Австралоиды живут в Индии - Людмила Шапошникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рано утром я отправилась в деревню, где жил Падикен. Я шла по предрассветным джунглям. На траве лежала обильная роса. И эта росяная трава источала свежесть и тонкий аромат. Птицы уже проснулись и наполнили лес своим разноголосьем. Небо еще было серым, но на востоке сквозь деревья краснела полоса зари, готовая вот-вот вспыхнуть золотом солнечных лучей. Падикена увидела сразу. Он стоял перед хижиной и время от времени воздевал руки к небу. И как будто по команде рук вспыхнули косые лучи солнца, и в них задрожала цветочная пыльца. Падикен запел что-то без слов, прижал руки ко лбу, а потом к груди и осмотрелся.
― Падикен! — позвала я жреца.
― А, мадама! — оживился он. — Идем в дом, будешь гостем.
За хижиной раздавался глухой ритмичный стук, я догадалась, что это жена Падикена рушила падди в высокой деревянной ступе. В хижине, в очаге, врытом в землю, горел огонь. Голубой дым поднимался вверх и оседал на бамбуковых жердях крыши черной копотью. Рядом с очагом стояло несколько глиняных горшков, а на бамбуковой стене висело два барабана. Этим обновка хижины полностью исчерпывалась. Падикен суетился около очага и стал звать жену.
— Что это ты с утра пораньше машешь руками? ― спросила я его.
— Я не машу руками, — обиделся Падикен. — Я молился. Молился великому богу Потэ. Могущественному и славному богу. Я жрец и должен делать это каждое утро. А ты — «машешь руками», — передразнил он меня.
— Ну, извини, — сказала я миролюбиво. — Я не знала, что ты молился богу Потэ. А кто такой Потэ? Я что-то не слышала о таком боге. И почему ему надо молиться с раннего утра?
— Ты не знаешь Потэ? — поразился Падикен. — Ты же видишь его каждый день. Кто дает нам тепло и свет. Потэ.
— Но ведь это солнце — Сурья, — возразила я.
— Так называют его другие. А для нас, урали, оно Потэ. Мы многое называем по-другому. Мать у нас «абе», а отец — «амман», а другие называют мать «амма». Вот видишь как?
Да, действительно, язык урали чем-то отличается от языка их соседей. Но откуда возникли эти различия, я не знала. Может быть, урали сохранили что-то от того древнего языка, на котором говорили их предки — протоавстралоиды и который тогда еще не назывался дравидийским… Пока я размышляла над всем этим, пришла жена Падикена. Она начала переставлять глиняные горшки. Горшки были темными от копоти, как будто кто их специально покрыл черным лаком. У очага стояли маленькие горшочки, средние и совсем большие. Их днища были скруглены, на некоторых был незатейливый узор.
— Кто у вас в деревне делает горшки? — спросила я Падикена.
— У нас в деревне их когда-то делали. А теперь не делают.
— Почему? — поинтересовалась я.
— Нет глины. Землю, на которой мы добывали глину, у нас отобрали и не разрешают оттуда брать глину. Мы давно уже не делаем горшков.
— Кто же все-таки делал эти горшки? — не отставала я.
— Что ты меня спрашиваешь о горшках? Спроси лучше мою жену.
Жена Падикена сразу поняла, что настал ее черед.
— И кто спрашивает об этом у мужчин? — с укором сказала она мне. — Они об этом ничего не знают. Горшки делаем мы, женщины. И я делала их когда-то. Но теперь мне их не из чего делать. Вот посмотри.
И жена Падикена извлекла откуда-то из угла деревянный скребок, напоминавший лопаточку.
— Этим я и делала горшки. Вот тут, — она снова начала переставлять посуду, — остался еще мой горшок.
Она гордо подняла горшок на ладони.
— Посмотри, какой он легкий, звонкий и прочный. Разве мужчина может такой сделать? К примеру, мой Падикен?
Падикен смущенно хмыкнул, но потом приосанился и важно сказал:
— О чем ты, женщина, говоришь? То, что я умею, никто не умеет.
— В том, что ты умеешь, риса не сваришь, — отпарировала жена.
— Вот так всегда, — тяжело вздохнул Падикен.
— А где же все-таки делают эти горшки? — спросила я жреца, давая ему возможность поднять свой престиж в глазах жены.
— Не знаю, — растерялся Падикен. — Если хочешь, мы пойдем с тобой от деревни к деревне и найдем горшечницу.
— Что ты удумал? — засмеялась жена. — От деревни к деревне… Этак ты, мадама, с ним всю жизнь проходишь. Надо идти в деревню Палвеличам и найти там Деви. Понял?
— Понял, — покорно согласился Падикен.
