Пути развития английского романа 1920-1930-х годов - Нина Михальская

Форстер не претендует на исчерпывающее и всестороннее освещение жизни Индии. Еще очень многое в этой стране остается для него неразгаданным и неясным. Отсюда и возникает несколько усложненная символика романа.

Для всех героев романа, выросших и воспитанных в Англии (Ронни Хэзлоп, Фильдинг, миссис Мур, Адела), поездка в Индию становится серьезным испытанием, проверкой их человеческих достоинств и жизнеспособности их взглядов.

Миссис Мур — мать Ронни Хэзлопа — вместе с невестой своего сына Аделой приезжает в Чандрапор. В отличие от многих своих соотечественников, миссис Мур мечтает познакомиться с подлинной Индией, и она открывает ее для себя не в памятниках древней архитектуры и не в восточной экзотике, а в людях Индии. Она обладает даром чувствовать людей, ее тонкая интуиция способна улавливать самые незаметные изменения их настроений и чувств. Азиз не случайно называет ее «настоящей дочерью Востока», Азиз дорожит своей дружбой с этой пожилой и такой обаятельной женщиной, которая верит в то, что только «добрая воля, еще и еще раз добрая воля» сможет сблизить людей, принадлежащих к разным нациям. Миссис Мур хорошо понимает Азиза и без труда находит с ним общий язык. Но, оказавшись в Индии, она вступает в конфликт со своим собственным сыном, так как его отношение к этой стране и ее людям для миссис Мур неприемлемы. Ронни Хэзлоп рассуждает: «Мы здесь не для деликатного обращения. Мы здесь не для того, чтобы отправлять правосудие и сохранять мир… Я приехал сюда, чтобы работать, чтобы силой удерживать в повиновении эту злосчастную страну… Мы здесь, и мы тут останемся, и эта страна должна с нами примириться…» Но Индия не желает примиряться ни с Ронни Хэзлопом, ни с британским владычеством. Хэзлоп оказывается полным банкротом, и несостоятельность его суждений очевидна. Он не выдерживает испытания: все его недостатки — самодовольство, придирчивость, отсутствие чуткости и неспособность видеть в индусах таких же людей, как и он сам, — «пышно разрослись в нем под тропическим небом».

Серьезной жизненной школой посещение Индии становится для Аделы. Впервые задумывается она над своей жизнью, над своим отношением к людям. Ей становится ясно, что она и Ронни не любят друг друга. Теперь все свое прошлое и настоящее Адела определяет как «жизнь на холостом ходу». Она уезжает из Индии, приняв твердое решение начать свою жизнь заново. «У меня такое чувство, — говорит Адела в период переживаемого ею кризиса, — что всем нам надо на несколько столетий вернуться в пустыню и попытаться исправиться. Я хочу начать с самого начала. Все, чему, как мне казалось, я научилась, — просто помеха, а совсем не знание». Глубокий кризис переживает и миссис Мур. Непредвзятость ее суждений, ее впечатлительность и отзывчивость претерпевают сложную трансформацию. Посещение Марабарских пещер и услышанное ею там эхо «качали расшатывать ее жизненные устои». Основы христианской религии миссис Мур покачнулись, она утратила присущую ей внутреннюю гармонию. Развиваемая ею прежде теория всепрощения и любви перестала для нее существовать. «Ее христианская нежность исчезла».

Образ Марабарских пещер и звучащего в них эха вырастает в романе в весьма усложненный символ. Толкования его, как это часто бывает в произведениях Форстера, затруднены. Вполне возможно, что с образом Марабарских пещер писатель связывает свое представление о всем том сложном, а во многом и необъяснимом для человека, скованного предрассудками буржуазной цивилизации, что таится в безграничных возможностях стран Востока. Вместе с тем на протяжении всего романа Форстер полностью отказывается от того налета ложной романтики, которым многие из его предшественников старались украсить свои описания Индии. Откровенно, с нескрываемой иронией осмеивает он подобные приемы (эпизод катания на слоне, сцена завтрака у входа в пещеру и т. д.). В его описаниях индийская действительность и более проста и более сурова.

Центральный вопрос, поставленный в романе, — возможна или нет дружба между индусом и англичанином? Он возникает в самом начале романа в споре между Махмудом-Али и Хамидуллой. Ответ на него содержится в финале, а рассказанная в романе история дружбы между индусом Азизом и англичанином Фильдингом составляет основу произведения. Азиза и Фильдинга — людей диаметрально противоположных характеров и темпераментов — сближает их общая мечта о братстве людей.

