Божья кара - Виктор Пронин

Лиза прибежала, тут же закуталась в полотенце и села рядом, звонко стуча зубами.

– Холодно тут у вас... Лучше бы я в море оставалась.

– Сейчас вернешься... Тут вот наш друг Андрюшенька хочет задать тебе два-три вопроса. Слушай его внимательно и отвечай, не задумываясь. Врубилась?

– Угу.

– Лиза, – начал Андрей, – тут вот в чем дело... Несколько дней назад... Как бы тебе это сказать...

– Да знаю я! Сейчас будете про маньяка спрашивать, который ко мне приставал! Ну, что там у вас? – По бойкости и непосредственности Лиза, похоже, уже обходила свою мать.

– Ты его запомнила?

– Ничего особенного. Обычный приставала. В глазки заглядывает, ручки гладит, глупости всякие говорит...

– Какие глупости?

– А! Принцы-шминцы-леденцы!

– А какое-то отличие у него есть? Может, бородавка на носу, может, одного уха не хватает или руки перьями покрыты?

– Значит, так, Андрюшенька... Бородавок на носу у него нету. Обе ухи на месте.

– Уши, – поправила Наташа.

– Я знаю, но мне так больше нравится. И перьев я не заметила. Но какой-то непорядок у него есть... Что-то не так, как у всех людей.

– Может, пальца у него не хватает?

– Пальцы вроде на месте...

– Может, ногти грызет?

– Может, и грызет, кто его знает... Но при мне не грыз, при мне он только мои ладошки тискал, пальцем по линиям водил, судьбу мне предсказывал...

– Хорошую судьбу предсказал?

– Ничего, жить можно.

– А непорядок у него на правой руке или на левой?

– Сейчас скажу... – Лиза задумалась, поводила рукой направо-налево... – Если он сидел на корточках напротив меня, то слева у него была... Слева от меня у него была правая рука. Вот на правой руке что-то меня зацепило, а что именно зацепило, вспомнить не могу. В мозгах не отпечаталось.

– Но если вспомнишь, – начал было Андрей, но Лиза его перебила:

– Нет-нет, не вспомню. Ведь женщины ушами воспринимают мир, ушами я и слушала его предсказания. Вот если его услышу, то узнаю, он это или не он.

– Шепелявый?

– Нет, он не шепелявит, не чихает, не кашляет, не заикается... Но узнать можно.

– Ну, хоть не заикается, и то хорошо, – тяжко вздохнул Андрей. – Все-таки круг подозреваемых сузился. Заики отпадают.

Сзади подошел голый парень с рыжими волосами в разных местах, постоял, сел рядом с Наташей, как бы уже одним этим заявляя права на нее.

– Между прочим, – сказал он, помолчав, – здесь находиться в штанах не принято.

– А я и не нахожусь, поскольку не терялся, – ответил Андрей, поднимаясь. – Между прочим, в твоем возрасте иметь такие яйца тоже неприлично.

– Чем же тебе мои яйца не понравились? – нахмурился рыжий.

– Мелковаты. У пигмеев крупнее. – Андрей махнул Наташе рукой и зашагал по песку к асфальтовой дорожке.

– Получил? – услышал он сзади веселый голос Наташи. – Говорила же тебе – не возникай. Твое время ночное.

Рыжий что-то проворчал в ответ, но Андрей знал – на Наташины слова достойного ответа вот так сразу не найти. Да и вообще можно ли на них найти достойный ответ, даже задумавшись на годик-второй?

То, что затеял Амок, иначе как авантюрой назвать было нельзя. Но все мы время от времени испытываем потребность в авантюре, а то и вообще приходим к выводу, что только авантюра, безумная и отчаянная, может спасти нашу бестолковую жизнь, несчастную любовь, вытащить из гиблого положения, в котором оказались опять же из-за бестолковой жизни и несчастной любви.

Кстати, вы не замечали, что самая разнесчастная любовь является таковой только в момент нашей катастрофы, а проходят годы, и мы вспоминаем время душевных своих терзаний как самое счастливое наше время...

Наверняка и с Амоком случится нечто подобное, и он с растерянной улыбкой будет вспоминать коктебельские свои безумства, когда вахтер Муха помог ему, а может быть, и спас, вытащив, зареванного, из каких-то кустов, когда хмельная компания, увидев Амока на предрассветном пляже, утешила его словами насмешливыми, но беззлобными и, кто знает, может быть, спасла...

Ведь не все Наташины поклонники, как вы уже знаете, выжили...

Наверно, все-таки есть в ней что-то колдовское, боюсь сказать – сатанинское, что-то такое, о чем она и сама не догадывается, о чем сама иногда спрашивает у подвернувшегося человека – что происходит? Почему эти придурки так странно себя ведут – уходят из жизни только потому, что я не поздоровалась с тем, а поздоровалась с этим при случайной встрече на улице Ленина в поселке Коктебель?

