Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение) - Генрих Волков

Эта тема звучит в поэме "Тазит", оставшейся неоконченной, и с особой силой - в поэме "Анджело". Современники не поняли эзоповского языка поэмы и приняли ее прохладно. Пушкин был раздосадован: "Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал"37.

Поэт придавал этой маленькой поэме, созданной по мотивам пьесы Шекспира "Мера за меру", особое значение. Надеялся, что читатели поймут то потаенное, что он хотел сказать ею. Лишь в наше время пушкинисты (Б. Мейлах прежде всего) приблизились к разгадке этой "загадочной поэмы".

О чем она? О лицемере и ханже, которого случаю было угодно поставить у руля государства. О деспоте, который всю строгость законов применяет против всякого, исключая лишь самого себя. О злобном тиране, который готов жестоко карать за малейшую провинность, но не способен прощать.

С первых же строк, характеризующих Анджело, мы узнаем в нем российского Николая Палкина:

Был некто Анджело, муж опытный, не новый

В искусстве властвовать, обычаем суровый,

Бледнеющий в трудах, ученье и посте,

За нравы строгие прославленный везде,

Стеснивший весь себя оградою законной,

С нахмуренным лицом и с волей непреклонной...

Некоторым казалось, что выведен здесь Аракчеев. Конечно, художественный образ всегда собирателен; возможно, что и Аракчеев послужил тут прототипом. Но когда писалась поэма, грозный временщик был уже на покое. Николай же разворачивался вовсю. Не при нем ли:

Пружины ржавые опять пришли в движенье,

Законы поднялись, хватая в когти зло,

На полных площадях, безмолвных от боязни,

По пятницам пошли разыгрываться казни,

И ухо стал себе почесывать народ

И говорить: "Эхе! да этот уж не тот".

Как-никак, а при Александре казней не было. Формально они были отменены еще в XVIII веке Елизаветой Петровной. Николай повелел отыскать в законоуложеньях основание для казни декабристов, было исполнено: "пружины ржавые опять пришли в движенье..."

"Угрюмый Анджело в громаде уложенья" открыл один закон, который "в том городе никто не помнил, не слыхал". Закон карал смертью за прелюбодейство. Первой жертвой этого закона стал молодой Клавдио. Он приговорен. Его сестра Изабела приходит к правителю молить о помиловании, о милосердии. Изабела взывает к "жестокосердному блюстителю закона":

"Поверь мне, - говорит, - ни царская корона,

Ни меч наместника, ни бархат судии,

Ни полководца жезл - все почести сии

Земных властителей ничто не украшает,

Как милосердие. Оно их возвышает..."

Анджело отвечает, следуя логике палача декабристов:

Карая одного, спасаю многих я.

Палач на троне между тем разглядел, что Изабела прекрасна. Он говорит, что есть одно средство к спасению ее брата: "Люби меня, и жив он будет". Пушкин комментирует:

Устами праздными жевал он имя бога,

А в сердце грех кипел.

Изабела в гневе так говорит об Анджело:

Тот грозный судия, святоша тот жестокий,

Чьи взоры строгие во всех родят боязнь,

Чья избранная речь шлет отроков на казнь,

Сам демон; сердце в нем черно, как ад глубокий,

И полно мерзостью.

"Анджело" создан Пушкиным в 1833 году, когда поэт давно уже оставил все надежды на милосердие Николая. Нравственный облик "убийцы гнусного" и ханжи стал ему совершенно ясен.

Слова Изабелы о том, что "земных властителей ничто не украшает, как милосердие", - прямое развитие темы более раннего стихотворения "Герой": поэт ценит милосердие властителя выше всех его ратных подвигов, а его друг скептически замечает, что трогательный рассказ о милосердии повелителя не более как выдумка льстецов. Однако прекраснодушный поэт предпочитает верить в "возвышающий обман", чем в "низкую истину".

Тьмы низких истин мне дороже

Нас возвышающий обман...

Оставь герою сердце! Что же

Он будет без него? Тиран...

Собеседник отвечает на это поэту одним надрывным словом:

Утешься...

Нет, "героя" из Николая не вышло. "Нас возвышающий обман" - не более как ирония заведомого самообмана. Оставалось только утешиться.

