Одного поля ягода - Чарльз Диккенс

Он протянул ей руку. И когда она с явным колебанием, даже с неохотой, коснулась ее, странная дрожь пробежала по его телу, лицо его, мертвенно-бледное, исказилось точно от боли. И он ушел.

Кукольная швея сидела в той же позе, глядя на затворившуюся за ним дверь, до тех пор, пока Лиззи не села рядом с ней, отодвинув ее столик в угол. Тогда, глядя на Лиззи так же пристально, как сначала на Брэдли, потом на дверь, мисс Рен со свойственной ей внезапностью вздернула подбородок, откинулась на спинку кресла, сложила руки на груди и изрекла следующее:

— Гм! Если мой — я, дружок, говорю о том, кто будет за мной ухаживать, — если мой окажется таким, как этот, пусть лучше оставит меня в покое. Разве такой согласится быть на побегушках и заботиться обо мне? Такой сразу вспыхнет и взлетит на воздух.

— Ну вот, ты и отделаешься от него, — сказала Лиззи ей в тон.

— Не так все это просто, — возразила мисс Рен. — Разве он один взлетит на воздух? Нет, он и меня заодно прихватит. Мне его повадки и фокусы давно известны.

— Ты думаешь, он погубит тебя? — спросила Лиззи.

— Намеренно вряд ли, дружок, — ответила мисс Рен. — Но когда в доме, где насыпаны груды пороха, чиркают спичками, — все равно где ими чиркать, что в соседней комнате, что здесь.

— Какой странный человек, — задумчиво проговорила Лиззи.

— Подальше бы от него. Лучше бы он был иностранный, — сказала эта язвительная юная особа.

По вечерам, когда они сидели дома одни, Лиззи любила расчесывать и приглаживать густые, длинные локоны кукольной швеи. Вот и теперь она развязала ленточку, которой Дженни связывала волосы во время работы, и они золотым ливнем хлынули на сутулую спину девочки, так нуждавшуюся в этой красе.

— Нет, Лиззи, сегодня не надо, — сказала Дженни, — давай лучше посидим у огня и поболтаем. — С этими словами она тоже распустила черные волосы подруги, и они двумя тяжелыми волнами упали Лиззи на грудь. Как бы любуясь контрастом, Дженни прижалась щекой к черным волосам Лиззи и незаметным движением закрыла себе лицо своими кудрями.

— Давай поговорим, — сказала Дженни, — о мистере Юджине Рэйберне.

Что-то сверкнуло среди светлых волос, лежавших на черных волосах, и если это была не звезда — откуда же ей там взяться! — значит, это был чей-то глаз, а если глаз, значит — глаз Дженни Рен, зоркий и блестящий, как у маленькой птички.

— Почему вдруг о мистере Рэйберне? — спросила Лиззи.

— Просто так, захотелось! Любопытно, он богатый?

— Нет, не богатый.

— Бедный?

— Да, для джентльмена, пожалуй, бедный.

— Ах, верно! Ведь он джентльмен! Не нам чета, правда?

Покачивание головой, задумчивое покачивание головой, и тихий ответ:

— Да, да, правда.

Кукольная швея сидела, обняв подругу за талию. Теперь она прижала ее к себе еще крепче, в то же время ухитрившись незаметно дунуть на свои волосы, и тогда глаз, сверкавший среди светлых кудрей, стал еще ярче, взгляд его еще внимательней.

— Мой будет не из джентльменов. А если окажется джентльменом, я такого быстро спроважу. Впрочем, мистер Рэйберн не мой. Его я не пленила. А любопытно, Лиззи, кто-нибудь сумел его пленить?

— Очень возможно, что и сумел.

— Да? Вот бы узнать — кто?

— Разве не может быть, что какая-нибудь леди увлеклась им и он тоже ею увлекся?

— Пожалуй, может. Хотя не знаю. Лиззи! А если бы ты была леди, как бы ты к нему относилась?

— Я — леди? — со смехом повторила девушка. — Какая ты фантазерка!

— Да, фантазерка! А ты все-таки скажи, ну просто так, для интереса.

— Это я-то — леди! Я — дочь бедняка, я, которая работала за гребца в отцовской лодке. Я, которая была на Темзе вместе с моим бедным отцом и вместе с ним вернулась домой в тот вечер, когда мне пришлось впервые увидеть этого человека! И как я смутилась, поймав на себе его взгляд, так смутилась, что встала и вышла из комнаты!

"Значит, он и в тот вечер на тебя смотрел, хоть ты и не леди!" подумала мисс Рен.

— Какая же я леди! — вполголоса продолжала Лиззи, глядя на огонь. Ведь с могилы моего несчастного отца еще не смыто позорное пятно, и смыть его мне помогает этот человек! И вдруг я — леди!

— Ну, пусть я фантазерка, а все-таки! — упорствовала мисс Рен.

— Ты слишком многого от меня хочешь, Дженни, слишком многого. Моей фантазии не хватит на это. — При свете неяркого огня она улыбнулась задумчивой, грустной улыбкой.