А может быть, дело в самом Коктебеле? Тоже ведь непростое место, мистическое. Не все возвращались, заночевав случайно в ближних горах, в нескольких километрах от поселка. А те, кто возвращался, своих не узнавали. Да и их мало кто узнавал после такой вот ночевки в Мертвом городе, у Золотых ворот, у этой дырявой скалы, торчащей из воды в сотне метров от берега, у скалы, изображенной на всех коктебельских буклетах, майках, полотенцах, плакатах...

А этот укоризненный Чертов Палец, на что-то там показывающий в ясном небе... Один он чего стоит!

Я знаю, о чем говорю.

Испытал, прошел и, как видите, выжил. Иначе не было бы этих судорожных записок о преступлении, которое однажды весной потрясло небольшой поселок Коктебель.

Ладно, возвращаемся к авантюрам, с которых началась эта главка. Самое большое потрясение, которое испытал Амок за все время общения с Наташей, случилось в Доме Грина, когда он, заскучав на скамейке во дворе, вернулся в полутемную мазаную хату. А войдя, замер в дверях, увидев Наташу – прижав руки к груди, она смотрела на кораблик с выцветшими парусами, и глаза ее были полны слез. И не увидел Амок в ее глазах привычного вызова, насмешки, готовности любому ответить дерзко и наотмашь...

Перед Амоком стояло беззащитное, брошенное, чуть ли не забитое существо, которое если можно было с кем-то сравнить, так это с Ассолью. И что-то открылось Амоку, что-то распахнулось перед ним не только в Наташе, но и в его собственной жизни, случайной и неустроенной. Боясь, что Наташа увидит его в этот момент, он попятился в темноту коридора и вышел на крыльцо.

– Ни фига себе! – потрясенно проговорил он, уже сидя на скамейке. – Что же ты, дура, прикидываешься, что же ты придуриваешься... Так вот почему ты сюда ходишь, так вот почему здесь знают тебя... А я-то, недоумок, все думал, что ты оторва... Какая же ты оторва... Оторвы не такие, я знаю, какие оторвы на самом деле...

Амок был неплохой мастер, обязательный и некапризный, а потому и поступки у него были простые, убедительные и бесхитростные. Решение пришло сразу, правда, некоторое время он колебался, сомневался, но когда на пляже появился рыжий нудист...

Амок понял, что отступать некуда.

И наступил вечер, наступила ночь, когда он вышел из темного, без единого фонаря, парка Дома творчества и решительно направился к таксисту Саше – тот ждал клиентов до глубокой ночи.

– Свободен?

– Как всегда.

– Едем?

– Садись.

Амок сел, захлопнул за собой дверцу и некоторое время сидел молча, еще раз прикидывая последствия задуманного. Последствия эти выглядели мрачновато, но отступать он уже не мог. Авантюра, которая ему предстояла, казалась единственно возможным поступком. Все остальное выглядело мелковато, а что еще хуже – трусовато.

Саша молчал, не торопя позднего клиента, понимая, что тот затих вовсе не потому, что забыл, где находится. Амок смотрел прямо перед собой, и лицо его время от времени вспыхивало в свете фар поздних машин.

– Старый Крым, – наконец произнес Амок.

– Сейчас?! – удивился Саша. – Ты что? В себе?

– Старый Крым.

– Что ты задумал?

– Поехали, Саша, – тяжко вздохнул Амок. – Дом Грина.

– Наташа с нами?

– Нет, я один.

– Она знает?

– Никто не знает. И не будет знать, да?

– Как скажешь. – И Саша тронул машину.

Дорога была свободная, свежий воздух, настоянный на степных травах, с гулом носился по машине. Амок, поставив у ног небольшую сумку, молча смотрел прямо перед собой. Саша иногда взглядывал на него, но тоже молчал. Наконец не выдержал:

– Амок, ты это... Ничего не хочешь сказать? Может, все-таки обронишь словечко-другое?

– Хорошо... Мы приезжаем в Старый Крым, я заскочу в одно место минут на пятнадцать, и мы тут же отправляемся обратно.

– Будет груз?

– Небольшой.

– Нас ждут?

– Вряд ли... Кому мы там нужны...

Саша еще раз внимательно посмотрел на Амока. И только сейчас обратил внимание, что одет тот несколько странно – во все темное. Рубашка, брюки, туфли... Здесь в июле так не одевались, в светлом в основном ходили. Ночью если и было прохладней, то ненамного, ниже двадцати пяти температура не опускалась.

Старый Крым уже спал, хотя у моря гуляния продолжались до утра. Окна домов были погасшие, улицы пустые, редкие машины торопились домой, стайки молодежи были редки и какие-то тихие, если не робкие, по сравнению с приморскими.