Мятеж - Ханна Мэтьюсон

как Джаспер, никогда бы не оценили, насколько несущественными на самом деле были их мелкие претензии к своим семьям. Он не проявлял интереса к девушкам не потому, что они его не привлекали, а потому, что находил их влечение к себе отталкивающим. Он держал кошку. В мире, где существуют метаморфы, домашние животные заставляли большинство людей чувствовать себя некомфортно, и Олливан был в их числе. Даже на рабочих животных полагались только в случае крайней необходимости. Но Джасперу нравилось все, что заставляло людей чувствовать себя неловко.

В ту ночь, когда Олливан вошел в квартиру над скотобойней и рухнул на изъеденный молью диван, он как раз работал над таким заклинанием и проигнорировал гостя. Кошка сидела на подлокотнике и смотрела круглыми зелеными глазами. Олливан первым отвел взгляд. Он не думал, что эти глаза были человеческими, но трудно было сказать наверняка.

– Смотри, – сказал Джаспер после долгих минут работы за столом. Он бросил сделанную им штуковину Олливану, и тот поймал ее.

Это был медальон, снятый с цепочки.

– Это моя тетя. Моя мама хочет медальон с портретом своей сестры на день рождения.

Он явно сдерживал головокружительный смех, поэтому Олливан открыл медальон, чтобы посмотреть, что сделал Джаспер. Внутри было изображение женщины, и это изображение было живым: оно беззвучно кричало, на ее крошечных чертах лица был написан ужас. Она била кулаками по невидимому барьеру, плакала и умоляла, как будто отчаянно пыталась сбежать. Это было бессмысленно и пугающе, и даже не очень-то умно. Когда Олливан безмолвно швырнул эту штуку обратно Джасперу, то задался вопросом, не наскучило ли ему все.

Радость Джаспера разлетелась вдребезги.

– Что с тобой такое? – усмехнулся он.

Олливан откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. Он сглотнул, прежде чем заговорить, но голос все еще ломался.

– Сибелла бросила меня.

Он впервые произнес эти слова вслух. Они доставляли ему такую же боль, как если бы исходили от нее.

Джаспер издал презрительный звук.

– Ты все равно устал от нее.

– Нет… – начал Олливан, но у него не хватило спокойствия сказать Джасперу, как тот был неправ, или спросить, как человек вообще мог устать от Сибеллы Дентли.

Если Джаспер и думал так, то только потому, что Олливан дал ему повод. Но правда заключалась в том, что Олливан видел остаток своей жизни только с присутствием в ней Сибеллы. Он не мог поверить, что прошел всего месяц с тех пор, как они сидели, свернувшись калачиком в кресле в его спальне, и бормотали планы о доме в Челси, с окнами, которые двигались бы по кругу, чтобы выглядеть как гондолы большого колеса обозрения, где они впервые поцеловались, и о стайке детей с ее веснушками и его глазами.

О звезды, ему казалось, он тонет. Олливан ничего так не ненавидел, как собственную беспомощность, и хотя он не мог убедить Сибеллу вернуться, но мог отвлечься от нее. И мог сделать это самым эффектным образом.

Он поднял голову с дивана.

– Слушай. Ты помнишь ту дверь?

Джаспер оторвался от своего занятия – упаковки жуткого медальона в подарочную коробку – и ухмыльнулся. Конечно, он помнил дверь. Какое-то время это было единственным, о чем они говорили. Они нашли ее однажды ночью, когда вломились в Палаты Алхимии, чтобы подшутить над дружинниками; совершенно непримечательная дверь внизу лестницы, покрытая толстым слоем пыли и давным-давно неиспользуемая. Если бы не острый укол магии, который оба почувствовали, коснувшись рукояти, они бы никогда больше и не вспомнили о ней. Должно быть, это было какое-то хранилище, решили они. Хранилище для ценных вещей, предположил Джаспер. Хранилище секретов, подумал Олливан.

– Ты имеешь в виду дверь в Палатах, которую мы не смогли взломать?

Олливан улыбнулся.

– Я думаю, пришло время попробовать еще раз.

Олливан мягко ступал по направлению к жилищу Джаспера. Если тот был мертв, не хотелось, чтобы его застукали в этом доме; если нет, то рисковал быть замеченным самим Джаспером.

Он снова подумал о том, как этот юноша обучает Кассию, и его желудок скрутило. В чем заключался его к ней интерес? Неужели Джаспер думал, что она разделяет наклонности своего брата и он сможет принять ее в лоно своих злодеяний? Использовал ли он ее, чтобы добраться до записей Олливана?

Он боялся, что ответ окажется хуже: вдруг интерес Джаспера к Кассии искренний. Его сестра была красивой, немного странной. И она была изгоем. Ее сдержанная манера держать каменное лицо могла бы убедить Джаспера в том, что она презирает все то же, что и он. Что было еще хуже, так это то, что при надобности Джаспер мог играть очаровательного, кроткого молодого человека. Олливан не сомневался в способности своего заклятого врага обманом проникнуть в сердце Кассии, стоило тому приложить к этому все усилия. Олливан сделал мысленную пометку удвоить свои старания, чтобы убедить Кассию держаться от него подальше.

Но в комнатах, которые занимал Джаспер, не горел свет. Они находились над узким переулком, который шел к задней части скотобойни, где была внешняя лестница, ведущая в квартиру. Олливан подошел к окнам и прислушался. Присутствие здесь вызывало у него странные чувства, неприятное покалывание на затылке. В животе что-то сжалось. Это выводило из себя. Он неподвижно простоял несколько минут, не смея отвести взгляд от окна над переулком, но так и не заметил никаких признаков движения в квартире.

Если Джаспер не был мертв, то, возможно, находился внутри и, возможно, ждал его. Олливан был здесь не для того, чтобы мстить, но если бы представилась такая возможность, он бы ею воспользовался. Он не хотел убивать Джаспера, хотя с радостью причинил бы ему боль. И Джаспер ожидал бы того же. И Олливан с болезненным трепетом подумал, что тот, должно быть, почти не спал со времени его возвращения.

В некотором смысле год, проведенный Олливаном в Ином мире, был периодом, необходимым, чтобы остыть; с другой стороны, он заставил гноиться старые обиды. Единственная причина, по которой месть не была первым пунктом в списке дел Олливана, заключалась в том, что она не служила его цели. И его цель имела самое большое значение. Вернуть свою жизнь. Жизнь с магией. Обезвредить Гайсмана до того, как последствия сделают их отношения с Джупитусом непоправимыми.

Но царила тишина, и занавески не колыхались, поэтому Олливан медленными шагами поднялся по лестнице. Старое дерево скрипело под его весом, с каждым шагом поднимая в нем новую волну беспокойства. На кончиках пальцев он приготовил заклинание, но руки дрожали. В трех ступенях от вершины он услышал