Отражение удара - Андрей Воронин

И как-то всегда получалось, что он прав: три года подряд каждую ночь, невзирая на погоду, он выходил на улицу, и за три года его ни разу никто не остановил, кроме все тех же патрульных. Придраться милиционерам было не к чему: документы у старика всегда были при себе, оружия он не имел, а комендантский час в Москве, слава богу, еще не ввели. Правда, один не в меру ретивый сержант не раз высказывал в разговорах с коллегами предположение, что дед в светлом плаще просто готовит какое-то крупное преступление, а пока что приучает сотрудников милиции к тому, что он является как бы неотъемлемой частью городского пейзажа, запасаясь таким образом чем-то вроде алиби. Сержанта подняли на смех, что полностью опровергало расхожее мнение, будто в патрульно-постовой службе работают сплошные идиоты.

Время приближалось уже к трем часам, когда Аполлон Степанович свернул на Малую Грузинскую.

Ходьба утомила его, сырой ночной воздух успокоил нервы, и он чувствовал, что уснет, едва успев коснуться щекой подушки. Старательно обходя блестевшие в свете уличных фонарей лужи, Пряхин в который раз порадовался тому, что в свое время не стал терпеть светкин храп и выбрался на свежий воздух. Он чувствовал, что эти прогулки очень полезны для здоровья — не понимал, а вот именно чувствовал. Сейчас состояние его организма было даже лучше, чем три года назад: живот, как-то незаметно выросший у него годам к пятидесяти, заметно уменьшился в размерах, он перестал задыхаться при ходьбе и начисто пропали головные боли, не дававшие житья в последние десять лет. Аполлон Степанович рассчитывал протянуть еще лет пятнадцать-двадцать — конечно, при условии, что избавится от Светки, которая надоела ему, как паховая грыжа. Кому приятно жить под одной крышей с человеком, который желает тебе смерти?

«Если буду переезжать, — подумал он, — обязательно выберу город, в котором есть река, и не какая-нибудь Зловонючка, а нормальная река, в которой полно рыбы и которую нельзя переплюнуть одним плевком.

С моей бессонницей рыбалка — самое милое дело».

Мимо, приветственно мигнув фарами, проехал милицейский «уазик». Аполлон Степанович шутливо отдал честь, приложив пальцы к козырьку своей клетчатой кепки. «Уазик» фыркнул выхлопной трубой и укатил.

Потом встретился продрогший бомж Васяня, старый знакомый, которого опять выставили из подъезда, где он устроился на ночлег. Они немного поговорили о погоде и о политике. В связи с темой погоды Васяня пожаловался на геморрой, Аполлон Степанович ему посочувствовал и дал три рубля с мелочью — больше у него при себе не было.

— Хороший ты мужик, Степаныч, — благодарно прохрипел Васяня, — а только посидел бы ты пока что дома. Слыхал, маньяк у нас завелся? Неровен час, и до тебя доберется.

Про маньяка Аполлон Степанович, конечно же, слышал. В этом плане ему даже было, чем похвастаться, ведь это именно его, а не кого-то другого, вчера ночью протаранил удиравший от убийцы мальчишка. Пряхин рассказал Васяне эту историю, предупредительно держа зонт так, чтобы тот прикрывал и его, и бомжа.

Выслушав его, бомж зябко передернул плечами, вынул из кармана изжеванный, треснувший вдоль деревянный мундштук, вставил в него окурок и закурил. Курил он скупыми экономными затяжками, надолго задерживая в легких вонючий дым.

— Вот я и говорю, — хрипло заметил он между затяжками, — сидел бы ты дома. Маньяк — он и есть маньяк. Ему все равно кого кончать, старого или малого. Тем более, что этого пацана ты, можно сказать, спас. Кабы не ты, догнал бы его этот гад и додавил до полной и окончательной победы. Как бы он тебе за это не отомстил.

— Да брось ты, Васяня, — рассудительно сказал Аполлон Степанович. Маньяки — они потому и маньяки, что завернулись на чем-то одном. Их всегда по почерку узнают. Один, к примеру, женщин насилует и убивает, другой малолеток в лифте караулит… Этот псих на пацана напал, так зачем, скажи на милость, ему такой старый дед, как я?

— Ну, не знаю, — нерешительно сказал Васяня. — Может, ты и прав…

— Ясное дело, прав, — уверенно произнес Пряхин. — И потом, вся милиция на ногах, ищут. А этого гада уже, наверное, и след простыл.

— Это точно, — Васяня сплюнул на тротуар, — ищут. Меня сегодня целое утро в отделении продержали, все выспрашивали: не видал ли чего, да не я ли это…

Козлы. Ищут они… Они без фонарика свою задницу найти не могут, когда подтереться надо, а ты говоришь — ищут-.

