Иван IV Грозный - Дмитрий Володихин

Прежде всего: о казнях изменников тут сказано совсем немного. Ни о каких массовых репрессиях речь не идет. Да, царь получает полную волю в определении того, кто должен пойти на плаху, кто изменник, и даже Церковь теряет право «печалования». Но этим правом на протяжении первых лет опричнины монарх пользуется нечасто. Нет никаких «волн казней». Даже после введения опричнины, когда, казалось бы, для Ивана IV наступило удобное время, чтобы расправиться с политическими противниками, он отправляет на смерть лишь пятерых аристократов: князя А.Б. Горбатого с сыном его Петром, окольничего П.П. Головина, князя И.И. Сухого Кашина, князя Д.А. Шевырева{133}. Многие лишились вотчин, отправились в ссылку, некоторых насильно постригли в монахи. Но все эти действия, даже взятые в совокупности, еще никак не свидетельствуют о том, что опричнине планировалось придать характер «машины репрессий», карательного аппарата.

Что приобретает царь, помимо свободы казнить тех, кого сочтет изменниками?

Прежде всего, он отделяет то, что подчиняется непосредственно ему — во всем и без какого бы то ни было исключения, — от того, что подчиняется «Московскому государству» во главе с боярами, которые обязаны по важнейшим вопросам советоваться с государем, но в прочих случаях «ведают и делают» земские дела.

Фактически в составе России появляется государев удел, царский домен, полностью выведенный из-под контроля высших родов служилой знати. Прежде всего из-под контроля «княжат». На территории этого удела царь перестает опираться как на «живой инструмент» на высшую аристократию, которая прежде, по необходимости, присутствовала везде и во всём. Монарх получает, таким образом, самостоятельный военно-политический ресурс, коим может управлять прямо, без посредников.

Здесь у него будет собственная служилая корпорация, которую царь наберет сам, с помощью немногих доверенных лиц, никак не принимая в расчет интересы «княжат». Здесь у него будет собственная Дума, чья компетенция распространится на земли удела, а с годами расширится и захватит львиную долю важнейших «земских», т.е. общегосударственных, дел. Здесь у него будет собственная армия; основой вооруженных сил опричнины станет новый «офицерский корпус» из 1000 голов, также отобранных без учета интересов высшей аристократии. Здесь у него сконцентрируются запасы, предназначенные для расхода на опричных служилых людей. И всё это станет управляться из особой резиденции («двора») вне Кремля.

В дополнение к прочему Иван Васильевич берет из общегосударственной казны «на подъем» колоссальную сумму — 100 000 рублей. По тем временам большой каменный храм строился на 1000 рублей…

Резюмируя самое главное: царь обретает полностью подконтрольную и в материальном смысле превосходно обеспеченную воинскую силу. Он может использовать ее для перелома в военных действиях на литовско-ливонском фронте, а может просто защититься ею от «внутреннего врага».

Стоит подчеркнуть одно немаловажное обстоятельство: до 1567 года в опричной армии и в опричных органах управления не появится ни единого представителя знатнейших родов «княжат». Титулованная знать была представлена в опричнине с первых месяцев ее существования. Но! Лишь второстепенными и третьестепенными семействами.

В 1567 году там оказался… один. Князь Василий Иванович Темкин-Ростовский. Но его возвышение происходило медленно и трудно. Ему пришлось крепко постараться, завоевывая доверие государя. Да и с появлением Темкина в высших ярусах опричнины социальное лицо ее ничуть не изменилось. На протяжении долгого времени он представлял собой исключение из общего правила.

А правило гласило: высокородным «княжатам» на верхи опричнины путь заказан. В опричную Думу и в воеводский корпус опричных вооруженных сил их не брали. Туда рекрутировались представители старинных московских боярских родов, небольшое количество худородных выдвиженцев и несколько семейств из среды второстепенной титулованной знати.

Этот порядок сохранялся весьма долго: от основания опричнины до первых месяцев 1570 года. Впоследствии он был нарушен. О причинах его падения речь пойдет ниже. Но до того, — целых пять лет! — опричнина в принципе обходилась без княжат «первого ранга».

