Седой капитан - Владимир Владко

Высокий человек так энергично сплюнул в сторону, что его молодой спутник чуть не прыснул со смеху: так контрастировало это с предыдущими высказываниями хвалы каудильо.

— Там, – продолжал высокий человек, как будто и не было ничего, – ты, конечно, можешь наслаждаться прохладой около фонтанов в парках и садах, там по блестящему асфальту несутся самые новые автомашины, там витрины роскошных магазинов, разноцветные неоновые рекламы, зеркальные двери ресторанов… Все там! А всего лишь за несколько кварталов – такое захватывающее зрелище!

Он указал рукой на кучку полураздетых детей, играющих среди грязной пыльной улицы, на рваное белье, которое сохло, свисая из окон прямо над головами прохожих, на закопченные стены нищих домов, с которых обсыпалась штукатурка, оставив после себя бесформенные зияющие дыры и пятна.

— Великолепное зрелище! И так живут люди из года в год, в погоне за куском хлеба, так и растут в пыли и грязи. Но что до этого великому каудильо? Ведь иноземные туристы не заезжают сюда, их привлекает в Иберии южная экзотика, большие рестораны, развлечения в центре столицы… Э, стой, не надо так спешить!

Маленький мальчик, живот которого едва прикрывала короткая рубашка, единственная его одежда, разогнавшись, ткнулся в ноги высокого мужчины. Тот рассмеялся, схватил мальчика крепкими руками, поднял и поставил на тротуар:

— Ишь, герой какой! Чуть не сбил меня с ног. Ну, иди себе, иди, если ты так спешишь!

И только потом растерянный мальчик, который так и стоял на тротуаре, не сводя восхищенного взгляда с большого, как глыба, ласкового незнакомца, заметил у себя в грязном кулачке чудесную конфетку, которую успел всунуть ему этот странный человек.

— Ты вот сказал, что тебя удивляет вид этих детей, Алесь, – продолжал между тем говорить со своим спутником высокий крепкий мужчина, шагая вдоль улицы. – А с чего бы им выглядеть иначе? Да, они истощенны, так как несладко живется детям рабочих в нашей счастливой Иберии, которая ежедневно с утра и до вечера прославляет имя своего благодетеля, великого каудильо! Очень несладко… еще хуже, чем детям ободранных крестьян; те хоть дышат свежим воздухом, а не пылью грязных улиц. Но, уверяю тебя, друг, этих детей, выручает одно – здоровая пролетарская кровь. Утешение конечно, не слишком большое, но все же имеет свое значение. Вот я когда‑нибудь покажу тебе, каким когда‑то был я в таком возрасте. У меня где‑то есть фотография того времени, хотя и не знаю, откуда отцу удалось достать денег на такую ​​роскошь, как фотографирование… Вряд ли на этой карточке можно узнать меня – и не потому, что карточка плохая. Это само собой. Однако такой я там несчастный, только кажа да кости… сам удивляюсь, откуда потом все это взялось!

Валенто Клаудо (ибо это был он) расправил широкие плечи и выпрямился. И действительно, трудно было представить, что этот крепкий человек, который мог бы служить образцом атлетического сложения, был когда‑то таким же болезненным, изможденным и бледным мальчиком, как те, которые встречались здесь, в рабочем квартале столицы, на каждом шагу. Алесь с уважением посмотрел на выпуклые бицепсы Валенто, которые вздувались под рукавами его пиджака. А сколько пришлось пережить этому человеку!

Клаудо заметил взгляд юноши и улыбнулся.

— Вот и сейчас, – продолжал он, – я покажу тебе одну девушку, которая будет в свое время, думаю, тоже неплохим образцом человеческой породы, хотя теперь она пока слабенькая. Видишь ли, это я говорю о Марте. У этой девушки тоже настоящая пролетарская кровь. Это дочь Педро Дорильо, грузчика, моего давнего приятеля, с которым нас многое связывает…

— Он тоже патриот? И сражался вместе с тобой?

— Какой же иберийский рабочий не является патриотом, Алесь? – Укоризненно ответил Валенто Клаудо. – Ты думаешь, что рабочие смогут когда‑то примириться с фалангистским режимом, окончательно покориться? Нет, друг мой, такого быть не может! Фалангистам повезло захватить власть, разгромить рабочие организации, утопить сопротивление в крови… но подожди, дай время! О, фалангисты еще почувствует, что такое народный гнев! И Капитан…

Он вдруг оборвал речь, словно решил, что сказал что‑то лишнее.

— Что Капитан? – Нетерпеливо спросил Алесь.

— Ничего, ничего, придет время – узнаешь сам, – отмахнулся Валенто. – Мы не об этом говорили с тобой. Так вот, Педро Дорильо, как я тебе говорил, мой старый приятель. Когда‑то мы с ним были на войне, укрывались в окопах одним одеялом. Тогда мы и сошлись. Это – хороший, честный человек. Только один у него недостаток. Это то, что он всегда, сколько я его знаю, как‑то сторонился политики и политических дел, стоял в стороне от них. И не из осторожности, а просто, как он объяснял мне, не имел к ним вкуса… Считал, что политика – это не его дело, и все. И никак я не мог ему втолковать, что так не годится.

— Но, Валенто, так же относился к политике, как ты рассказывал мне, и Капитан… то есть, Эрнан Рамиро, – заметил Алесь и сразу же остановился. Потому что Валенто Клаудо неожиданно строго взглянул на него и ответил каким‑то чужим для юноши холодным и предостерегающим тоном:

— Ты, друг, Капитана не трогай. То, что он делает и решает, не нам с тобой оценивать. Потому что это – Капитан, а не кто‑то другой! Это человек, который создал «Люцифер». Каждое его слово – закон. И мы должны безоговорочно выполнять его, пойми это раз и навсегда.

Удивленный Алесь молчал. Да, он безмерно уважал Седого Капитана. Сначала его поражала твердость этого загадочного молчаливого человека. Потом у юноши зародилось искреннее и глубокое уважение к чрезвычайному техническому таланту Капитана. А позднее Алеся окончательно захватила трагическая история инженера Эрнана Рамиро, и он всей душой почувствовал, как его сердце наполняется сочувствием и симпатией к стойкому, несокрушимому человеку, прошедшему такой тяжелый жизненный путь и не покорившемуся, не сдавшемуся, нашедшему в себе силы для продолжения начатой ​​когда‑то сложной и тяжелой работы.

Конечно, Алесь не знал ничего о намерениях Седого Капитана, о цели, достижение которой объединяло создателя и командира «Люцифера» с теми людьми (в том числе и Валенто Клаудо), составляющими экипаж чудесного автомобиля. Да разве могли быть сомнения в том, что эти намерения и цель были благородными?

Но одно дело – глубоко и искренне уважать и даже любить Седого Капитана, и совсем другое – смотреть на него, как на какого‑то сверхъестественного человека, каждое слово которого является таким незыблемым, едва ли не священным законом, что о нем ничего нельзя даже говорить, а только выполнять. Наоборот, если ты уважаешь и любишь человека, то ты просто обязан искренне говорить ему о том, что, по твоему мнению, можно было бы сделать лучше. Это же обычное и ясное правило. Нет, здесь что‑то не так, как‑то оно у Валенто получается странно, не по–настоящему. Однако сейчас об этом говорить нельзя. Что ж, надо отложить разговор до другого, раза. Но мы еще поговорим обо всем этом, Валенто, вот увидишь, поговорим и, возможно, даже убедим тебя!..