По лезвию судьбы - Алина Савельева

— Ты не сказал мне, что нужно при обращении добавлять «синьора»! Твоя бабушка посчитает меня невежей!

Ух ты, очухалась. Но я не запомнил, что она сказала. Потянув ее на себя, кажется, выключился на мгновенье. Моя тактильная гиперчувствительность, кажется, встретила свой идеал. Кожа в тысячи раз нежнее шелка, тутовый шелкопряд застрелится, если узнает. Только дешевое белье отвратительно царапает кожу.

— Никогда больше не носи это белье! — прошу Катю, пытаясь снять с нее эту брезентовую экипировку.

— Подожди. А у тебя... много было… таких как я..

— Ни одной, — честно признаюсь. Таких больше нет, я уверен. Ни по одному параметру, ни одной похожей.

— Я сейчас, — Катя спрыгивает с кровати, склоняясь над сумочкой, что-то ищет. Повернувшись ко мне задом. В одних трусиках. Что же ты творишь-то, безобразница?!

— Вот! — забравшись обратно, демонстрирует мне блокнотик. — Тут написано, как надо!

Не представляю, чего во мне сейчас больше. Желания показать, как надо или прилагаемых нечеловеческих усилий, чтобы не заржать. Катя начинает читать какие-то советы врачей, а я осознаю, что эта проблема у нее очень глубоко засела, раз она так заморочилась.

— Катюш, давай спать. Ты не готова, малышка. И я тоже, — забираю у нее блокнот и отгибаю край одеяла. — Только сними это ужасное белье. Пожалуйста. Я не буду подглядывать.

Слышу, как забралась под одеяло Катя и затихла. Открываю второй глаз. Ну, первый я и не закрывал. И забираюсь к ней, специально стянув одеяло с груди. Катя опять заливается румянцем, но вопреки ожиданиям не пытается прикрыться руками, наблюдая за моей реакцией. А что там наблюдать, вон выглядывает из трусов еще один пионер.

— Самое прекрасное, что я когда либо видел, — говорю Кате и ни капельки не вру. - Я буду тебя обнимать, — предупреждаю на всякий случай, а то вдруг снова приступ страха будет.

Просто обнимать не получилось. Едва коснулся ее, и мозг помахал белым флагом, капитулируя без боя. И я уже целую Катю. По-медвежайцевому. Как заказывали. Но лапы пытаюсь контролировать, потому что если сорвусь и буду тискать, как привык, Катя будет в синяках с головы до пят.

Катюша явно расслабилась, и больше нет судорожных припадков. Которые, кажется, будут у меня от воздержания. Ладно, девочка, приоткрою тебе дверь в мир оргазмов. Жалко, обучающий ролик с ютуб не успею посмотреть, никогда этого не делал. Придется интуитивно.

Нависаю над ней, не отрываясь от губ, и от прикосновений ладошек к спине по телу пробегает дрожь. Обнимает. Не отталкивает. И от поцелуев, спускающихся все ниже к груди, покрывается мурашками. Мысли о том, что ее реакция неподдельная, самая первая и настоящая, заставляют меня пристально отлавливать все. И учащающееся дыхание, и тихие стоны, и все сильнее сжимающие спину пальчики — вместо робких поглаживаний. И эти мысли — единственный сдерживающий меня фактор. Грубый, грязный и чаще всего жесткий секс без всяких телячьих нежностей, больше меня раньше ничего не интересовало. И желание дарить наслаждение Кате шокировало меня.

Маленькая белоснежная грудь с нежно-розовым соском, как малинка. Десерт балерины Павловой. Мой любимый. Засасываю ягодку, кружа языком, и не могу удержать стон, оказывается, это и мне доставляет так, что в глазах темнеет и несет меня все дальше от реала.

— Ма-а-акс-с, — стонет Катя и выгибается, откидывая голову назад

— Сейчас, Котенок.

Проталкивая колено между стройных ножек, опять нависаю и шалею от страстного поцелуя моей малышки. Прижимаюсь одуревшим членом к ее промежности, немного позволив ему кайфануть, потому что на этом для него программа мероприятия закончится.

Только бы не сорваться.

29 Катя

Не знаю, что меня успокоило больше. То, что Макс так молниеносно отреагировал, или то, что он не позвал никого на помощь, как Толик. Конечно, он не мог позвать воспиталок, которые бы потом меня долго ругали и стыдили, но мог побежать за своими родственниками. Вот позорище бы было. Но в совокупности реакция Макса и его помощь стали точкой опоры, оттолкнувшись от которой, захотелось познать все сполна.

— Ты такая красивая, — прошептал Максим, и его горячие руки заскользили по животу медленно и осторожно, сжимая пальцы, снова их расслаблял. Как Филька, когда, мурлыча, перебирает лапками.

У Макса не было трясущихся рук, как у Толика, и он не спешил скорее раздвинуть мне ноги. Наверное, неправильно их сравнивать, но это всплывало само собой в памяти. Пока Максим не приподнялся, откинув одеяло на пол, и не навис на вытянутых руках надо мной. Он божественно красивый. По его смуглой загорелой коже дивно струился лунный свет, приковывая взгляд к рельефным, будто выточенным из камня мышцам, бугрившимся от напряжения.

Максим пробормотал что-то, но я уже его не слышала. От переполняющих эмоций в голове стоял гул, заложивший уши. Хочу! Хочу! Его поцелуев, его дерзких, уверенных ласк. Его хочу. Максим не сомневается, просто делает то, что ему нравится. Настойчиво проникая языком, снова целует, собственнически, горячо и даже грубовато, заставляет подчиниться ему. И от этого становится только жарче с каждой секундой. Все тело охватил искрящийся пожар, как будто по венам текла не кровь, а расплавленное золото, сверкающее каждой песчинкой. Его руки и губы уже были везде, оставляя нежный след. Почти теряю сознание от изнывающего желания, сконцентрировавшегося внизу живота, и сладостного головокружения, погружающего меня в эйфорию, под громкие звуки колотящегося сердца.

— Ма-а-акс-с, — хочу сказать ему, что не хочу больше ждать, но он понимает без слов

— Сейчас, Котенок... — хрипит Медвежайчик и, впившись мне в губы поцелуем, одновременно протискиваясь между бедер коленом, прижимается ко мне горячим твердым членом, но не успела я приготовиться, предположив, что сейчас будет больно, Максим с мучительным стоном прорычал опять на итальянском, быстро спустился с кровати. Подхватывая и укладывая меня на краю, не дав мне и пары секунд прийти в себя от неожиданного его решения. И опять свел с ума обжигающим взглядом, пробегающим по телу.

— Само совершенство, — трепетно, словно я из самого хрупкого в мире материала сделана, придвинул меня еще ближе к краю, нежно провел ладонями по внутренней стороне бедер, отчего они бесстыдно раздвинулись сами собой.

Я хотела его остановить, но угнаться за этим игроком мне, видимо, не по силам, и вместо протестов у меня вырывались стоны. Все остальное осталось в памяти маленькими вспышками. Его горячий, влажный, настырный язык, выписывающий