Последний император - Су Тун

Мне так ничего увидеть и не удалось. Я не увидел последней битвы, которая шла в каких-то пятидесяти ли, не увидел обычно сновавших по городским улицам простолюдинов; на сердце у меня тоже было пусто. Через некоторое время я услышал, как ударил колокол угловой башни, и понял, что это похоронный звон. Но ведь на башне больше никого нет, и вокруг ни ветерка. Кто же тогда ударил в колокол, чтобы раздался этот звон? Мое внимание привлекла витая пеньковая веревка, привязанная к языку колокола. Она каким-то чудесным образом раскачивалась в неподвижном воздухе. Потом я, как ни странно, разглядел на веревке восемь маленьких белых демонов. Оказывается, это они появились среди бела дня и, уцепившись за веревку, заставили колокол издать леденящий душу звук.

Не помню уже, где я подобрал покрытый толстым слоем пыли «Луньюй». Прошло много лет с тех пор, как из дворца Се ушел монах Цзюэкун, который, уходя, просил меня дочитать до конца эту знаменитую мудрую книгу, но я о ней так ни разу и не вспомнил. Я положил тяжелый томик на колени, но взгляд охватил лишь пустоту, и я понял, что времени дочитывать «Луньюй» у меня уже не осталось.

Из всех женских покоев слышались плач и причитания, а дворцовые евнухи и служанки с пепельно-бледными лицами сновали туда-сюда в лабиринте зданий, как безголовые мухи. В покоях наложниц появилась моя матушка, госпожа Мэн, в сопровождении евнухов с отрезами белого шелка. Объяснять, что значит присланный от государя кусок шелка, не было необходимости, и госпожа Мэн, скрывая слезы, лично проследила за тем, как удавились Ланьфэй и Цзиньфэй, завязав этот шелк на стропилах. Потом она понесла оставшийся кусок шелка в Башню Любования Луной.

Ханьфэй, пребывавшая уже на седьмом месяце беременности, оказала госпоже Мэн яростное сопротивление и умирать отказалась, говорили, она изрезала белый шелк ножницами. «Я никак не могу умереть до того, как родится принц, — умоляла она, обхватив руками госпожу Мэн. — Не заставляйте меня, прошу. Если я должна умереть, принесите мне еще один кусок шелка после того, как родится принц».

— Ну, что ты за глупости несешь? — Госпожа Мэн уже беззвучно плакала. — Какая же ты глупенькая. Неужели ты и вправду думаешь, такой день для тебя настанет? Даже если я пощажу тебя, Дуаньвэнь уж точно не пощадит, а он со своей армией скоро ворвется во дворец.

— Не дайте мне умереть, я ношу принца, я не могу умереть. — Голос Ханьфэй сорвался на визг, и она босая выбежала из Башни Любования Луной, госпожа Мэн видела, как растрепанная Ханьфэй устремилась к Холодному дворцу, и догадалась, что та надеется спрятаться там среди отверженных наложниц. Тогда она остановила бросившихся было за ней евнухов. «Глупое дитя, — горько усмехнулась она, — там она умрет гораздо более страшной смертью. Женщины, что живут в Холодном дворце, могут разорвать ее на куски».

То место, где в смятении решила спрятаться Ханьфэй, действительно стало местом ее последнего упокоения. Потом я узнал, что, ворвавшись в каморку Дайнян, она попросила прикрыть ее соломой, что Дайнян и сделала.

У Дайнян давно уже был вырван язык, и она не могла говорить. Все десять пальцев ей тоже когда-то отрубили, и она прикрывала Ханьфэй соломой медленно и неуклюже. После этого Дайнян ногами — чуть ли не единственной оставшейся целой частью тела — стала бешено топтать забросанную соломой женщину, пока крики Ханьфэй о помощи не стихли, и пожелтевшие сухие стебли соломы не окрасились густой красной кровью.

Я не пошел к Холодному дворцу посмотреть на тело Ханьфэй, которую положили поверх кучи соломы. Не увидел я и свою собственную плоть и кровь, которую вытоптала из ее чрева полоумная отверженная наложница.

Мой последний день в великом дворце Се прошел в покое и оцепенении. С «Луньюем» в руке я ждал, когда на меня обрушатся бедствия, и мысли, как ни странно, текли плавно, как воды реки. Потом, когда со стороны ворот Гуансемэнь — Ворот Блистательного Се донеслись глухие удары разбивающего их тарана, я поднял голову. У входа в зал, вытянув руки по швам, стоял Яньлан. Бесстрастным голосом он доложил:

— Вдовствующая императрица мертва, Ханьфэй мертва, Цзиньфэй и Ланьфэй тоже мертвы.

— Ну а я? Я еще жив?

— Вам, государь, суждена долгая жизнь, — заявил Яньлан.

