Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов

Лидер, как мы знаем, нашелся. Вся стратегия Ленина построена была, по сути, на союзе пролетариата с этим беднейшим крестьянством, с теми самыми 76 %, оставшимися в нищей перенаселенной деревне. И «военная партия» — таки победила. Царь нарядил в солдатские шинели десять миллионов крестьян и послал их в окопы ненужной России войны, дав им в руки оружие — и подписав тем самым смертный приговор режиму. Стратегию Ленина Столыпин, конечно, предвидеть не мог, но то, что война сорвет его реформу, особой догадливости не требовало.

Он даже намекал на возможность такого исхода: «Дайте мне двадцать лет мира, — говорил он, по существу, умолял, — и вы не узнаете Россию». Но что была его мольба в глазах двора по сравнению с соблазном русского Константинополя и креста на Св. Софии? Эти-то были совершенно уверены, что с революцией покончено, и обновления страны ожидали они не от реформы, а от расширения империи и от связанной с этим патриотической истерии.

О шансах Столыпина расформировать мощную «военную партию» — при дворе, в Генеральном штабе и Думе, — и тем более «развязаться» с союзниками, втягивавшими Россию в роковую для нее войну, мы поговорим в следующих главах. Замечу лишь, что шансы эти были, мало сказать, невелики, имея в виду что на дворе бушевала патриотическая истерия и во главе «партии войны» стоял сам царь, они, эти шансы, не очень отличались от нуля (этим, скорее всего, объясняется странная, как мы увидим, пассивность Столыпина). С другой стороны, не мог он не понимать, что остановленная войной на полдороге крестьянская реформа угрожает самим основам режима, который он пытался спасти. Представьте теперь ситуацию человека, который видит, что на дело его жизни надвигается рок, и остановить этот рок он не только не может, но даже попытаться не смеет. Это, собственно, и имею я в виду, когда говорю, что перед нами фигура трагическая. Все знать, все понимать — и чувствовать, что бессилен изменить неминуемый смертельный финал. Как иначе, если не трагедией, вы это назовете?

Веру в сакральность самодержавия впитал Столыпин с молоком матери. Но НЕ пойти против царя означало гибель не только его реформы, ради которой готов он был на все, что до тех пор делал, включая военно-полевые суды и путч 1907 года, превративший конституцию в фарс. Больше того, не пойти против царя могло означать и гибель священного для него самодержавия. При всем том, однако, пойти против царя не посмел бы он ни при каких обстоятельствах. Смог бы он жить с этим разрывающим сердце противоречием?

Я знаю, что мысль, которой завершаю я эту главу, может показаться — и многим, очень многим, если не всем, наверное, покажется — кощунственной. Быть может, нелепой. Никто никогда не говорил и даже, я подозреваю, не думал ни о чем подобном. Я думаю, что роковой выстрел в Киевском театре 11 сентября 1911 года, положивший конец невыносимому мучению Столыпина, был для него благословением. Ему не довелось увидеть крушение своего детища. И крах священного для него самодержавия — тоже.

Глава 17 ПЛАН-19

Могла ли Россия не проиграть Первую мировую?

Остается нам обсудить решающую для этого цикла тему: можно ли представить себе историю России в ХХ веке без Ленина, другими словами, могла ли Россия избежать октябрьской катастрофы семнадцатого года (или, в другой редакции, Великой Октябрьской социалистической)? И если могла, то кто виноват в том, что она ее не избежала, — гений Ленина или Русская идея, сделавшая его победу неминуемой? Все предшествующие главы посвящены были, по сути, концептуальной и терминологической подготовке к ответу на этот вопрос.

Николай II

У темы, правда, два совсем разных аспекта. Первый — военный: существовала ли стратегия, при которой Россия могла оказаться в стане победителей в Первой мировой войне (самоочевидно, что в победоносной России большевизм был обречен так же, как во всех других странах-победительницах)? И если такая стратегия существовала, то что помешало ее реализовать? Второй аспект темы — политический: могла ли Россия попросту не ввязываться в эту войну, имея ввиду, что никакие непосредственные ее интересы на кону не стояли, никто ей не угрожал, и вообще была для нее эта война, что называется, в чужом пиру похмелье? И если могла, то кто ее в эту чужую войну втянул?

У Британской империи Германия оспаривала господство на морях, с Францией у нее были старые счеты по поводу Эльзаса, к России претензий у нее не было. Не говоря уже, что Россия была ее крупнейшим торговым партнером и ничего подобного антифранцузскому «плану Шлиффена» для вторжения в Россию у Германии, как мы теперь знаем, тоже не было. Единственное, что могло их поссорить — панславизм. Германия не позволила бы расчленить, как требовали каноны панславизма, ни свою союзницу Австро-Венгрию, ни Турцию, которую намеревалась сделать союзницей.

Прав, выходит, американский историк Ниалл Фергюсон, что выбора — воевать или не воевать — не было в 1914 году лишь у Бельгии и Франции, на них напали, они должны были защищаться, остальные вступили в войну по собственному выбору. Чем же в таком случае объяснить роковой выбор России?

Я думаю, понятно, почему эта тема решающая. Если верить мировой историографии, именно Первой мировой войне обязана Россия победой Ленина в октябре 1917 и тем, что за ней последовало, то есть, по сути, всей своей трагической историей ХХ столетия. Ведь мог же, в конце концов, Ленин уехать в Америку, как намеревался еще за год до Октября, тем более что там уже ждал его Троцкий. И на этом закончилась бы история большевизма. Мог, конечно, уехать, сделай тогда Россия другой выбор. Но она выбрала войну.

Понимаю, могут найтись читатели, которым эта тема покажется сугубо академической, мол, что было, то было и быльем поросло. С другой стороны, помимо общей, антропологической, если хотите, проблемы исторической памяти, помимо того, проще говоря, что страна, потерявшая память, подобна человеку, пораженному амнезией (долго ли сможет он в таком состоянии жить на белом свете?), есть ведь и проблема исторических ошибок, которые имеют коварное свойство повторяться.

Один такой случай повторения ошибки произошел практически на нашей памяти, когда, едва отделавшись от одной утопии, панславистской, Россия тотчас принялась за воплощение другой — ленинской, снова, как выяснилось, обрекавшей страну на катастрофу. Увы, другой возможности обрести иммунитет от повторения ошибок, кроме исторической памяти, не существует. Обрела ли Россия, наконец, такой иммунитет? Судя по