И мы снова пошли туда, где голубел хребет на границе с Кургом. Деревня Палвеличам возникла неожиданно среди редкой поросли деревьев. У нее был какой-то заброшенный и неопрятный вид. Под деревьями стоял навес, крытый рисовой соломой. Никого в деревне не было видно, и только женщина, сидевшая на корточках под навесом, свидетельствовала о том, что здесь есть люди.
Мы подошли к навесу. Женщина поднялась навстречу нам. Она была уже немолодая, сухонькая, с тонкими подвижными руками. Под навесом стояли горшки.
— Кого это ты, Падикен, привел? — спросила она, с интересом разглядывая меня.
— Вот мадама, — начал Падикен, — хочет посмотреть, как ты делаешь горшки.
Женщина смущенно улыбнулась, искоса глянула на меня и сказала, что первый раз кто-то приходит, чтобы посмотреть, как она делает горшки.
— Ты Деви? — спросила я ее.
— Деви, — изумленно глянула она на меня. — А ты откуда знаешь?
— Мне о тебе рассказала жена Падикена.
— А-а… — чуть разочарованно протянула Деви. — А ты откуда?
— Из Советского Союза, — сказала я.
— Это где же? Что-то я о такой деревне не слышала.
— Это целая страна, — важно пояснил Падикен. — И очень далеко отсюда.
— А что, — спросила Деви, — у вас там горшков не делают?
— Делают. Только другие.
— О! — оживилась Деви. — Ты мне покажешь, как их делают?
Я так растерялась, что даже забыла форму наших горшков.
— Я не знаю, как их делают, — чистосердечно призналась я.
— Аё! — всплеснула Деви тонкими руками. — Что это за женщины, которые не умеют делать горшки?
— Ты что-то много говоришь сегодня, — пришел мне на помощь Падикен. — Женщины как женщины. Не всем же делать горшки. Они умеют многое другое.
Деви вздохнула и пригласила меня под навес.
— Иди посмотри, как это делается, — сказала она.
И вдруг неожиданно предложила:
— Давай я тебя выучу делать горшки. И ты научишь своих женщин. А?
«Это было бы неплохо», — подумала я.
— У мадамы нет времени заниматься твоими горшками! — почему-то рассердился Падикен. — Лучше покажи, как ты делаешь сама.
Деви опять вздохнула и грустно посмотрела на меня. Так иногда смотрят хорошие, сердечные люди на неудавшегося в чем-то человека.
― Ну, смотри, — сказала Деви. — Может быть, чему-нибудь и научишься. — И покачала осуждающе головой.
Только теперь я заметила, что рядом с Деви не было гончарного круга. В любой индийской деревне у горшечника был гончарный круг, а здесь его не было. Мне опять невероятно повезло. Я смогла увидеть, как работал древний горшечник, может быть, самый первый из горшечников. Тот самый, который еще не знал, что такое гончарный круг. В каком веке родился такой горшечник? Наверно, в том же каменном. И урали упорно продолжают эту традицию каменного века.
Деви очень старалась. Ее руки работали точно и ловко. Временами она бросала на меня взгляды и как будто говорила: «Посмотри, как все просто. Запоминай и учись».
Она взяла ком приготовленной глины, размяла его сильными тонкими руками и, похлопывая его ладонями, быстро превратила в шар почти правильной формы. Затем взяла деревянный скребок и стала удалять все лишнее с шара. Постепенно кусок глины стал обретать форму горшка. Но только внешнюю его форму, внутри еще оставалась глина. Форма эта была удивительно правильной. Скребок в чудесных руках Деви работал точно и расчетливо. Ни одного лишнего движения, ни одного неудачного среза. Деви, как истый художник, выписывала твердую и абсолютно правильную линию будущего горшка. Когда внешняя форма была завершена и отделана, Деви отставила ее в сторону и пригласила меня полюбоваться ею. И только легкие следы скребка на форме говорили о том, что гончарный круг не принимал участия в ее создании.
— Теперь следи внимательно, — сказала Деви. — Я сейчас буду вынимать глину изнутри. Это самое трудное. Стенки горшка должны быть все одинаковой толщины. Иначе горшок лопнет, когда я буду его обжигать.
И снова засновали удивительные руки горшечницы. И снова точно и безошибочно скребок формировал внутреннюю стенку горшка. Для меня это было непостижимо. Я впервые видела, чтобы руки работали так быстро и точно. Наконец, горшок был готов. Он стоял перед Деви сырой, еще хрупкий, поражающий своей совершенной формой. Деви осторожно взяла его обеими руками и вынесла из-под навеса на солнце. Там уже сушилось около десятка горшков разных размеров.
— Теперь пусть сушится, — сказала она. — Когда высохнет, я его обожгу.