Человек, стоявший в нескольких шагах от них, скрытый густой тенью старого пятиэтажного дома, слегка переменил позу и медленно растянул губы в невеселой улыбке. Отблеск дальнего фонаря смутно блеснул на обнажившихся зубах. Глаз его видно не было — их скрывал низко надвинутый капюшон старой офицерской плащ-накидки. Из своего укрытия человек слышал каждое слово.

Слова доносились до него в искаженном, изуродованном виде. Голоса Пряхина и бомжа напоминали ему какое-то утробное ворчание, словно были записаны на пленке, пущенной с малой скоростью. Очертания фигур, домов и деревьев были изломанными и болезненно перекрученными, и все вокруг было пропитано ненавистью.

Ненависть сырым туманом висела в воздухе, ненависть сеялась с неба мелким дождем и собиралась в лужи под ногами. Она текла по водосточным трубам, она отравляла небо и землю, ядовитым потом выступала из каменных стен и вила гнезда в обнажившихся мокрых ветвях деревьев, корни которых пили ненависть из земли точно так же, как пиявка сосет кровь.

Ненависть распирала человека в плащ-накидке изнутри, и если бы взглядом можно было убить, то и Пряхин, и Васяня давно лежали бы на тротуаре. Ненависть была живым существом, и, как всякое живое существо, она росла и требовала пищи — с каждым днем все больше и больше. Огромный слизистый червь ненависти пожирал своего хозяина изнутри, он был голоден всегда, и его уже не удовлетворяли мелкие подачки вроде распятых котов или проколотых шин. Такие вещи можно было терпеть в качестве легкой закуски. Главным блюдом была кровь, предсмертные судороги и последний выдох жертвы, и ненависть толкала своего хозяина все вперед и вперед, подсказывая ему все новые способы и нашептывая имена.

Глядя на беседующих стариков, человек в плащ-накидке подумал, что было бы неплохо разом покончить с обоими. Старик в светлом плаще помог мальчишке выскользнуть из лап смерти, и ненависть осталась голодной. А бомж… Что ж, бомж — это лишняя пара глаз, а значит — лишняя опасность. Если кто-то увидит, разглядит, догадается… нет, бомжа нужно тоже убить. Может быть, получив двойную порцию крови, ненависть на время угомонится и даст хозяину немного отдохнуть, отлежаться на дне. Старик в светлом плаще, которого бомж называл Степановичем, был абсолютно прав: милиция, хоть и вяло пока, но уже начала шевелиться, и несколько ночей, проведенных в своей постели, пошли бы убийце на пользу. Пусть успокоятся, пусть решат, что маньяк, которого они ищут, сменил район своих действий…

Кстати, сменить район тоже не помешает. У убийцы были такие планы, и он уже начал подготовительную работу в этом направлении, запасаясь кормом для своей ненависти впрок.

Так что же все-таки делать с бомжем? Убийца покрепче стиснул рукоять спрятанного под плащ-накидкой топорика. Два точных удара — и дело сделано. Рискнуть? А что, если что-то снова пойдет не так? Все-таки их двое, а рисковать нельзя. Если хотя бы один из них увидит лицо убийцы и останется жив, все будет кончено прежде, чем наступит утро.

Нет, с бомжем придется подождать. Тем более, что район буквально нашпигован милицией. Возле дома старика приготовлена засада, убийца отчетливо видел в темном салоне одной из припаркованных у подъезда машин огоньки сигарет. Это было логично: менты знали, что старик гуляет по ночам, и решили ловить маньяка на живца. Ну-ну… За любителем ночных прогулок наверняка следовал незаметный соглядатай, готовый при первом же признаке тревоги броситься на помощь. Скорее всего, обнаружив убийцу, менты станут стрелять на поражение — так будет проще и им, и суду. Человек в плащ-накидке не собирался подставляться под пули, да и присутствие на собственном судебном процессе в его планы не входило.

Осторожно оторвавшись от сырой стены, убийца сделал медленный, бесшумный шаг назад и окончательно растаял во тьме.

Глава 9

Оперуполномоченный отдела по расследованию убийств лейтенант Гусев закинул руки за голову и потянулся так, что затрещало сиденье стареньких «жигулей». Гусев был человеком рослым и очень неплохо развитым физически, и после трех часов заключения в тесном салоне самого популярного в России автомобиля чувствовал себя так, словно сутки пролежал связанным в каком-нибудь не слишком просторном чемодане. Это «великое сидение» раздражало его, поскольку представлялось абсолютно бессмысленным.

— И какого хрена мы тут торчим? — недовольно пробормотал он. — Ведь ясно же, что никакого толку от этого не будет.