Прошу руки вашей жены - Светлана Демидова

– Даша? – Лицо Архипова выразило такое удивление, будто они встретились не у подъезда собственного дома, а на механическом участке завода, где он служил сменным мастером.

– Митя! Не уходи! Давай поговорим! – зачастила Даша. Для нее было так важно – поговорить именно сегодня. Она ведь себя знала. Завтра все ей может показаться в другом свете. Но если они сегодня договорятся, завтра она будет в точности исполнять договорные обязательства.

Архипов смотрел на нее со странным выражением досады и нетерпения.

– Говори, – сказал он, а сам посмотрел куда-то за ее спину.

– Нет, давай вернемся в квартиру…

– Если ты о разводе, то мы и так договорились, – слишком громко прервал ее он. – Меня смогут отпустить с работы в четверг. Сходим в ЗАГС. Все?

Как же Даше не понравилось это «все?» В разборках с неприятными людьми это слово, сказанное именно с такой интонацией, обычно обозначало: я все сказал – идите вон. И зачем он говорил так громко. Наверняка все слышали – водитель такси и женщина с веткой. Развлеклись, конечно… Скучно так сидеть без дела…

– Митя… я о другом… – с большим терпением опять начала Даша.

– О чем? – Он снова перебил ее, но совершенно незаинтересованно. И смотрел при этом опять ей за спину. За спиной что-то клацнуло. Даша невольно обернулась. Женщина с веткой вышла из такси и захлопнула дверцу. Зачем же она вышла? Это неприлично так явно прислушиваться к чужим разговорам… Где ее только воспитывали…

– О нас, Митя… только умоляю, пойдем домой!

– Нет! У меня на сегодня запланированы другие дела! – все так же резко и громко ответил Архипов, бесцеремонно отодвинул Дашу с дороги, как неживой предмет, и подошел к желтой машине. Только в этот момент Даша заметила, что у него на плече висит объемистая дорожная сумка. Митя засунул ее в багажник такси, бесцеремонно запихнул белокурую женщину обратно в салон, сел рядом с ней, безразличным голосом сказал Даше: – В общем, до четверга… – и с силой захлопнул дверцу. В тот же момент такси заурчало, запыхтело и отъехало от подъезда, безбожно смяв пяток белых маргариток.

Еще не очень понимая, что случилось, Даша присела перед цветами, пытаясь как-то их реанимировать. Занятие было бесперспективным по причине сломанных цветоножек. Даша взяла в руки один растерзанный грязно-белый венчик. Вот и все… Нет цветка… Ничего нет… Все кончилось… «Желтое такси» раздавило своими колесами Дашину надежду. Но… так оно, наверное, и должно было произойти. Митя вовсе не обязан был дожидаться, пока жена одумается. Он интересный мужчина, а потому сразу нашлась женщина, которая… Да что там говорить… Женщины всегда бросали на Митю заинтересованные взгляды. А Даша всегда гордилась привлекательностью Архипова и тем, что он любил только ее. Конечно, теперь выяснилось, что, кроме жены, у него были еще всяческие Веры… И все же… Даша готова была не вспоминать посторонних Вер никогда, но опоздала… И что же ей теперь делать? Ждать четверга и разводиться? Не она ли сама недавно предложила развод? Митя только выполняет ее желания… Эх ты, Митя…

Иван Андреевич Лукьянов томился. Физически он уже чувствовал себя вполне прилично и даже самостоятельно совершал прогулки вдоль озерца, которое соорудили из строительного карьера неподалеку от его дома. Даже волосы отросли, и почти ничего не напоминало о полученной травме. Он еще был на больничном, но чувствовал себя уже почти полноценным человеком, если бы не странный провал в памяти. Каждый день, гуляя у этого озерца, Лукьянов пытался вспомнить, каким образом он умудрился так травмироваться – и… не мог… Последним событием, которое Иван помнил, был зачет у второкурсников. Все сдавали неплохо. Староста одной из групп пытался всунуть ему подарочную бутылочку коньяка, а он ни в какую не хотел брать, а потом – все… Будто опускался занавес, тяжелый, темный и недвижимый… И сразу начинало ломить в висках, будто то, что случилось после, вспоминать нельзя. И кто же это распорядился?

Неужели он все же взял коньяк у Вовы Липатова? Нет! Не может быть! Он, Иван Андреевич, никогда не продавался, тем более за коньяк, который недолюбливал. Нет же! Не потому что недолюбливал! Он никогда не играл в такие игры с детьми! Он вообще никогда не брал взяток, даже тогда, когда готовил абитуриентов в институты! Он был хорошим преподавателем, и те, кто у него занимался, обычно поступали и без всяких подношений. Неужели Вовка ему все-таки втюхал этот коньяк? А он выпил… Пойло оказалось паленым… Еще бы! Откуда у студента колледжа деньги на настоящий коньяк? Вот его, Ивана, и повело, снесло, так сказать, крышу… Нет! Все-таки этого не может быть, потому что не может быть никогда! Чехов в свое время очень правильную фразу завернул: определенных вещей просто не может быть, и все! Тогда что же? Что с ним случилось-то?

Врачи ничего путного не говорят. Колют дорогими препаратами и какими-то иглами, пичкают таблетками, обещают восстановление памяти в будущем. В каком будущем? Оно так необъятно… Смерть – она ведь тоже будущее… Возможно, что и вспоминать-то особенно нечего. Как говорится: шел, упал, очнулся – гипс… Но до того как упал… Что он делал до этого момента?

Лукьянов сверялся с документами из больницы и своим расписанием занятий в колледже. Между зачетом, который он помнил, и поступлением в больницу прошло тридцать шесть дней. Тридцать шесть! Больше месяца! Он пытался с пристрастием расспросить Эллу. Она говорила, что месяц, который выпал у него из памяти, ничем не отличался от всех других. Он жил, как всегда, работал, возил детей на тренировки в спортивный комплекс. Двадцать четвертого числа они ходили на день рождения к подруге Эллы. Да… Так и должно было быть. Они всегда ходят к ней на день рождения. Он там наверняка не напился, потому что… не напивался нигде и никогда… Ну… разве что в том ресторанчике, где пытался назло жене съесть порцию жирного острого мяса… Впрочем, это было давно… А в этом месяце, что полностью выпал из его памяти, Элла купила новую машину… Он якобы был ей очень рад и даже на ней ездил… И даже сам продал свою «девятку». Странно… Кому бы это он мог ее продать? Кому эдакий хлам нужен? Элла уверяет, что какому-то приятелю, которого она не знает. Еще более странно…

Мир вообще очень изменился с тех пор, как Лукьянов очнулся в больнице. Можно было подумать, что из памяти выпал не месяц, а долгие, долгие годы. Особенно непонятно вела себя Элла. Сначала она самозабвенно ухаживала за ним, не доверяя его бренное тело ни медсестрам, ни санитаркам. Ивану Андреевичу поначалу даже было стыдно и неловко перед ней. Все-таки он – мужчина, а она – женщина… После стерпелся. Человек ко всему привыкает. А потом, когда он уже начал поправляться, жена вдруг сделалась печальной, немногословной и задумчивой, будто выработала в больнице весь свой ресурс; будто бы пока он был беспомощен, ей было для чего жить, а теперь, когда он больше так сильно не нуждался в ней, она потеряла стержень. Несколько раз Иван Андреевич пытался подступиться к жене с расспросами. Она отвечала безликими фразами, каждый раз стараясь этот разговор побыстрей прекратить. В общем, Элла больше не была той Эллой, которую он знал. В ней будто затушили фитиль.