— А у меня такое ощущение, будто я — частичка за частичкой, капля за каплей — умираю и, боюсь, уже не успею дочитать «Луньюй».

В конце концов через сокрушенные ворота Гуансемэнь в пределы дворца валом прилива хлынул цокот копыт.

— Слышишь? — произнес я, зажав одно ухо кончиком пальца. — Это пришел последний день царства Се.

И вот, по прошествии восьми лет, я снова встретился в стенах дворца со своим сводным братом Дуаньвэнем.

Ненавидящего взгляда и мрачного выражения лица я уже не увидел. Дуаньвэнь стал победителем в долгой битве за царский венец, и теперь на лице у него играла усталая, но многозначительная улыбка. В тот миг, когда мы, ни слова не говоря, взглянули друг на друга, перед моим мысленным взором пронеслись все эти быстротечные годы, все, что произошло во дворце за столько лет, и не осталось никакого сомнения, что этот непоколебимый и бравый герой на белом коне — действительно воплощенный покойный государь.

— Ты — правитель Се, — проговорил я.

Дуаньвэнь громко и понимающе рассмеялся, а мне пришло в голову, что я первый раз вижу улыбку у него на лице. Потом он стал молча разглядывать меня, и в глазах у него появилось странное выражение жалости и теплого чувства.

— Никуда не годный хлам, ходячий мертвец. В свое время они силой водрузили тебе на голову царский венец Черной Пантеры, к несчастью для тебя и к несчастью для всего народа Се. — Дуаньвэнь соскочил со своего белого скакуна и подошел ко мне. За спиной у него крыльями развевался черный плащ, от него исходил неприятный кисло-терпкий запах. От выколотых на лбу иероглифов исходил слепящий свет, так что глазам было больно смотреть. — Видишь иероглифы у меня на лбу? Это священный указ, и оставил его дух покойного Государя. Я надеялся показать его тебе первому, а потом спокойно принять смерть, и никак не мог предположить, что все в моей жизни изменит палка нищего, которой он отгонял собак. Так что теперь ты видишь это последним. Кто истинный правитель Се?

— Ты — правитель Се, — повторил я.

— Да, я — правитель Се, это мое истинное «я», и весь мир сказал тебе об этом. — Дуаньвэнь положил одну руку мне на плечо, а другой сделал жест, который меня просто ошеломил. Он потрепал меня по щеке, как это сделал бы настоящий старший брат, и спокойным голосом — видно, все уже было тщательно продумано, — произнес: — Перелезай через дворцовую стену и живи, как простой народ. Для незаконного государя это идеальное наказание. Давай, перелезай и забирай своего верного раба Яньлана, — сказал Дуаньвэнь, — и с этого момента будешь жить, как простолюдин.

С мягких плеч Яньлана мое тело поднялось, как потрепанное полотнище флага, и стало медленно удаляться от того места, где я прожил больше двадцати лет. Ладони ощутили траву, которой оброс верх дворцовой стены, ее зубчатые края резали кожу. Я бросил взгляд на город, лежащий за дворцовой стеной: плывущее в небе жгучее солнце, а под ним улицы, дома, лес, пылающий зноем чужой мир. Над головой пролетела какая-то серая птица, и летнее небо огласил ее странный крик: «Ван — ван — Ван…»[49]

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 11

То жаркое, сырое и удушливое лето я начал жить, как простолюдин. В столице не было ни ветерка, от томившихся под жгучим солнцем людей на улице разило потом, а собаки, охранявшие дома чиновников, мирно дремали под карнизами, иногда поднимая голову на чужого и высовывая красный язык. В товарных и винных лавках было тихо и безлюдно, из-за угла показался отряд солдат мятежников со значками «северо-запад» на черной одежде, и я увидел Северо-западного гуна Чжаояна, гарцевавшего на рыжем скакуне, а также пятерых храбрецов-генералов, его «тигров», имена которых прогремели на всю страну.[50] Они окружали Чжаояна и его черное знамя с двумя кольцами. Глаза Чжаояна, седовласого и седобородого, так и сверкали, когда он проезжал по городу, излучая уверенность и непринужденность, это были глаза человека, который добился всего, что хотел. Я знал: именно эти люди объединились с Дуаньвэнем, чтобы свергнуть правителя Се. Чего я не знал, так это каким образом они собирались делить мой царский венец Черной Пантеры, обширные земли моей страны и огромные богатства.

Мы с Яньланом уже облачились в одежду простолюдинов. Сидя верхом на осле, я долго вглядывался в выбеленное зноем небо, а потом стал смотреть по сторонам на нанесенные войной опустошения. Яньлан, перекинув кошель через плечо, шел впереди и вел осла на поводу, так что я следовал за этим посланным мне Небом, преданным рабом. Он направлялся в родные места в уезде Цайши и взял меня с собой. Другого выбора у меня просто не было.