Тайна болезни и смерти Пушкина - Александр Костин

«Памятник» Пушкина – это своего рода черта, подведенная под всеми его трагическими поисками выхода из тупика, в котором оказался поэт отнюдь не только по причине финансового банкротства. Финансовый кризис был всего лишь своеобразным катализатором, ускорившим вызревание окончательного решения об уходе из жизни. В последний год жизни Пушкин оказался в плену многочисленных проблем, которые в совокупности могли подтолкнуть его к самоубийственной дуэли с Ж. Дантесом. Некоторые современные неортодоксальные пушкинисты среди этих проблем выделяют наиболее болезненные для Пушкина причины, затрагивающие его честь и достоинство и ускорившие развязку.

Так, например, Н.Я. Петраков увидел «загадку ухода» Пушкина в сплетнях, которые распространялись вокруг имени поэта в связи с ухаживанием Николая I за его женой. «Свет» увидел в Пушкине «рогоносца», сравнивал его с Дмитрием Львовичем Нарышкиным (1856–1838) – обер-егермейстером двора, жена которого Мария Антоновна, урожденная княжна Святополк-Четвертинская, была любовницей Александра I, и с этой точки зрения все действия и поступки – в преддуэльный период, находят как бы разумное объяснение. Именно эту причину смертельной дуэли называет М.Ю. Лермонтов в своем знаменитом стихотворении «Смерть Поэта»: «Восстал он против мнений света».

Положение и впрямь было отчаянным, поэт вступил в борьбу с самим императором, но… не смертельным. «Свет» тут вовсе ни при чем, поскольку Пушкин был частью этого «Света» – по происхождению, по образу жизни, по связям, да он чувствовал себя в этом «Свете», как рыба в воде. Против кого восставать, если недоброжелателей была жалкая кучка, высмеянная поэтом в своих эпиграммах, а друзей, великих друзей – целый легион, готовых прийти на помощь в любую минуту. На самом деле «Свет» у Пушкина серьезного раздражения вызвать не мог. Те исследователи, которые видели в адюльтере Натальи Николаевны с императором основную причину смертельной дуэли поэта, рассуждают примерно так:

«Пушкин и в самом деле тянулся к высшему свету, и его друзья не раз отмечали эту его черту, а то и просто корили его. Ну что ж, Пушкин не был «пушистым», у него были и честолюбие, и элементы тщеславия. Впрочем, и друзья, и Лермонтов не понимали, что Пушкин как никто, ощущая свою миссию, всеми силами стремился повлиять на ситуацию в стране и прежде всего именно для этого стремился в высший свет (существует несколько свидетельств такого его поведения в свете).

Единственное серьезное несогласие с мнением света у Пушкина было во взглядах на интимные отношения царя с его женой. Свет рассматривал подобные отношения не только как терпимые и вполне допустимые, успех законных жен придворных сановников у самодержца рассматривался как успех самого придворного, и не было случая, чтобы муж – а с ним и его семья – не извлек выгоды из такого успеха. А вот Пушкина чрезмерное «внимание» императора к его жене не устраивало, и он восстал.

Как восстал? Вызовом на дуэль. Царя на дуэль он вызвать не мог, вот он и оскорбил Геккерена (а тот подставил вместо себя Дантеса)»[78].

По этой логике получается, что Пушкин стремился убить на дуэли совершенно невинного человека? За свою жизнь Пушкин участвовал в 28-дуэльных поединках, но ни в одном из них он не только никого не убил, но даже мыслей таких не допускал, чтобы убить человека. Как бы он смог жить тогда с таким грехом? Случись такое, Пушкин скончался бы сам как творец. «Никаких новых художественных созданий, – писал B.C. Соловьев, – Пушкин нам не мог дать и никакими сокровищами не мог больше обогатить нашу словесность». Стало быть, выходя к барьеру на Черной речке, он не мыслил убивать Дантеса. Напротив, он видел в Дантесе своего палача. А если это так, то сплетни «Света», которые, безусловно, задевали его честь и отравляли жизнь Пушкину, но стать причиной самоубийства никак не могли.

Бытует версия, выдвинутая В. Листовым в книге «Голос музы темной» (М., 2005), что причиной самоубийственной дуэли послужила неудача, связанная с написанием «Истории Петра». Автор версии весьма убедительно показывает, что Пушкин в 1835 году уже точно знал, что написать «Историю Петра» в том апологетическом виде, как ее ждал от него царь, он не сможет, а то, что он может написать, – абсолютно неприемлемо для императора. Он не мог открыто сказать об этом, объяснить невозможность для него продолжения работы над «Историей Петра», а между тем под эту работу были получены авансы, за которые надо было как-то отчитываться. И хотя он взбадривал себя, что вот уедет в деревню после того, как соберет все материалы, и в два год напишет «Историю», он и сам в это не верит: в одном из разговоров он признается, что затея с написанием «Истории Петра» была убийственной.

Но так ли на самом деле было безнадежно положение дел с написанием «Истории», что одно это могло подтолкнуть его на самоубийство? Чем грозила ему эта довольно неприятная ситуация? Вопрос заключался не в том, Пушкин мог или не мог написать «Историю Петра», а в том, мог ли он найти подходящую причину, чтобы отказаться от ее написания, не потеряв при этом лица и избежав пересудов и обвинений в литературной беспомощности.

Учитывая свойственную Пушкину изобретательность, с помощью которой он не раз выходил из труднейших положений, можно предположить, что и в этой ситуации он смог бы что-нибудь придумать. Например, сослаться на свое пошатнувшееся здоровье, прикрыться, как щитом, своей аневризмой. Что не только не может писать «Историю», но и выжить вряд ли сумеет, если срочно не уехать в деревню, чтобы поправить здоровье. А «Историю Петра» напишет кто-нибудь другой, например, М.П. Погодин[79], который рвется ее написать. Конечно, положение с «Историей Петра» было отчаянное, но не безнадежное, не смертельное. Хотя невозможность разрешить ее, не потеряв лица, конечно, отравляла Пушкину жизнь, но не настолько, чтобы думать о добровольном уходе из жизни. Возможно, что одной из причин, по которым Пушкин всячески избегал присутствия на дворцовых балах, была и эта тупиковая ситуация, поскольку Николай в любой момент мог спросить, как продвигается «История Петра».

Спору нет, что все три довольно правдоподобные версии о причине самоубийства Пушкина (финансовое банкротство, «мнения света» (сплетни), «историографические» долги) не могли не стать дополнительным «наслоением» к основной причине, к рассмотрению которой пора приступить.

Известно, что сразу после окончания лицея у Пушкина был весьма краткосрочный роман с Анжеликой Дембинской, закончившийся благополучным рождением первенца – сына Леонтия. Здесь, пожалуй, не потребовалось даже ждать «результата» в течение «медового месяца», все могло обойтись одной «медовой неделей», а то и «медовыми сутками». Гиперсексуальность 18-летнего выпускника лицея просто выпирала наружу.