Заснувший детектив - Фридрих Незнанский

Грязнов-старший засмеялся. Потом сообразил:

— Сева, а это случайно не в тех краях, где Кондрашина зарезали?

— Соседний дом.

— Хм… А что вы там делали?

— Вячеслав Иванович, я что-то не понимаю, вы хотите утереть нос Конторе или нет?! Кроме того, это хорошая карта в борьбе за Дениса, вы же меня понимаете?

— Кажется, да…

— Ну и еще просьбочка имеется, — непринужденным тоном подвел итог Голованов. — Надо бы тачку одну пробить по-тихому. Это тех двух субчиков касается…

— Так я и знал! Частный сыск бескорыстно не работает, да?

Денис прислушивался к шуршанию за стенкой и ставил в тетрадке какие-то буковки и галочки. Остальные постояльцы камеры обсуждали шансы выхода сборной России в финальную часть чемпионата Европы. Поскольку отечественные виртуозы кожаного мяча умудрились в этом году проиграть все, что можно, все, кроме домушника Шмагина, сходились на том, что при существующей чехарде тренеров и состава выйти в финальную пульку нереально. Шмагин против этого не возражал, он вообще ничего не говорил, наблюдал с противоположного конца камеры, как Денис рисует свои закорючки. И хотя Денис, по обыкновению, чувствовал себя превосходно в любой ситуации, все же такое пристальное внимание закоренелого рецидивиста его начинало смущать. Денис не понимал, о чем думает Шмагин, и это его немного удивляло, Денис уже привык к тому, что последнее время (после возвращения из Индии) со всеми своими собеседниками справлялся легко, быстро понимая их мотивировки и нащупывая личный интерес. С Музыкантом-Шмагиным все было иначе, возможно, потому, что их и собеседниками-то было нельзя назвать, ведь они совсем друг с другом не разговаривали, а первым идти на контакт Денис не видел смысла. Ну да ладно, бог с ним. Стоило, пожалуй, больше сосредоточиться на своих личных делах, хотя трудно было не признать, что от него самого сейчас зависело немного. Денис не сомневался, что его друзья на воле делают все возможное, чтобы вытащить его из СИЗО, но раз он по-прежнему здесь, выходит, ситуация складывается уж слишком не в его пользу. Выходит, камень, найденный у него дома, и отсутствие алиби в момент убийства Кондрашина пока что перевешивают немногочисленные аргументы в его пользу.

Денис снова прислушался к шуму из-за стены. Между прочим, оказывается, вопреки распространенному мнению (навязываемому общественности преимущественно Вячеславом Ивановичем Грязно-вым), фээсбэшники иногда ведут себя прилично, в том смысле, что слово свое они держат. По крайней мере, генерал Спицын сделал то, что обещал. А что не обещал — не сделал. Не обещал же вот вытащить Дениса из кутузки — и не вытащил. А обещал прислать заказанную Денисом книжку — и прислал. Это были «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. Дело в том, что Денис вспомнил, как можно выяснить про систему перестука: в этой самой книжке имелся эпизод, когда главный герой, репрессированный еще в начале тридцатых годов, сидя в камере какой-то московской тюрьмы, озадачился таким же, как и Денис, вопросом и точно так же не понимал, как разделять буквы и слова. Но в отличие от Дениса ему попался просвещенный в этом вопросе сокамерник, который объяснил, что алфавит делится на шесть рядов, по пять букв в каждом, при этом всякие мягкие и твердые знаки просто отбрасываются.

У Рыбакова Денис прочитал, что «…первые удары означают ряд, вторые — место буквы в ряду. Между ударами короткие паузы — это ряд; между буквами паузы чуть длиннее, между словами еще длиннее, царапание по стене, означает «кончил!», «стоп!» или «повторите!». Паузы и интервалы совсем крошечные, у опытных заключенных они измеряются долями секунды. В паузах и главная трудность — если их не уловить, звуки сливаются, получается не та буква и теряется смысл».

Герой «Детей Арбата» писал алфавит обгоревшей спичкой на картоне от папиросной коробки и, выстукивая по стене, прикрывался одеялом, чтобы не услышал надзиратель. Но в остальном он, по сравнению с Денисом, был в привилегированном положении: в те смутные времена многие знали этот способ связи, а кто не знал — быстро овладевал, нужда заставляла. Сейчас же была совсем иная эпоха, говорят, даже мобильные телефоны, черт бы их побрал, были в камерах у иных серьезных зэков. Хотя Денис лично такого не видел. Повезло еще, что за стенкой ему попался знающий сосед, вот только что именно он выстукивал, Денису пока что разобрать не удавалось. Слова то сливались, а то и вовсе получалась какая-то белиберда.

