался, не так ли? — спросила я. — Вместо трупа вы обнаружили совсем другой результат.

— Что ж, — сказала она, чуть помедлив, и улыбнулась мне ясной, спокойной улыбкой. — Удача не всегда поджидает нас там, где мы ее подстерегаем. Но все ведь в наших руках, не так ли?

И с этими словами она спокойно, словно выполняя будничное и вполне естественное, вынула из кармана пистолет.

Руслан заорал, а я успела рухнуть на пол, перевернуться, откатиться в сторону и одним прыжком встать на ноги уже по правую руку от стрелявшей. Она стреляла без паузы — раз, другой, третий! Мониторы слежения почти одновременно взорвались от попавших в них пуль, и дым, смешиваясь с запахом горящей пластмассы, разъедал глаза.

— Сумасшедшая! Ты сумасшедшая! — орал Руслан, страхом пригвожденный к месту.

Выждав момент, когда Алла на секунду замешкалась, стараясь разглядеть нас в копоти и дыму, я сделала бросок вперед и схватила со стола пистолет Руслана. И прежде чем Алла успела сориентироваться и направить оружие на меня, я выдернула свой пистолет из кобуры и… обрушила на голову медсестры несколько ударов тяжелой рукоятью.

Выронив оружие, она посмотрела на меня с удивлением. И рухнула на пол, еще раз ударившись головой о край стола.

Потом, много месяцев спустя, уже после суда и приговора над ней и Русланом, когда преступники уже сидели в тюрьме, я услышала от Аллы следующее.

Я не хотела никому причинять зла, видит Бог, как не хотела… Еще тогда, когда меня судили в первый раз и весь зал смотрел на меня как на фурию с человеческим лицом — ни одной искры сочувствия не было в этих взглядах, — еще тогда я поклялась себе, что больше никогда, никогда не причиню никому зла… Никогда — вот только сама устроюсь в жизни, начну все сначала, забуду все, что произошло со мной. И самое страшное — забуду этот сон, который преследовал меня с самого первого дня: синяя вода, в которую я смотрю с замирающим сердцем, расступается, расступается, расступается передо мной — и из нее появляется белое запрокинутое лицо, и мокрые волосы, словно змеи, высосавшие жизнь из этого ребенка, облепили ему щеки и шею…

С тех пор прошло почти восемь лет, но я вижу это все так ясно. И эту девочку, самую живую, самую веселую из всех, беззаботную щебетунью — «муха-цокотуха», так, кажется, звали ее одноклассники. И себя, студентку физкультурного института, подрабатывающую тренером по плаванию в городском бассейне… И эти чудовищные пять-десять минут, которые показались мне такими короткими, но которых хватило, чтобы пробывшая под водой девочка, которой никто не хватился вовремя, перестала быть по-настоящему живым существом, а стала той, о ком говорят коротко и с фальшивой ноткой участия в голосе: «А, ну это уже не человек. Она уже так, растение…»

Меня судили, мне дали два года, и за все то кошмарное время, пока шло следствие и суд, я ни разу не посчитала происходящее со мной несправедливым или незаслуженным. Я погубила ребенка — и должна была ответить за это. Два года — достаточный срок для того, чтобы понять: ничего на свете не проходит даром. И раз уж по моей вине погиб — а ведь он фактически погиб — ребенок, я должна теперь, в новой жизни, стать для него тем, кем не смогла быть там, на мокром бордюре бассейна… Я стану ее доброй феей. И еще тогда я поняла, что больше никогда не причиню кому-то зла. Так я думала вполне искренно.

Я вышла из колонии. Некоторое время жила отдельно от своей семьи, родителей и брата. Отец, который с каждым годом набирал вес и влияние, сделал все для того, чтобы скрыть, а после и погасить мою судимость. В медучилище я поступила с «чистой» биографией. И с такого же чистого листа намеревалась начать свою жизнь с новеньким дипломом медсестры в кармане.

Меня отговаривали работать в детской больнице: «Да вы не представляете, какой это ад!» — говорили мне. Но я знала, что должна врачевать и спасать именно детские души. Образ маленькой, голубоглазой, быстрой, как выстрел, девочки, которую по моей вине сгубила вода, постоянно стоял у меня перед глазами. И очень-очень много времени прошло, прежде чем я стала ее забывать…

И все же в душе у меня установилось подобие мира. Белое лицо с облепившими его волосами все реже являлось мне по ночам, его заслонили новые лица, они смеялись и доверчиво тянули ко мне ручки, распахивали мне навстречу кроткие глаза. Я стала нужна детям, а они — мне. На работу в детское отделение я теперь спешила как на праздник — извините за банальное сравнение, но иного не подберу. В больнице постоянно пахнет лекарствами, а мне казалось, что я вдыхаю вечный аромат весны — так мне было хорошо!

И вдруг все кончилось.

Клянусь вам, я не знала, какую цель преследовал мой брат, когда уговаривал согласиться бросить больницу и стать круглосуточной сиделкой при девочке-инвалиде в доме, где сам он работает охранником. В тот злополучный день глава этого семейства, известный адвокат, выводя машину со стоянки, спросил его — не знает ли Руслан какой-нибудь хорошей медсестры, которую можно было бы пригласить дежурить возле больного ребенка. «Это хорошие деньги, Алка, и совсем другая, не такая нервная и пыльная работа, — твердил он. — И потом, я прошу тебя оказать мне одну услугу». Я спросила, что это за услуга, Руслан ответил — потом. Но я не дала согласие сразу. Нет! Сперва я хотела просто прийти и познакомиться. Ведь раз в этом доме больной ребенок — значит, там тоже во мне нуждались…

Я пришла в этот дом, долго разговаривала с приятным мужчиной — таким красивым и подтянутым, что даже не верилось, что он-то и есть несчастный отец… И чуть не упала в обморок, когда Аркадий, пропустив меня вперед, распахнул передо мной двери комнаты, где лежала девочка, и я вдруг увидела перед собой — я увидела — боже мой, я действительно увидела это перед собой! — ТО САМОЕ белое лицо с неподвижными голубыми глазами! Кошмар отступил от меня на короткое время — и снова накрыл душной волной воспоминаний, которых, я это знала теперь твердо, мне уже никогда, никогда не преодолеть!