Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение) - Генрих Волков

Размышляя над прошлым России, Пушкин утвердился в ясном понимании того, что люди отнюдь не свободны в выборе целей и средств своей деятельности. Великие люди - тем более. Есть нечто, что диктует направление применению их энергии и воли. Это нечто - назревшие потребности общественно-экономического развития, выраженные явно или неявно в общественном сознании, общественном мнении, или, как говорит сам Пушкин, "дух времени".

"Дух времени" является источником нужд и требований государственных. Этот дух времени, то есть назревшая потребность перемен, и вызывает к жизни энергию великих людей и крупных исторических деятелей, формирует из них определенные личности. И так на исторической арене появляются Годунов, Ажедмитрий, Петр I, Пугачев...

И потому-то, подчеркнем еще раз, повествуя о Пугачеве, Пушкин доискивается до социально-экономических и политических причин, вызывавших бунт, а не сводит дело к личным мятежным намерениям лихого яицкого казака. Пушкин приводит "замечательные строки" из письма Бибикова к Фонвизину: "Пугачев не что иное, как чучело, которым играют воры, Яицкие казаки: не Пугачев важен, важно общее негодование". Не было бы Пугачева, сыскался бы другой "вожатый".

И Пушкин показывает, что Пугачев принимает свои решения часто под властью обстоятельств, под давлением окружающих его казацких старшин.

"Пугачев не был самовластен. Яицкие казаки, зачинщики бунта, управляли действиями пришельца, не имевшего другого достоинства, кроме некоторых военных познаний и дерзости необыкновенной. Он ничего не предпринимал без их согласия; они же часто действовали без его ведома, а иногда и вопреки его воле. Они оказывали ему наружное почтение, при народе ходили за ним без шапок и били ему челом; наедине обходились с ним как с товарищем, и вместе пьянствовали, сидя при нем в шапках и в одних рубахах и распевая бурлацкие песни. Пугачев скучал их опекою. "Улица моя тесна", - говорил он..."

Мысль эта еще более развита Пушкиным в "Капитанской дочке". Вся повесть эта освещает Пугачева с двух разных и, кажется, несовместимых сторон: Пугачев сам по себе, в своих личных отношениях с Гриневым.

И Пугачев как вожак бунтарей, как верховное выражение стихии мятежа, как его олицетворение и его слепое орудие.

В первом плане - это смекалистый, по-мужицки умный, проницательный человек, ценящий мужество и прямоту в людях, по-отечески помогает полюбившемуся ему барчуку. Словом, человек, необыкновенно располагающий к себе.

Во втором - палач, безжалостно вешающий людей, казнящий, не моргнув глазом, ни в чем не повинную старую женщину, жену коменданта Миронова. Человек отвратительной и бессмысленной, кровавой жестокости, фиглярствующий под "государя Петра III".

Действительно, злодей! Но, дает понять Пушкин, злодей поневоле.

В "Истории Пугачева" грозный главарь мятежников произносит перед своей казнью примечательную фразу:

- Богу было угодно наказать Россию через мое окаянство.

Он сам понимает, что хорошо ли, плохо ли, но лишь играл "главную роль" в стихии мятежа и был обречен, как только эта стихия пошла на убыль. Те же самые старшины, которые сделали из него "вожатого", выдали его правительству связанным.

И все-таки не был он просто "чучелом" в руках этих старшин. Пушкин показывает, с какой энергией, мужеством, настойчивостью, даже талантом выполняет "Емелька" выпавшую на его долю роль, как много он делает для успеха восстания. Да, он вызван на историческую арену силою обстоятельств, но и творит эти обстоятельства в полную меру своих возможностей.

Он, властвуя над ними, все же в конечном счете всегда оказывается во власти их. Такова угаданная Пушкиным, как историком и как писателем, диалектика исторического процесса и исторической личности, этот процесс выражающей.

Власть, размышлял Пушкин, имеет свои законы и формирует по-своему человека, ею обладающего. Доказательством тому была не только история Пугачева или история Петра I, но и, увы, современная ему российская действительность.

В июле 1834 года, как раз тогда, когда поэт работал над "Капитанской дочкой", он в письме к жене роняет такую фразу: "На того я перестал сердиться, потому что, toute reflexion faite (в сущности говоря), не он виноват в свинстве его окружающем. А живя в нужнике, поневоле привыкаешь к ..., и вонь его тебе не будет противна... Ух, кабы мне удрать на чистый воздух".

"Тот" - это император Николай I. Пушкин готов был великодушно оправдать императорское "свинство" полицейской слежки за его интимной перепиской с женой. Но это уж всецело от великодушия и всепрощенчества.

