Ошибка в объекте - Виктор Пронин

— Что случается? — спросила Надя.

— Бросаешься туда, где, кажется, самый надежный шанс, а разгребаешь кучу — ничего нет.

— Что ты ищешь, Коля?

— Черт его знает! Удачу ищу. Удачу!

— А в чем она, Коля?

— Не знаю.

— Может, ты ищешь кучу денег? — спросила она с улыбкой.

— Нет! Нет, — повторил Николай еще раз, уже для себя, отвечая уже на свой вопрос.

— Может, ты красивую девушку ищешь?

— Нет, Любаша! — воскликнул он почти в ужасе. — Я тебя люблю… Ты уж извини, пожалуйста, но тут от меня ничего не зависит. Я тебя люблю… Не веришь?

— Но это ничего не меняет, не отражается на нашей жизни, не делает ее лучше. Хуже делает.

— Да, хуже, — согласился Николай. — Если бы ты знала, чего я натворил без тебя… Из-за тебя, в общем-то, натворил…

— Нет, Коля, это старый разговор… Когда мы вместе жили, ты тоже удачу искал… Где ты ее искал, Коля, с кем ты ее искал? В кабаках и забегаловках, с этим Бреком, Костомахой. Они уже покатились, и, конечно, им интереснее, когда с ними еще кто-то катится.

— А ведь в сути своей я, наверное, все-таки неплохой человек, — медленно проговорил Николай.

— Да, — согласилась Надя и, взглянув на несчастное лицо мужа, взъерошила ему волосы, поцеловала в щеку. — В сущности, ты хороший человек. Так только, маленькие слабости…

— Какие слабости? — встрепенулся Николай.

— Знаешь, почему ты прекрасно себя чувствовал с Бреком и Костомахой? Понимал свое превосходство. Ты был сильнее, умнее, чище… Они подпорченные люди… Согласись, Коля. Подпорченные водкой, подлостью, — не подлостью, ладно, не злись, — подловатостью, всеядностью… Вы могли сегодня оскорбить друг друга, унизить, наплевать друг другу в лицо, а на следующий день опять собирались пить мировую…

— Правильно. Мы друзья и прощали друг другу слабости!

— Не всякие слабости можно прощать, — Надя резко встала с кровати. — Если он взял трешку и не отдал — это можно простить. Обещал прийти и не пришел — твое дело, прощать или нет. Но нельзя прощать, даже если бы тебе хотелось, унижение. Бывает, слово одно простить нельзя, взгляд. Когда мне говорят безобидные вещи, но тон при этом оскорбительный — я этого не прощу. Не смогу! Мне, например, нужен этот человек, мне работать с ним, от него в чем-то зависит моя судьба, и он не сказал мне ничего плохого, даже сделал кое-что хорошее, и вся душа рвется простить за пренебрежение, которое однажды, может быть случайно, прокралось в его жесте… Но я не могу! Ты меня понимаешь?!

— Так нетрудно и всех друзей растерять, — криво усмехнулся Николай.

— Друзей таким отношением я не растеряю. А всякие прилипалы, готовые жрать из любой тарелки, сами отвалятся.

— Жесткий ты человек, Надя, — он назвал ее по имени, понимая, что «Любаша» сейчас прозвучит некстати. — К людям надо относиться мягче… У всех свои слабости, все мы нуждаемся в понимании, прощении, участии…

— Какое участие, Коля! Какое прощение! Я не хочу, чтобы меня прощали. Мне плохо, я болею от этого! Ты прощаешь меня за мой побег? Скажи, прощаешь?

— Прощаю, — кивнул Николай.

— Не надо! — Голос Нади зазвенел от возмущения. — Я не раскаиваюсь! Если бы я поступила неправильно, ты бы не приехал сюда. Тебе было хорошо с Костомахой и Бреком, потому что ты знал — их никто не ждет, а тебя, как бы поздно ни вернулся, ждут. Думаешь, я прощала тебя? Нет! Я не простила тебе ни одной дурацкой ночи, ни одного загула. Ты обнимаешь на прощание Костомаху, поднимаешься, у порога чмокаешь в щеку мамашу свою, входишь ко мне, меня обнимаешь и целуешь… Ты уверен, что и тебе все должны говорить приятные слова! Ты не представляешь, какая это гадость — всем говорить приятные слова! А ты говорил их всем, с кем сталкивался на улице, в трамвае, на работе! Говорил и тут же забывал о людях, перед которыми только что пластался!

— Культура общения, — неуверенно проговорил Николай.

— Это не культура. Это всеядность!

— Отстань, — сказал Николай.

— Что?!

— Это я не тебе… Если бы ты знала, Надя, какая ты сейчас красивая! Нет, без дураков!

— Что?! — поняв, что он сказал, Надя расплакалась.

Николай смотрел, как она на ощупь пыталась найти носовой платок, как, стараясь не оборачиваться к нему мокрым лицом, прошла к тумбочке и вынула оттуда косынку и снова разрыдалась, уткнувшись лицом в эту такую знакомую ему синюю косынку с красными мелкими цветочками — он сам когда-то подарил ей этот лоскут.

