Отражение удара - Андрей Воронин

Старенькие ходики на стене торопили: время не ждет. Жалко тратить оставшиеся дни на то, чтобы получать втыки от начальства и самому давать втыки подчиненным, но просто так работу не бросишь. И потом, день там или год, но жить на что-то все равно надо. Вот эти самые сигареты тоже бесплатно не раздают.

Впервые за много лет он проснулся раньше жены и даже раньше, чем зазвенел будильник. Виновато было, конечно, выпитое на ночь пиво — похоже, сегодня ночью он никуда не выходил, а если выходил, то не удосужился облегчиться где-нибудь на улице. А правда, подумал он, выходил я или не выходил?

Он потушил сигарету и заглянул в спальню. Жена спала, разбросав по подушке волосы. Косынка, которой она с вечера стянула себе лоб, жалуясь на головную боль, совсем сползла на лицо. Шинкарев не стал поправлять — пусть спит. Рядом с ней на тумбочке кверху переплетом лежала раскрытая книга. Читала допоздна, решил Сергей Дмитриевич, осторожно прикрывая дверь.

Стоя посреди прихожей, он огляделся, решая, с чего начать. Привычным движением нащупав в стенном шкафу свою куртку, он убедился, что она сухая.

Это еще ни о чем не говорило — ночью дождя могло и не быть. Пошарив в карманах, Сергей Дмитриевич не обнаружил там ничего заслуживающего внимания.

Все говорило за то, что двойник взял отгул, но Шинкарев уже привык рассчитывать на самое худшее. Что-то нашептывало, что ночью с ним произошла масса интересных событий. «Может быть, память понемногу возвращается? — с неожиданным для себя сарказмом подумал Сергей Дмитриевич. — Вот будет номер…

Вспомнить все, что я натворил за это время будет, пожалуй, пострашнее, чем посмотреть фильм ужасов. Ну и что? Чего ты ноешь, Шинкарев? Не ты ли хотел острых ощущений?»

Было еще одно местечко, куда стоило заглянуть.

Сергей Дмитриевич открыл соседний шкаф, в котором хранил инструменты, баночки с гвоздями и шурупами, шнуры с вилками от давно вышедших из строя электроприборов и прочую дребедень, которой всегда навалом у любого хозяина. На верхних полках этого шкафа стояли банки со всякими соленьями, вареньями и маринадами, которые Алла Петровна каждый год закатывала десятками. Основные припасы хранились в подвале, а здесь была лишь малая часть, подлежавшая употреблению в ближайшее время.

То, что он искал, было здесь. Свернутая в тугой ком офицерская плащ-накидка, о существовании которой Шинкарев давным-давно забыл, лежала поверх ящика с инструментами. Она была свернута подкладкой наружу, так что было непонятно, сухая она или мокрая. Сергей Дмитриевич прикоснулся пальцами к клетчатой клеенке подкладки. Нет, так ничего не поймешь…

Ему вдруг снова сделалось страшно. Сколько ни притворяйся этаким суперменом, которому море по колено, себя-то не обманешь. Сергей Дмитриевич боялся, боялся до судорог, и именно поэтому взялся за торчащий край накидки и потянул на себя.

Накидка развернулась, и Сергей Дмитриевич едва успел подхватить вывалившийся из нее топор. Это был маленький, очень удобный топорик с прикладистым, красиво изогнутым и любовно отполированным топорищем. Сейчас он был сплошь покрыт густыми красными пятнами, еще не успевшими просохнуть, лезвие было зазубрено, словно им рубили гвозди, и кое-где на него налипли короткие седые волоски.

«Ха, гвозди! Кости им рубили, а не гвозди», — подумал Шинкарев. Он даже забыл, что боится чужой крови.

Тело утратило всякую чувствительность, взгляд расфокусировался, на губах выступила слюна. Он не мог пошевелить даже пальцем, и только под черепом шла лихорадочная суетливая возня. Мысли толкались, налезали друг на друга, а потом вдруг разбегались в стороны, как капли воды по раскаленной сковороде.

«Да, ночка у меня была еще та. А ведь не видать мне ни тюрьмы, ни сумасшедшего дома, — понял он вдруг. — Менты меня просто пристрелят, как бешеного пса, а в отчете напишут, что я оказал сопротивление при аресте. Поделом, не спорю, но от этого не легче. Хотя, чем так жить…»

Он снова, в который уже раз, подумал о самоубийстве, но только вскользь, отлично понимая, что у него никогда не хватит мужества на последний шаг. Он знал, почему люди порой кончают с собой, но никак не мог взять в толк, как они это делают. Как можно спрыгнуть с двенадцатого этажа или пустить пулю в лоб? Как можно сидеть в теплой ванне и пилить вены, точно зная, что после этого обязательно умрешь? Ну, скажите на милость, КАК? Пусть уж лучше это сделают другие.