Выходит, царь постарался обойтись без услуг самой богатой и самой влиятельной социальной группы в России. Подрубить ее права на занятие ключевых государственных и военных должностей, опираясь на другие социальные слои. Это как минимум давало ему союзников, готовых помочь в «перетягивании каната» со сливками «княжат». Ведь успех опричнины обеспечивал им все шансы на служебное возвышение!

Таким образом, великому множеству нетитулованных аристократов и дворян родом поплоше опричнина вовсе не кажется каким-нибудь мрачным мистическим монстром с застенками в каждом подвале. Отнюдь! Она представляется новой служилой иерархией с многообещающими «правилами игры».

Разбираясь в механизме работы опричнины, следует с полной ясностью понимать: многие смотрели на нее как на «поле чудес».

Во всяком случае, так было сначала…

И если взглянуть на опричнину как на проект масштабной военно-политической реформы, то сначала он выглядел разумной системой мер, в основу которой положена логика политической борьбы. Вот только претворение опричного проекта в жизнь вызвало мощнейший кризис. Перед лицом его все проблемы 1564 года кажутся сущей мелочью.

Важно не только что делает высшая власть, но и как она это делает.

События конца 1564-го — начала 1565 года представляют собой важнейший рубеж в биографии государя. До того он смирялся с ограничениями, которые накладывала на него тяжелая, но благодатная роль православного царя, главного столпа Традиции в державе. Эта роль тяжела для кого угодно, но большинство наших монархов времен Московского государства с честью несли ее бремя от восшествия на престол до самой смерти. А вот Иван IV этого груза не выдержал и пожелал скинуть его. Предопричное лицедейство и есть акт ритуального отказа от традиционной роли, от «правильной прописки» в рамках Русской цивилизации. Оно свидетельствует и о нетвердой нравственности Ивана Васильевича, и о странной религиозности, сильной лишь внешней своей стороной…

Таубе и Крузе, оставившие свидетельство о начале опричнины, отметили одну любопытную деталь: Иван IV прибыл в Москву из Троицы «…с таким извращенным и быстрым изменением своего прежнего облика, что многие не могли узнать его. Большое изменение, между прочим, внесло то, что у него не сохранилось совершенно волос на голове в бороде, — их сожрала и уничтожила его злоба и тиранская душа»{134}. На этот нюанс многие исследователи обращали внимание, делая далеко идущие выводы. Дескать, Иван IV не был уверен в успехе своего предприятия. Дескать, он очень волновался, был то ли на грани помешательства, то ли уже за гранью. Дескать, это был драматичный момент в биографии монарха. Правда же состоит в том, что правильно истолковать данную информацию невозможно. Если борода и волосы действительно исчезли, и это не выдумка Таубе и Крузе, то их пропажа может быть в равной степени свидетельством сильных эмоций, следом сражений со вшами и элементом «постановки», с помощью которого Иван Васильевич хотел показать «публике»: «В моей судьбе кое-что произошло, а теперь и вам следует ожидать приход новой жизни».

Если посмотреть на ситуацию с точки зрения идеального функционирования Русской цивилизации, события 1565 года выглядят просто безобразно. Наша аристократия проявила необыкновенную жадность и необыкновенное неуважение к Церкви в 30-х и 40-х годах XVI столетия. В первой половине 1560-х годов она проявила также военную слабость и недостаток энергии в решении насущно важных задач. Будучи мощным столпом традиционного общественного устройства, знать принялась эгоистично раскачивать Русский Дом. Государь не нашел ничего лучшего, как только разыграть политический балаган, добиваясь всенародного разрешения казнить направо и налево, переделывать военно-административную сферу, как ему заблагорассудится, поскольку лучших способов выхода из сложившейся ситуации он найти не смог. Церковь, исполняя вечную свою роль милосердной матери для русского общества, печаловалась за тех, кому грозила смерть, но вдруг отступилась от своего исконного права, стоило лишь св. Макарию покинуть ее… Видимо, Россия слишком долго жила благополучной жизнью и пользовалась милостью Божьей, развращаясь. Духовная твердость покинула русское общество. Кажется, оно обленилось и в нравственном, и в религиозном смысле… Наша знать достойна была вразумления плетьми, царь — ведра ледяной воды, а Церковь… автор этих строк хотел бы удержаться от оценок.