Конрад Морген. Совесть нацистского судьи - Герлинде Пауэр-Штудер

начали: к поездке Моргена в Освенцим-Биркенау, которую он описывал в показаниях на Освенцимском процессе в 1964 г. Продолжим с того места, на котором остановились[363]:

Понятно, что той ночью я не смог уснуть. Я уже видел кое-что в концентрационных лагерях, но ничего подобного раньше не было. И я думал о том, что с этим можно сделать. С учетом того, что судья и прокурор, несомненно, обладают властью, неспециалисты, как правило, склонны задавать вопрос: «Почему вы сразу не арестовали виновных, а именно занимающих ответственные должности, и не осудили их за чудовищные преступления?» Позвольте мне прежде всего напомнить неспециалистам, сторонним наблюдателям, что судья не может производить арест иначе как при проведении судебного разбирательства уголовного дела. […] Судебная система СС была военной судебной системой, существовавшей наряду с военной судебной системой армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил; это была судебная система четвертой составляющей вооруженных сил, а именно Ваффен-СС и полиции, выполняющей специальные задания[364]. Военная судебная система — результат деятельности военного командования, ответвлением которого она является и от которого зависит. Все важные функции, обычно выполняемые судом, состоящим из независимых судей, находятся в руках так называемого герихстгерра, то есть командира-генерала, а над ним — генерал корпуса, армии и, в качестве высшего герихтсгерра, главнокомандующий вооруженными силами, которым тогда был Гитлер. Герихтсгерр готовит и подписывает ордер на арест. Герихтсгерр дает распоряжение об открытии судебного процесса. Герихтсгерр комплектует военный суд. Он утверждает либо отменяет судебные решения, он определяет исполнение наказания.

Поэтому, чтобы преследовать в судебном порядке Гиммлера или Гитлера, инициаторов этих преступлений, мне пришлось бы предложить самому Гитлеру или самому Гиммлеру выдать ордер на свой арест. И даже если бы они возбудили дела против самих себя, было бы невозможно созвать суд. Ибо суд должен быть составлен таким образом: с заседателем-неспециалистом того же ранга, что и ранг обвиняемого, и с тем, кто выше рангом. Таким образом, понадобилось бы привлечь Гитлера в качестве заседателя — непрофессионального судьи и сверх-Гитлера в качестве второго заседателя. Итак, вы видите, что это было абсолютно невозможно. Вы должны понимать, что Гитлер действовал в ничем не ограниченном правовом пространстве, в котором было отменено разделение властей, он один представлял в своем лице всех: рейхсканцлера, рейхспрезидента, главнокомандующего вермахтом, верховного законодателя, верховный исполнительный орган, герихтсгерра. […] И то, что действует относительно высших должностных лиц, а именно Гитлера и Гиммлера, применимо, разумеется, и к их непосредственным подчиненным, штандартенфюреру Хёссу [коменданту Освенцима] и его подчиненным. И если бы они выдвинули обвинения против этих людей, им пришлось бы обвинять и осуждать самих себя и свои собственные действия. Прокурор, судья может применять только действующий закон и не должен придумывать собственный. Если он выходит за рамки закона, он сам становится преступником.

Морген говорит, что «судья может применять только действующий закон», излагая свою концепцию закона, включающего в себя приказы Гитлера. Таким образом, его положение не давало ему возможности бороться с массовыми убийствами. Но такой взгляд на правосудие является позитивистским, от чего Морген сам же и отошел, когда стал судить обвиняемых, исходя из их личности. Поэтому вовсе не соблюдение границ судейской власти удерживало Моргена от преследования лидеров, а страх перед их неограниченной политической властью.

Во всяком случае Морген был прав в том, что преследование Гитлера и Гиммлера ничем бы не закончилось. Поэтому он стал рассматривать другие способы борьбы[365]:

В таком положении естественным было задуматься о других, неправовых, возможностях, а именно о покушении. Но и это было невозможно: я — один из немногих — во время войны однажды побывал в штаб-квартире фюрера. Мне было приказано представить Гиммлеру доклад. Попасть туда можно было только по письменному приказу из самой штаб-квартиры фюрера. Затем надо было получить в определенной берлинской инстанции билет на особый поезд, который туда направлялся. На перроне и в поезде были очень строгие меры контроля. А затем, после ночной поездки, около полудня следующего дня, поезд вдруг остановился где-то в Восточной Пруссии на зеленом лугу среди коров. По дороге, идущей через поля, приехала машина и увезла меня. Мы проезжали через густой лес, через множество кругов оцепления. А за ними в хаотичном порядке стояли строения, прикрытые маскировочной сеткой и строго охраняемые. Кто там жил, где именно находились Гиммлер или Гитлер, понять было невозможно. Впрочем, с докладом я так и не выступил, поскольку после долгих часов ожидания был отправлен обратно. Говорили, что Гиммлера внезапно вызвали и отправили самолетом на фронт. И я поехал назад. Поскольку я мог оценить возможность [покушения], такой вариант я не рассматривал.

Можно было подумать о том, чтобы выступить перед обществом со свидетельствами об этих делах. Но тому, кто поступил бы так, никто не поверил бы. Его объявили бы сумасшедшим и арестовали.

Отбросив эти «неправовые возможности», Морген начал обдумывать, что можно сделать за границей[366]:

В конце той бессонной ночи я пришел к выводу, что эта система может быть побеждена только извне. И я задумался над тем, что смог бы предпринять. [Пауза.] Мне вспомнилось, что некоторое время назад я разговаривал с одним комиссаром уголовной полиции, который много лет наблюдал за постом на границе со Швейцарией, в Констанце, и между делом описал мне множество способов перейти границу — там на некоторых улицах стояли дома, у которых парадная дверь находилась на германской территории, а задняя уже на швейцарской. Я решил, что смогу найти такие места перехода. И поэтому я решил отправиться в Швейцарию.

Для меня это было несложно, поскольку из-за постоянных командировок я всегда имел при себе бланки командировочных предписаний и пустой военный пропуск. Мне надо было только заполнить их, как в случае внезапного расследования. Так я подготовил пропуск, командировочное предписание, сообщавшее о «военном судебном расследовании в Вене», а после Вены в Констанце, и поехал прямо туда.

Но затем Морген начал сомневаться в осуществимости этого плана[367]:

Примерно через 36 часов я приблизился к своей цели. Я был достаточно спокоен, чтобы попытаться представить, что произойдет дальше. Я думал, что успешно пересеку границу, и я спросил себя, что именно произойдет на другой стороне — в подробностях. Конечно, немедленно начнется допрос: меня будут переводить из одного кабинета в другой, более высокого уровня. А поскольку я пытался представить это живо — вопросы, мои ответы, — мне внезапно стало ясно, что мой отчет