Пушкин вновь обращается к истории. Фигура мятежного Пугачева теперь все более и более его привлекает и завораживает. Тему эту Пушкин в конце концов решает в двух планах: и в качестве профессионального историка в "Истории Пугачева", и в качестве писателя в "Капитанской дочке".

Сначала было создано произведение историческое. Пушкин скрупулезно собирал факты и свидетельства для этого труда. Он объездил несколько губерний, где еще помнили Пугачева, где еще были живы люди, его знавшие, где гуляли из уст в уста предания о нем. Все это было записано поэтом-историком и передано потомству с самой строгой объективностью, пунктуальностью и деловитостью.

Сам Пушкин гордился высоким, профессионально-научным уровнем "Истории Пугачева" - тем, что он впервые ввел в научный оборот "исторические сокровища", а именно: множество неизвестных в литературе документов, писем, свидетельств, мемуаров, что все это было проанализировано с добросовестностью и осмотрительностью исследователя. "Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве, - писал Пушкин, - и сверх того 18 толстых томов in folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою".

Пушкин словно намеренно отрешается от всяких эмоций, от всякого субъективного, пристрастного суждения о лицах и событиях. Он хочет говорить языком самой истории. Он приводит факты и свидетельства, освещающие события с разных сторон, порой противоречивые. Пусть читатель делает выводы сам, пусть размышляет над фактами.

С какой целью предпринял Пушкин этот нелегкий труд, эти утомительные поездки, исследования архивных материалов? "История Пугачева"

заведомо не сулила большого успеха, она была рассчитана лишь на узкий круг читателей.

Нередко можно встретить мнение, что "История Пугачева" проникнута сочувствием поэта к главарю повстанцев, что он будто бы хотел разоблачить бытовавшее о Пугачеве представление как о бесчеловечном злодее и разбойнике. По отношению к "Капитанской дочке" это, пожалуй, и справедливо, а вот к "Истории Пугачева" - нет.

Сетования на то, что Пушкин не изобразил Пугачева романтическим героем, раздавались сразу же после выхода книги. Поэт-историк по этому поводу писал И. И. Дмитриеву: "Что касается до тех мыслителей, которые негодуют на меня за то, что Пугачев представлен у меня Емелькою Пугачевым, а не Байроновым Ларою, то охотно отсылаю их к г. Полевому, который, вероятно, за сходную цену, возмется идеализировать это лицо по самому последнему фасону".

Отказываясь идеализировать историческое лицо, Пушкин приводит в своей книге такие вопиющие, страшные факты о жестокости Пугачева и его окружения, о зверствах, ими чинимых, что волосы встают дыбом.

Рассказывает об этом хладнокровно, составляя своего рода хронологию событий и каталог злодеяний.

Так же тщательно он собирает и приводит факты, говорящие о жестокости правительственных войск, подавлявших мятежников. Кровь тут, кровь там. Жертвы и зверства и с одной и с другой стороны. Реки крови народной. Тысячи и тысячи убитых, повешенных, замученных.

Пушкин имел все основания писать Бенкендорфу: "...я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей".

Прежде всего возник вопрос о причинах восстания Пугачева. Оно было вызвано притеснениями яицких казаков со стороны правительства. И об этом Пушкин говорит сразу же и без обиняков. Казаки, селившиеся между Волгой и Яиком (Уралом), обладали издавна невиданной в других местах вольницей: "Совершенное равенство прав; атаманы и старшины, избираемые народом, временные исполнители народных постановлений; круги, или совещания, где каждый казак имел свободный голос и где все общественные дела решены были большинством голосов; никаких письменных постановлений; в куль, да в воду - за измену, трусость, убийство и воровство: таковы главные черты сего управления".

Правительство косо смотрело на вольных казаков и стремилось наложить и на них свою тяжелую руку. Введены были большие налоги на рыбные промыслы, казаков обязали нести царскую службу, постепенно вводилось военно-чиновничье управление взамен народовластия.

Казаки неоднократно жаловались императрице, посылали гонцов в столицу, но безуспешно. Наконец, в 1771 году вспыхнул первый открытый мятеж, жестоко подавленный правительственными войсками. Прежнее казацкое правление было уничтожено совсем. Зачинщиков жестоко наказали: одних били кнутом, других сослали в Сибирь, третьих отдали в солдаты.