Гнездо ласточки - Татьяна Тронина

Игорь тоже понимал, что мать добровольно решила уйти из жизни, случайно она всю бутылку едкой жидкости уж никак не могла выпить. Но ни с кем и никогда он не говорил на эту тему, даже с близкими родственниками. Внутри себя носил эту боль – предала. Бросила. Не считала главным и нужным. Ни во что не ставила. Ей было наплевать. Из-за какого-то Ковалева переживала, с легкостью оставила сына сиротой…

К счастью, в детдом Игорь не попал. Его взяла к себе родная сестра покойной матери – тетя Маруся, вместе со своим мужем дядей Юрой.

Тетя Маруся и дядя Юра Пановы никогда особо не общались с Лилией, покойной матерью Игоря, хоть и жили в одном городишке. Лилию считали неудачницей, заблудшей (родила вне брака!) – времена и нравы такие. Нет, открыто ничего не высказывалось, но между строк – читалось. По большим праздникам Пановы приглашали к себе Лилию с Игорьком. А Лилия, мама, – гордая, самолюбивая – на контакт почти не шла.

Панов-старший, дядя Юра, работал на высокой должности – директор завода. Тетя Маруся – домохозяйка, почтенная мать семейства. К тому моменту, как ее родная сестра покончила собой, у тети Маруси уже имелись трое своих детей, дочки. Причем младшей, Лидочке, – всего годик.

Но не взять к себе сироту-племянника Пановы не могли. Этот вопрос даже не обсуждался. Осиротел? Ну что ж поделать, к нам тогда.

Так что, с одной стороны, спасибо Пановым.

Дядя Юра – мужчина строгий, старой закалки, всех держал в ежовых рукавицах. Не бил, но его нахмуренных бровей боялись домашние… А тетя Маруся – впечатлительная, трепетная, чуть что – слезы и причитания… Тоже ни на кого руку не поднимала, детей не наказывала.

Но была и оборотная сторона. Для дяди Юры требовалась лишь жесткая дисциплина, как в доме, так и у него на работе, а для тети Маруси интерес составляли собственные деточки. Зиночка, Тонечка и крошка Лидочка. Чужой ребенок, да еще мальчик, юноша почти, не вызывал у нее восторга.

Словом, в новой семье Игоря не любили. Вернее, любили – по-своему, по-родственному, жалея сироту, – но не любили так, как хотел Игорь.

Он, конечно, старался. Учился на отлично, вел себя примерно. Его хвалили, уважали, ставили в пример. Но не любили – страстно, безрассудно, нежно, обожающе… Как единственного. Как самого лучшего и необыкновенного. Как должна была его любить родная мать.

Иногда безумная надежда посещала Игоря – а вдруг, а вдруг дядя Юра примет его как своего сына? А вдруг тетя Маруся поймет, что он, один мальчик, лучше всех трех ее девочек?

Нет. Нет. Нет. По каким-то мелочам, нюансам, оговоркам – можно было всегда догадаться, что Пановы обожали дочек и ставили их выше, чем приемыша.

Игорь упорно старался стать лучше всех, он хотел, чтобы Пановы им гордились, чтобы им гордились все вокруг, даже соседи – восхищались им, любили, считали лучшим, – но…

Мало. Очень мало доставалось Игорю.

Тогда мальчик решил построить свой мир, где только он будет солнцем, обрести свою семью, где станут любить только его, его одного. Больше всех в мире.

И получилось. У Игоря появились семья, дом (построенный его же руками). Игорь заработал себе имя и уважение.

Но пришла Кира и хочет разрушить все.

Родная дочь, а как она его ненавидит…

За что?!.

– Кира Игоревна? Ну как, не передумали возвращаться? – негромко (на охоте необходимо соблюдать тишину) спросил Лапиков, тот самый второй водитель, подойдя к Кире.

Она сидела у дороги на поваленном дереве.

Кира наблюдала, как неподалеку копошатся муравьи в муравейнике.

– Тс-с, смотрите, лиса! – вдруг прошептал на ухо Лапиков.

– Где?

Между деревьями, в сумраке – медовом, густом, теплом – мелькнуло что-то рыжее.

– Ой, правда лиса! – обрадовалась Кира.

– Да, тут еще много всякого зверья бегает. Но не бойтесь, сейчас лето – даже волки нападать не станут, вас почуют, первыми уйдут. И это… Я просто тороплюсь. Я спрашиваю – не нагулялись? Вернуться на базу не хотите?

– Я остаюсь, – сказала Кира.

– Ладно. Только от машины далеко не отходите. Ребята еще часа два по лесу бегать будут, а то и дольше. Не скучайте.

– Не буду. Вечером вернетесь, да?

– Уже не я, мой напарник приедет. А я на крестины – у младшей сестренки дочка родилась. В соседней деревне. Ну как в соседней, километров пятьдесят еще ехать от нашего охотхозяйства…

– Счастливо!

– И вам того же! – ласково улыбнулся Лапиков. Садясь в машину, обернулся, улыбнулся опять, помахал рукой.

Поднимая пыль, внедорожник запрыгал по кочкам прочь.

Кира так и осталась сидеть на бревне, завороженная лесом.

Она чувствовала себя успокоенной, душа ее словно отмякла, смирилась, приняла этот мир с его жесткими и несправедливыми условиями.

И, как всегда, внезапно, из ниоткуда, начала рождаться мелодия. Из чересполосицы света и сумрака, настоянная на запахе болотных трав, состоящая из пения птиц, едва слышного шуршания муравьев, шелеста травы, задетой лисьим хвостом…

Скрипка, виолончель. Вот фортепиано подхватило мелодию. Выше, выше – туда, где смыкаются кроны деревьев, где просветы синего неба, по которому плывут облака. Еще выше, к ослепительно-яркому солнцу. Еще выше – где уже тропосфера, и не видно землю за белой, безмолвной пустыней из ватных облаков. Еще выше – туда, где на золотом престоле сидит сам Бог и легкими взмахами дирижерской палочки направляет звуки музыки…

Записать бы эту мелодию, зафиксировать. Но под рукой нет ничего.

«Да и не надо… – лениво, растворясь в природе, подумала Кира. – Я же все равно запомню, запишу потом! Как всегда было…»

– Кира! – чей-то шепот неподалеку.

– А? – Кира вздрогнула, повернулась на голос. Впереди, за деревьями, стоял отец, почти сливаясь с окружающим фоном – благодаря своей защитной форме. С ружьем за спиной.

– Иди сюда.

Кира поднялась, машинально отряхнула травинки с джинсов и – пошла.

– Папа… А как же охота?

– Ничего. Без меня обойдутся. Мало я, что ли, этих кабанов настрелял… – с усмешкой, словно стесняясь, ответил тот. – Ты вроде как спала, что ли? Сидела с закрытыми глазами.

– Я не спала. Я музыку сочиняла.

– Вот оно как… – смущенно произнес отец. – Выходит, я помешал. Сбил у тебя вдохновение.

Они брели по лесной тропинке, довольно широкой, рядом. Мелькали в траве ягодки спелой земляники, точно капли крови.

Отец наклонился, сорвал. Протянул Кире гроздь, щедро посыпанную ягодами.

– Спасибо, папа.

– Кира, ты… Ох ты. Прямо даже не знаю. Кира, я знаю – я не самым хорошим отцом был… – вздохнул отец.

Сердце у Киры сжалось, потом забилось сильнее. Оказалось, она ждала этих слов, этого признания (по сути, раскаяния) от отца всю свою жизнь.