Образ Фильдинга — один из наиболее значительных в романе. Фильдинг смел и прям в своих суждениях. Он справедливо и трезво оценивает положение дел в Индии, понимает обреченность колониальной политики и несостоятельность тех приемов подавления и запугивания местного населения, к которым обращаются англичане. «Все это ни к чему, все мы строим на песке; чем больше страна осовременивается, тем ужаснее будет катастрофа».

После ареста Азиза Фильдинг смело встает на его защиту, не боясь пойти против своих соотечественников. Он не страшится, что за это его будут называть «антибританцем» и «бунтовщиком». И хотя пропасть между ним и его соотечественниками устрашающим образом расширялась, это не пугало закаленного и умного директора колледжа. «Он верил в то, что земной шар — это мир людей, которые стремятся общаться друг с другом и лучше всего могут это осуществить с помощью доброй воли плюс культура и разум, — вера, весьма мало подходящая для Чандрапора, но для него было уже слишком поздно терять ее. У него отсутствовало расовое чувство». «Я верю в возможность научить людей быть людьми и понимать других людей. Это единственное, во что я верю», — говорит Фильдинг. В рассуждения Фильдинга Форстер вкладывает свои раздумья о судьбах Индии. Вместе со своим героем он понимает обреченность проводимой Англией колониальной политики. Однако весьма характерно, что заключительные слова о будущем Индии и о том, возможна ли дружба между индусом и англичанином, принадлежат в романе Форстера не англичанину Фильдингу, а индусу Азизу. Встретившись после двухлетней разлуки с Фильдингом, Азиз, много передумавший за это время, в дружеской беседе говорит ему:

«Индия должна стать нацией! Никаких иностранцев! Индусы и мусульмане, и сидхи, и все должны быть одним!… Долой англичан, во всяком случае! Это ясно. Выметайтесь, ребята, и побыстрее, говорю я вам. Мы можем ненавидеть друг друга, но вас ненавидим больше всех. Если я не заставлю вас уйти, Ахмед заставит, Карим заставит, если даже это займет пятьдесят пятисотстоле-тий, мы избавимся от вас, да, мы прогоним каждого проклятого англичанина прямо в море, и тогда… вы и я будем друзьями!».

Эти слова — итог, к которому вместе со своим героем приходит и сам Форстер. Поездка в Индию оказалась для него плодотворной.

Ричард Олдингтон

Поисками героя — напряженными и непрекращающимися — был творческий путь Ричарда Олдингтона.

Один из значительных мастеров реалистического романа, он имел право утверждать, что «сколько-нибудь стоящая книга всегда возникает прямо из жизни и писать ее надо собственной кровью»[85]. Это право было дано ему опытом жизни.

Годы первой мировой войны, участником которой был Ричард Олдингтон, определили его мировоззрение. Он уходил на войну одним из ведущих. поэтов английского имажизма; он вернулся с фронта переосмыслившим

Олдингтон Р. Смерть героя. 1935, стр. 92.жизнь и по-новому взглянувшим на ее истинные ценности. Величайшей из них он признал человека и свою деятельность писателя посвятил борьбе за него. Веру в человека Олдингтон сохранил до конца своих дней. Писатель-гуманист, он отстаивал ее в борьбе с эстетикой модернизма и выразил в созданных им художественных образах.

Если в начале своего творческого пути Олдингтон полагал, что такой поэт, как Т. С. Элиот «влил новую силу в интеллектуальную традицию английской поэзии»[86], а Джеймс Джойс и Олдос Хаксли привлекали его поисками новых путей в искусстве, то с годами его оценки этих писателей меняются. Он называет «Улисс» чудовищной клеветой на человечество»[87] и не только не приемлет, но и решительно осуждает пессимистическую точку зрения Джойса на жизнь и его бесстрастное экспериментаторство. «Можно ли допустить, чтобы восхищение талантом Джойса ослепило нас настолько, чтобы мы не заметили его ложных взглядов на жизнь?»[88],— спрашивает Олдингтон в одной из своих послевоенных статей, не допуская для себя возможности подобного ослепления. Фрейдистская позиция Джойса и его антигуманистический взгляд на человека стали не только чужды, но и враждебны ему. Не случайно и то, что в послевоенные годы Олдингтон решительно порывает с имажизмом и отзывается отрицательно о формалистических течениях в области поэзии. И если раньше его увлекала борьба с устаревшими канонами поствикторианской поэзии, то уже в период 20-х годов нигилизм и нарочитая беспредметность творений декадентов оказались ему совершенно чуждыми.