Ибо никакой "исторической необходимостью" этой нравственной низости объяснить, конечно, было нельзя.

Очень тонко подметила Марина Цветаева: Пушкин "всем отвращением от Николая I был отброшен к Пугачеву"32, "к злодею поневоле", от человека, который привносит собственную низость и безнравственность в поступки государственные, к человеку, который, "несмотря на свинские обстоятельства", способен на сердечную чистоту и великодушие.

И опять же права Марина Цветаева, что Пушкин в "Капитанской дочке" нередко себя самого ненароком подставляет на место Гринева. И конечно же, есть "жутко автобиографический элемент"32 в диалоге Пугачева с Гриневым:

"Пугачев - Гриневу:

- А коли отпущу, так обещаешься ли ты по крайней мере против меня не служить?

- Как могу тебе в этом обещаться?

Николай I - Пушкину:

- Где бы ты был 14-го декабря, если 6 был в городе?

- На Сенатской площади, Ваше величество!"32.

Гринев не обещал "самозванцу" не служить против него, и "темный мужик" оценил это как акт настоящего мужества и отблагодарил за это.

Пушкин "законному" властителю империи в конце концов такое обещание дал, но тот до самого конца терзал поэта, требуя благодарности и покорности за то, что "отпустил".

Причудливо переплетаются в сознании поэта история и современность, судьбы России и судьбы отдельных русских людей, либо кружащихся в потоке истории, либо стремящихся его обогнать, либо пытающихся плыть против течения, либо, наконец, направляющих его в новую стремнину. Последнее как раз - великое дело великого Петра.

Как и в Пугачеве, в Петре Пушкина привораживала мятежная натура, личность, не желающая плыть по течению. Пугачев с помощью восстания "черного люда" хотел занять трон царей московских. Петр был революционером на троне, был человеком, перевернувшим, перетряхнувшим Россию - не снизу, а сверху. И это была единственная, на взгляд Пушкина, "революция" российская, увенчавшаяся успехом.

Петр I - революционер. Но и тиран, деспот, самодержец. Властелин "полумира", создатель великой империи, но и ее душитель. Человек, разрушающий властью своей все старое, одряхлевшее в обществе и прокладывающий ему новые пути. И Пушкин, прекрасно постигая всю многомерность и противоречивость этой исторической фигуры, восхищаясь ею и ужасаясь одновременно, находит предельно лаконичные и емкие слова для ее характеристики:

"Средства, которыми совершают переворот, не те, которыми его укрепляют. Петр I - одновременно Робеспьер и Наполеон (воплощенная революция)".

Робеспьер и Наполеон, объединенные в Петре I! Тут целая концепция революций в различных условиях России и Франции. И концепция необычайно смелая, оригинальная, глубокая. Робеспьер - вождь мятежной Франции, олицетворяющий революцию как отрицание, как решительное устранение пут феодализма, как полное и последовательное уничтожение всего, что поддерживает старое общество.

Но революция не может остановиться на одном отрицании, на одном резком прорыве вперед. Наступает момент отрезвления, когда необходимо заняться будничной работой строительства нового общества, укрепления тех завоеванных результатов революции, которые исторически оправданы, и отказа от тех, которые эту историческую необходимость предваряют.

И для этого, как правило, необходимы уже новые люди, иные характеры, иные натуры. И так на смену Робеспьеру - сокрушителю монархии приходит Наполеон - созидатель великой империи. Робеспьер - это революция, чем она хочет стать. Наполеон - это революция, чем она стала, во что вылилась и воплотилась, переродясь. И в этом смысле, по Пушкину, Наполеон "воплощение революции".

Так было во Франции конца XVIII века.

Россия же начала этого века совместила обе фигуры в одном лице!

Обе задачи - и отрицающая, разрушительная, и утвердительная, закрепляющая завоевания нового, - решены здесь "сверху" волею и гением самодержца. Тут был пример человека, который мог, казалось, предугадать поворот в течении истории и повернуть Россию в ее новое русло, мог, выходит, стать "властелином судьбы" - не только своей собственной, но всей России.

О мощный властелин судьбы!

Не так ли ты над самой бездной

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы?

Петр поднял Россию на дыбы, но и на дыбу. Как и Пугачев, Петр I у Пушкина последних лет угадан как бы в двойном освещении; уже в "Полтаве": "лик его ужасен... он прекрасен". Лик и личность. Личность исполинская, творящая историю, и человек во власти обстоятельств. Самодержец и самодур. Человек власти, этой властью развращенный, употребляющий ее на великое и низкое. Великий человек, унижающий достоинство других людей. Такое примерно впечатление Пушкин вынес о Петре и резюмировал сам его следующим образом: