Жена башмачника - Адриана Трижиани

Но у их дела имелись две стороны: ремесло, за которое отвечал Ремо, и бизнес, который крепко держала в своих руках Карла. Синьора Дзанетти куда менее мужа была склонна делиться с Чиро тонкостями ведения дела. Вот интересно, думал Чиро, это ее врожденное чувство конкуренции или природная скрытность? В любом случае Карла явно утаивала от Чиро важное. Тем не менее, наблюдая за ней, Чиро поднабрался ее приемов в торговле, освоил бухгалтерские азы, даже понял, как вести дела с банком. Эта итальянка знала, как делать американские деньги. И едва только Чиро почувствовал уверенность в своих силах, как страстно захотел отнести в банк собственную зеленую сумку.

Думая о деньгах, он отвлекся. Металлический резец рассек руку.

Чиро вскрикнул, глядя на рану, откуда хлестала кровь. Карла кинулась за чистой тканью.

– Что случилось?! – всполошился Ремо, вскакивая.

Чиро обернул ладонь чистым полотенцем, пытаясь остановить кровь.

– Дай мне взглянуть! – потребовала Карла. Она взяла руку Чиро, развернула плотно замотанную ткань. Из глубокой раны по-прежнему сочилась кровь, сверху болтался лоскут голубоватой кожи. – Так, едем в госпиталь!

– Синьора, я должен закончить эти ботинки! – сказал Чиро, но его голос дрогнул от боли.

– Ботинки подождут! Я не хочу, чтобы ты потерял руку из-за гангрены! Быстро! Ремо! Лови извозчика!

Энца открыла глаза. В комнате сильно пахло аммиаком.

Впервые с тех пор, как она покинула Гавр, комната не вращалась. Энце больше не казалось, что тело падает в бесконечную пропасть. В голове по-прежнему пульсировала боль, перед глазами все было как в тумане, но мучительное ощущение постоянного движения исчезло. Она не помнила, как ее везли с корабля в больницу Святого Винсента. Не помнила поездку по американской земле в карете «скорой помощи». Не видела ни цветущих деревьев, ни ящиков с желтыми ноготками на окнах.

Энца попыталась сесть, но острая боль буквально пронзила голову.

– Папа? – вскрикнула она.

Тоненькая юная монахиня в темно-синем одеянии уложила Энцу назад на подушки.

– Вашего отца здесь нет, – сказала она по-английски.

Энца заплакала, она не поняла ни слова.

– Подождите. Давайте я позову сестру Джозефину. Она говорит по-итальянски. Не шевелитесь! – Монахиня схватила карту Энцы и поспешила к выходу.

Энца осторожно повернула голову.

Ее дорожное платье было аккуратно сложено на стуле. Она оглядела свою белую больничную рубашку. В руку была воткнута игла, закрепленная с помощью бинта, от иглы к стеклянному сосуду, наполненному жидкостью, вела трубка. В том месте, где игла входила в вену, слегка саднило. Энца облизнула пересохшие губы. Дотянулась до стакана с водой, стоявшего на маленьком столике, и осушила его одним долгим глотком. Жажда сделалась лишь нестерпимей.

Дверь распахнулась, и вошла вторая монахиня.

– Ciao, синьорина, – сказала сестра Джозефина и продолжила на итальянском: – Я из Авелино на Средиземном море.

У сестры Джозефины было круглое лицо, золотистая кожа и прямой, крупный нос. Она поставила себе стул рядом с кроватью, наполнила стакан и поднесла к губам Энцы.

– Я из Скильпарио, это в горах над Бергамо, – хрипло сказала девушка.

– Мне знакомы те края. Вы проделали долгий путь. Как вы попали сюда?

– Мы плыли на «Рошамбо» из Гавра, из Франции. Вы не поможете мне отыскать моего отца?

Монахиня кивнула, с видимым облегчением убедившись, что пациентка в ясном сознании.

– Нам дадут знать, когда он пройдет контроль на острове Эллис. И ему сообщили, что вас нужно искать в больнице Святого Винсента.

– Но он совсем не говорит по-английски. Мы собирались в дороге учить английский язык, но я заболела.

– На Манхэттене немало людей, которые говорят по-итальянски.

– Но что, если он не найдет никого из них? – Энца начала паниковать.

На лице сестры Джозефины отразилось удивление, что дочь печется об отце, как о малом ребенке. Но Энца знала, что после смерти Стеллы Марко стал совсем другим человеком. Говоря откровенно, в их семье никто уже не был прежним после этой потери. Энца сомневалась, что они решились бы отправиться в Америку, будь Стелла жива. Она не смогла бы объяснить сестре Джозефине, какие потери заставили их составить этот рискованный план, объяснить, насколько все стало шатким после внезапной смерти Стеллы и как отчаянно она хотела помочь своей семье выстроить новую, безопасную жизнь.

– Ваш отец найдет дорогу к вам, – заверила сестра Джозефина.

– Сестра, что со мной? – спросила Энца.