И лучше, если произойдет это ночью, когда власть над телом берет полоумный двойник. Вот его пусть и убивают выстрелом в затылок, а он, Сергей Дмитриевич, просто ляжет вечером спать и не проснется. То-то жена удивится… Или не удивится?

Ладно, решил он, приходя в себя. Что будет, то будет, а торопить собственный конец ни к чему. Ну, что тут у нас?

Он осторожно, чтобы не брякнуть, положил топор на плащ-накидку и посмотрел на руки. Ладони были в крови. Шинкарева затошнило, но только чуть-чуть, и сразу же отпустило.

Вот с этого и начнем, решил он, снова беря топор и направляясь в ванную. Свет он включил локтем, чтобы не запачкать кровью выключатель.

Он тщательно отмыл топор и руки, а потом и ванну, забрызганную розовым. Ему подумалось, что надо было мыть топор в раковине — вряд ли он теперь сможет мыться в этой ванне. «Сможешь, — сказал он себе. — Сможешь, как миленький».

Топор он положил назад в инструментальный ящик, решив как-нибудь потом, когда все более или менее уляжется, отнести его на работу и отдать заточнику столярного участка, чтобы тот привел в порядок поврежденное лезвие. Заточник был мастером своего дела, и топор, побывав в его руках, становился острым, как бритва. Шинкарев представил, на что похожа сейчас его жертва, и содрогнулся от пугливого отвращения. «Нет уж, — подумал он, лучше все-таки ничего не помнить. Спокойнее как-то».

Теперь надо было решить, что делать с плащ-накидкой. Район был старый, о мусоропроводах здесь знали только понаслышке, а хранить испачканную кровью хламиду дома опасно — на нее могла случайно наткнуться жена. Устраивать постирушки Сергею Дмитриевичу было уже некогда, да и где такую здоровенную сушить? Покопавшись в шкафу, он осторожно выволок из-под груды хлама старые гантели, с помощью которых когда-то мечтал сделать себе мышцы. Гантели были ржавые, но веса от этого не потеряли. Одну он затолкал на место, а вторую туго обернул плащ-накидкой. Образовавшийся увесистый ком Сергей Дмитриевич затолкал в пакет с прочными пластмассовыми ручками. Дело было, можно сказать, сделано. Накидка отправится вслед за наручниками… кстати, откуда они все-таки взялись, эти наручники? Теперь, узнав о себе побольше, Шинкарев почти не сомневался, что снял их с мертвого милиционера. Тогда где, интересно, пистолет? Не мог же он, забрав наручники, оставить на трупе пистолет. Или мог?

Ох, вряд ли…

Пистолет, скорее всего, лежал где-то, дожидаясь своего часа, и что-то подсказывало Шинкареву, что время это скоро наступит. «Вот кончится у меня инструмент, — подумал он, — тогда, глядишь, и пистолет найдется. А может, поискать? Вдруг он где-то в квартире?

Нет, не стоит. Начнешь рыться, жена обязательно спросит, что ищешь. Еще и помогать полезет… Нет, не стоит искать. Придет время, сам найдется. Да и вряд ли я пистолет дома спрятал. Слишком опасно».

Его вдруг заинтересовал один вопрос: а почему, собственно, двойник никогда не убирает за собой? Почему он постоянно оставляет какие-то улики? Что это — послания от ночного Шинкарева Шинкареву дневному?

Очень может быть… Написал бы письмецо, что ли…

Мысль неожиданно показалась забавной. А почему бы и нет? Если тот псих не пишет, то можно написать ему. Уймись, мол, сволочь… А вдруг ответит?

По спине у него пробежали мурашки, живот свело.

В этой затее было что-то от спиритизма, от нее отчетливо попахивало мистикой, сделкой с дьяволом… Сумасшедшим домом это пахнет, решил Шинкарев, но мысль засела в сознании, как ржавый гвоздь.

Перед тем, как уйти на работу, он заглянул в спальню. Жена по-прежнему спала. Она переменила позу, повернувшись к двери спиной и свернувшись калачиком.

Сердце Сергея Дмитриевича сжалось от нежности и печали. Как она будет жить, когда все откроется? Как она перенесет его арест, а может быть, и смерть? Жалость тут же сменилась раздражением. «А я? — подумал он. — А как это перенесу я? Ей хорошо, она ни в чем не виновата. Спит себе и ничего не подозревает, как курица на птицефабрике. Муж по ночам бродит неизвестно где, а ей хоть бы что».

Он немедленно устыдился своих несправедливых мыслей и тихо прикрыл дверь. Спускаясь по лестнице и здороваясь с одетым в камуфляж соседом, который был мокрым насквозь не то от пота, не то от дождя, он подумал, что такая резкая смена настроений вряд ли свидетельствует о душевном здоровье. Ему вдруг стало смешно: тоже мне, светило психиатрии! Как будто мало прямых свидетельств того, что у него поехала крыша, так надо еще и смену настроений приплести! Цирк, да и только.