После обеда, состоявшего из таких блюд, одно упоминание которых в прежние времена у Дениса вызвало бы приступ тошноты (а сейчас ничего, ест же вот ведь и чувствует вкус тропических фруктов!), охранник, сопровождавший разносчика еды, крикнул:

— Грязнов, на выход!

Денис внимательно посмотрел на то, что он успел записать, запечатлевая в памяти каждую букву, и порвал страницу на мелкие клочки. Обсуждение футбольной темы на время прервалось, и все снова провожали его длинными взглядами. На этот раз уже не гнусавый, а Шмагин сказал:

— Грязнов, говоришь… Где-то и я слышал это погоняло.

Это не погоняло, урод, а нормальная русская фамилия, хотел было сказать Денис, но передумал и вышел из камеры, пытаясь по лицу охранника определить, к кому же на допрос его вызывают на этот раз: к следователю Зюкину или генералу Спицыну? Это была особая техника восприятия чужих впечатлений и эмоций. Однако то ли охранник был настолько непроницаем, то ли еще существовали какие-то помехи, но — не выходило.

Спустились по лестнице. Вышли в коридор.

— Остановиться! — скомандовал вдруг охранник. — Лицом к стене!

Денис выполнил команду. Мимо протопало несколько пар ног.

— Продолжить движение! Свернуть налево!

Это означало, что Денису приказывают идти не как обычно — не к двери в металлической решетке,

через площадку за которой перпендикулярно проходит коридор с различными административными кабинетами, в том числе и комнаты для допросов, для свиданий и так далее. Что бы это значило?

Они свернули в новый коридор, который закончился через полсотни метров, Денис считал шаги, и вышло чуть больше семидесяти. По его представлениям это должен был быть самый край того крыла здания, где они находились. Так и оказалось. Вышли на лестничную площадку, и конвоир кивнул ему вполне по-человечески: шагай, мол, вниз. Никаких больше выкриков с его стороны не последовало.

Что же происходит, думал Денис, спускаясь по узенькой металлической лестнице в пространстве, где мог пройти только один человек. Что, в самом деле, происходит? А что, если его судьбой заинтересовались на самом верху, ведь он теперь был знаком, пусть и формально, с самыми влиятельными людьми в стране. Ассоциативно Грязнов-младший вспомнил, как тот же Турецкий, нежданно-негаданно угодивший в СИЗО, вдруг был вытащен оттуда и доставлен на личную беседу с президентом[4]. Так почему же с ним такое не может произойти? Хм… А потому что он — частное лицо, в отличие от Александра Борисовича, каковое частное лицо, между прочим, в личной беседе с президентом отказалось от государевой службы. Так какого ж хрена ждать помощи с этой стороны? Нет, надеяться стоит только на друзей. И на себя.

Они прошли несколько пролетов и остановились на крошечной площадке, ниже ходу уже не было. А прямо перед Денисом была обычная дверь, обитая жестью.

— Толкай, — сказал конвоир.

Денис так и сделал и оказался в маленьком квадратном дворике, замкнутом со всех сторон стенами тюрьмы. Сюда не выходило ни одно окно, совсем не как в том месте, куда их выводили на прогулку. Во дворике росли две чахлые березки и стояла скамейка. На ней, спиной к Денису, сидел человек.

— Гуляй, дыши воздухом, — сказал конвоир и вернулся, закрыв за собой дверь.

Человек на скамейке повернулся, и Денис узнал Ванштейна. Лично с ним знаком он не был, но, разумеется, хорошо знал это лицо, неоднократно фигурировавшее на телеэкране и в прессе.

— Денис Андреевич! — широко улыбнулся Ван-штейн.

— Польщен, — коротко сказал Денис. — Спасибо за предоставленную возможность прогулки.

— Какие пустяки, — замахал руками Ван-штейн. — В нашем-то с вами положении! Надо же проявлять солидарность, верно? Мы же, так сказать, по одну сторону баррикад, верно?

— Я вообще-то не вижу никаких баррикад. Я вообще тут ничего не вижу. — Денис сделал движение на триста шестьдесят градусов, как бы иллюстрируя свои слова. Действительно, кроме маленького квадратика неба, увидеть здесь ничего было нельзя.

Ванштейн рассмеялся:

— Тут вы правы. Как говорила моя бабушка, когда вы правы — вы правы, а сейчас — вы правы. Мне рассказывали о вашем уникальном хладнокровии и выдержке, и сейчас я вижу, что это не миф, поверьте.

— Ладно, — сказал Денис.

— Что — ладно? — не понял Ванштейн.