Николай сидел с застывшей отрешенной улыбкой, как человек, который попал в комнату, где что-то происходит, а он никак не может понять — что именно. Но вот на его лице выразилось раздумье, как если бы он пытался что-то вспомнить. Потом лицо стало растерянным: он понял. Вскочив с кровати, Николай подбежал к жене, обнял, и она, не сдерживаясь, уткнулась ему в грудь. Уголком косынки Николай осторожно вытер ее лицо, поцеловал в глаза.

— Ох, Надя, Надя, и что же нам с тобой делать… Что же делать?! — вырвалось у него с неподдельным отчаянием.

— А знаешь, — сказала она, — переезжай сюда, а? Будем на одном заводе работать… Нам здесь комнату дадут… Ведь как-никак мы с тобой муж и жена… Пацана своего возьмем у стариков. Здесь за углом детский сад… А? Коля?

— Нет, — он безнадежно покачал головой. — Не получится.

— Почему?! Ну почему, Коля?

— Не знаю… Не получится, и все.

— Получится. Хочешь, я возьму все хлопоты на себя? Хочешь?

— Нет, — он улыбнулся, помолчал. — А ты помнишь, как я к тебе в самоволку бегал? Кошмар, — проговорил он мечтательно… — Ночью, после отбоя, удрать из казармы… На это мог решиться только законченный преступник, — он вдруг осекся, посерьезнел. — Послушай, Надя, а давай уедем на Север куда-нибудь? А? На Камчатку, Чукотку, Сахалин… А? Вот здорово было бы!

— За удачей? — грустно спросила Надя.

— Да ну ее к черту, удачу! Уедем, и все! А? Хоть завтра, а?

— А здесь тебе не нравится?

— Не нравится. Завод, пыль, гарь…

— А там — мороз, снег, долгая зима… Оставайся, Коля! Завод большой, электрики нужны, ты же хороший электрик! В этой комнате и будем жить… Девочек переселят. А там и квартиру дадут… Как я по сыну соскучилась — сил нет! И он с нами будет жить, а? Вечером гулять вместе будем, здесь речка недалеко, летом можно купаться…

— А на Север не поедешь? — спросил Николай. — Поедем на Север, а, Надь? Или на Дальний Восток… Будем на лыжах кататься, крабов ловить, за грибами ходить! Я с одним парнем познакомился, он оттуда приехал, говорил, что в ведро больше трех белых не помещается… А ягод сколько! На Сахалине к осени города пустеют — все уходят в лес за ягодами, представляешь? А еще можно поехать на Кольский полуостров… Какая там природа, особенно на юге… Озера, скалы, лес… Один рассказывал — чистота в лесу, как в парке, — Николай говорил все медленнее, тише, говорил, чтобы только не молчать… — А еще один парень часа три в поезде про Алтай… Вот, говорит, край сказочный! Леса, сопки! А охота! Зверей там больше, чем в зоопарке! Представляешь?

— Коля, что случилось? — спросила Надя. — Ты можешь сказать?

— А что случилось? Ничего! — Он попытался игриво передернуть плечами, но не получилось. — Я просто предлагаю тебе на выбор, куда можно поехать…

— Значит, куда угодно, только туда, где нас нет… Да? Удачу ищешь?

— Что ты, Надя! — неожиданно искренне проговорил он. — Теперь я бегу от нее… Теперь за мной такая удача гонится… Не только на Сахалин, на Командорские острова уплывешь.

— Зачем ты приехал? — спросила Надя опустошенно. — Зачем ты приехал, Коля?

— Не знаю. Не мог не приехать… Не мог, понимаешь? Не мог. И без тебя не могу.

— Оставайся.

— Поехали на Север, Надя? Поехали! Ну хочешь, на колени встану, — он бухнулся на коврик, но опять не смог сдержать дурашливого тона.

— Передавай привет Костомахе, — руки ее невольно гладили, перебирали его волосы. — Скажи, я его помню…

— Спасибо, — отвечал Николай, не поднимая головы. — Обязательно передам.

— И Бреку кланяйся.

— Поклонюсь. Ему будет приятно.

— Скажи, что я всегда восхищалась его способностью, будучи полным ничтожеством, изображать себя невесть кем.

— Передам… А я пацана нашего видел два дня назад…

— Где? — Она попыталась заглянуть ему в глаза. — В деревне? Ну как он? Вырос, правда?

— Затюканный какой-то…

— Тебе показалось. Он отвык от тебя. А вообще веселый… В тебя. Как он? Вы поговорили?

— Так, — Николай покрутил в воздухе растопыренной ладонью. — По соседям шатается… У тех праздник, у тех кабана зарезали… Растет парнишка, — он поднялся, отряхнул джинсы, сел за стол.

— Чего же ты меня домой не зовешь, во Львов?

— А поехала бы?

— Нет. Незачем это. Все начнется сначала.

— Мне пора уходить? — спросил Николай, заметив, что Надя взглянула на часы.