— Но мне хочется потешить себя, Лиззи, и ты со мной не спорь, потому что я горемыка и мой непослушный ребенок сегодня меня совсем измучил. Посмотри на огонь, как тогда, когда вы жили в своем старом домишке — бывшей ветряной мельнице. Помнишь, ты рассказывала? Посмотри туда… как это у вас называлось, когда вы фантазировали с братом, который мне не нравится?

— Ямка в углях?

— Да, да! Посмотри туда, и ты увидишь там леди.

— Это гораздо проще, Дженни, чем вообразить знатной леди самое себя.

Сверкающий глаз не мигая смотрел вверх, на обращенное к огню задумчивое лицо.

— Ну? — сказала кукольная швея. — Нашлась там наша леди?

Лиззи кивнула головой и спросила:

— Сделать ее богатой?

— Да, пусть будет богатая, ведь он-то бедный.

— Она богатая-пребогатая. Сделать ее красивой?

— Уж если ты, Лиззи, красивая, так ей и подавно надо быть красавицей.

— Она красавица-раскрасавица.

— А что она говорит о нем? — тихонько спросила Дженни и устремила еще более пристальный взгляд на обращенное к огню лицо.

— Она так рада, так рада своему богатству, потому что эти деньги послужат ему. Она так рада, так рада своей красоте, потому что он сможет ею гордиться. Ее бедное сердце…

— Ее бедное сердце? — переспросила мисс Рен.

— Ее сердце, правдивое, любящее — отдано ему. Она с радостью умерла бы вместе с ним.." Нет! Лучше умереть ради него! Она знает его недостатки, но как им не быть, когда он жил отщепенцем, ни во что не верил, никого не любил, никого не уважал! И она, богатая, красивая леди, с которой мне никогда не сравняться, говорит ему: "Дай мне занять это пустое место в твоем сердце, пойми, как мало я думаю о себе, испытай, на что я ради тебя готова, сколько я ради тебя претерплю, — и, может быть, тогда я помогу тебе стать лучше — я, которая настолько хуже тебя, что меня и в мыслях вряд ли кто поставит рядом с тобой!"

Слушая эти самозабвенные слова, видя восторг и волнение на обращенном к огню лице, девочка откинула свободной рукой свои волосы, и в ее сосредоточенном взгляде проступил чуть ли не ужас. И как только Лиззи умолкла, она опустила голову и простонала:

— О боже мой! Боже мой!

— У тебя что-нибудь болит, Дженни? — спросила ее подруга, словно пробуждаясь от сна,

— Да, болит, только это не прежняя боль. Уложи меня, уложи поскорее. И посиди со мной. Запри дверь и никуда не уходи. — Потом, спрятав лицо, она прошептала: — Лиззи, Лиззи! Бедная Лиззи! Любимые мои детки, спуститесь сегодня по длинным сверкающим лучам, только не ко мне, а к ней! Она нуждается в вас больше, чем я!

С просветленным лицом кукольная швея протянула руки ввысь, потом снова повернулась к Лиззи, обняла ее за шею и припала к ней на грудь.

ГЛАВА XII

Главным образом о стервятниках

Плут Райдергуд жил в самой сердцевине, в самом нутре гавани Лаймхауз, среди такелажников, среди ремесленного люда, мастерившего мачты, весла, блоки, среди судовых плотников и парусников — точно в корабельном трюме, битком набитом самыми разношерстными представителями рода человеческого, многие из которых были не лучше его, многие гораздо лучше, но худших, чем он, там вовсе не попадалось. Не считая для себя такой уж высокой честью дружбу с Плутом, обитатели гавани, хоть и не слишком разборчивые в выборе приятелей, сплошь и рядом холодно поворачивались к нему спиной, вместо того чтобы обменяться горячим рукопожатием, и почти никогда не пили с ним в компании, разве только на его счет. Но некоторых здешних жителей, движимых духом гражданского долга и личной добродетели, даже столь сильный побудитель не мог заставить водиться с презренным доносчиком. Впрочем, у этой высокой морали были свои изъяны, ибо носители ее считали свидетеля правдивого, предстающего пред лицом правосудия, таким же плохим товарищем и прохвостом, как и лжесвидетеля.

Если бы не дочь, о которой мистер Райдергуд любил упоминать, гавань могла бы оказаться для него сущей могилой в смысле подыскания средств к жизни. Но мисс Плезент Райдергуд занимала там кое-какое положение, имела кое-какие связи. Она была закладчица — из мелких мелкая — и содержала так называемую ссудную лавку, где выдают грошовые суммы под такие же грошовые вещи, оставляемые в залог. К двадцати четырем годам Плезент имела за плечами пятилетний опыт в такого рода делах. Ссудную лавку основала еще ее матушка, и по смерти своей родительницы Плезент сама обосновалась там, унаследовав от покойной капитал в пятнадцать шиллингов, припрятанных в подушке, — факт, о котором умирающая успела сообщить дочери более или менее членораздельным шепотом, до того как водянка — результат пристрастия к джину и нюхательному табаку — повергла ее в состояние, несовместимое ни с членораздельностью, ни с дальнейшим пребыванием в этом мире.