– Ваше сердце не справилось с низким давлением, вызванным постоянным движением корабля. Сердечный ритм почти исчез. На пароходе вы чуть не умерли. Вы никогда больше не сможете путешествовать морем.

Слова монахини оказались для Энцы мучительней, чем все тяготы путешествия. Мысль, что она больше никогда не увидит мать, была невыносимой.

– Я никогда не смогу вернуться домой. – Энца снова заплакала.

– Вам не стоит сейчас об этом беспокоиться, – твердо сказала сестра Джозефина. – Вы только прибыли сюда. Сначала вы должны поправиться. Дайте угадаю, вы направляетесь в Бруклин?

– В Хобокен.

– У вас есть поручитель?

– Дальняя родственница на Адамс-стрит.

– Вы собираетесь работать?

– Я шью, – ответила Энца. – Надеюсь, я быстро найду работу.

– Здесь швейные фабрики в каждом квартале. Вам ведь рассказывали? В Америке возможно все.

– Вряд ли это правда до такой степени, сестра.

– Практичная девушка, что редкость. Вам следует знать, что документы вам не отдадут, пока вы не станете мечтательницей.

– Я написала «швея», когда указывала род занятий. В миграционной карте, – сказала Энца, закрывая глаза. – Не додумалась написать «мечтательница».

Марко Раванелли стоял на железнодорожной платформе в Нижнем Манхэттене с несколькими лирами в кармане, с дорожной сумкой, чемоданчиком Энцы и клочком бумаги, на котором был написан адрес. Процедуры на острове Эллис заняли большую часть дня, турки и греки прибыли многочисленными семьями, и это сильно замедляло процесс.

Марко не знал, где больница Святого Винсента. Может, она в тысяче миль отсюда! Измученный бесконечными очередями, он был в ужасе из-за разверзшейся перед ним неизвестности. Он не знал, спасли ли Энцу американские доктора. Его прекрасная дочь – он держал ее на руках в день ее рождения, завернутую в то самое одеяльце, в которое некогда заворачивали его самого, – возможно, уже много часов мертва, и его не было рядом с ней. Надо бы помолиться за жизнь дочери, но Марко не находил в себе ни сил, ни слов.

Впервые за бесконечный день он дал волю чувствам и разрыдался.

Извозчику стоявшей рядом двуколки стало жаль бедолагу в костюме из грубой шерсти, с дорожным мешком у ног. Он спрыгнул с козел и подошел к плачущему мужчине:

– Эй, приятель, с тобой все в порядке?

Марко поднял взгляд на крепко сбитого американца примерно его же лет. Приплюснутый нос профессионального драчуна, широченная улыбка; золотые зубы сверкнули, как освещенное солнцем окно. Марко ошарашила бесцеремонность златозубого незнакомца, но голос у того звучал дружелюбно.

– Выглядишь так, будто потерял лучшего друга. Говоришь по-английски?

Последний вопрос Марко понял и отрицательно покачал головой.

– А я чуток говорю по-итальянски. Spaghetti. Ravioli. Radio. Bingo. – Незнакомец расхохотался, откинув голову. – Куда направляешься-то?

Марко беспомощно смотрел на него.

– Не возражаешь? – Незнакомец взял из руки Марко клочок бумаги. – В госпиталь?

Марко энергично закивал.

– Друг, это всего-то в двух милях отсюда. Если бы не твой мешок, легко бы пешком дотопал. Католик? – Извозчик перекрестился.

Марко кивнул и вытащил из-под рубашки освященный медальон на цепочке.

– Католик, верно. Собрался там поработать? – спросил незнакомец. – В больнице работы полно. А монашки найдут тебе место для ночлега. У них с этим хорошо. В их обычае помогать людям. На голове у них такие чепцы с крыльями – прям можно подумать, что феи, порхают туда-сюда, добро сеют направо-налево. Я сейчас о монашках говорю, а не о женщинах вообще, если ты понимаешь, о чем я. У баб нет крыльев, и они не летают. Зато кое-что другое у них есть. – И он снова загоготал.

Марко улыбнулся. Пусть он не понимал слов, но эмоциональная речь незнакомца очень его забавляла.

– Ладно, вот чего тебе скажу. Удумал я тоже сделать доброе дело. Доставлю-ка я тебя к Святому Винсенту. – Незнакомец ткнул пальцем в свою двуколку.

Марко благодарно кивнул.

– За мой счет. – Извозчик щелкнул пальцами. – Regalo[49].

Марко молитвенно сложил руки:

– Grazie, grazie.

– Не то чтобы я был добрый католик или вроде того, – сказал кучер, поднимая мешок. Марко двинулся за ним следом. – Каяться буду перед тем, как испустить дух. Я из тех парней, что едят добрый стейк с кровью в Страстную пятницу. Знаю, знаю, смертный грех. А может, и не такой уж смертный, а? Видишь? Я даже не понимаю разницу. Суть в том, что я не прочь увидеть лик Господа, раз уж окажусь на том свете, но на этом мне тяжело приходится со всякими там заповедями. Понял, о чем я?