Наши знакомые - Юрий Герман

Говорить было уже не о чем, и, как всегда бывает в таких случаях, обе поглядывали на вокзальные часы — скорей бы третий звонок.

— Ну вот, — сказала Антонина.

— Что ж, иди, пожалуй…

— Да, пожалуй, пойду, — согласилась Антонина.

Уходя, она оглянулась: Татьяна смотрела на нее в упор и обеими руками затягивала узел платка на шее.

17. Последний извозчик Берлина

В субботу вечером Антонина пошла к Чапурной. Ее встретили ласково, и Валя тотчас же сообщила, что они все едут на дачу и что вместе с ними должна ехать и Антонина.

— Как ты повзрослела, Старосельская, — тараторила Валя, — просто тебя и не узнать. Совсем взрослая. Кем-нибудь увлекаешься?

— Нет.

— Ну, а у меня роман просто жуткий. Я тебя с Володькой сейчас познакомлю. Вот увидишь, сама влюбишься. Пойдем…

В мрачной столовой, за большим дубовым, без скатерти, столом мать Вали, Вера Федоровна, ела простоквашу из зеленой стеклянной баночки.

— Познакомься, мама, — сказала Чапурная, — это Тоня Старосельская — помнишь, я тебе говорила.

— Очень рада. Вы едете с нами?

— Спасибо.

— Ну, идите, знакомьтесь с молодежью. Скажи, чтобы вам чаю дали, Валечка…

Во всей квартире было прохладно, тихо и чинно. Горничная, в наколке и в фартучке, метелкой из перьев обметала мебель в гостиной. За стеной кто-то говорил басом:

— Э, черт, что ж вы меня за руку хватаете… Минуточку… Позвольте, позвольте…

— Это мой папа, — объяснила Валя, встретив вопрошающий взгляд Антонины, — он стоматолог…

— Как стоматолог?

— Зубной врач, но не просто зубной врач, не дантист, а ученый. Магистр. У него свои книги есть…

За стеной кто-то завизжал дурным голосом.

— Ох, не могу, — сказала Антонина, — у нас в доме тоже зубной врач живет. Вот так и орут целыми днями.

Валя улыбнулась.

— Я привыкла. Мы с Володей по крику отгадываем, что папа делает, и, представь, редко ошибаемся.

Володя был совсем еще юным, с пушком на верхней, чуть припухшей губе, с добрыми, слегка близорукими глазами, с мускулистой шеей и с широкими плечами атлета.

Одет он был во все белое и легкое. Когда Антонина и Валя вошли, он ходил по комнате крупными шагами и, отмахиваясь ладонью точно от мухи, громко что-то рассказывал, не замечая, что его не слушают…

Кроме Володи, в комнате были еще красивая, но какая-то беспорядочная девушка и юноша лет двадцати, гладко причесанный, худой, черный и быстрый в движениях.

Принесли чай.

За чаем Валя поминутно наклонялась к Антонине и шепотом говорила о Володе.

Потом все стали помогать Вале собирать вещи. Один Володя ничего не делал. Его добрые глаза рассеянно перебегали с вещи на вещь, с человека на человека — он курил и улыбался.

Собирались очень долго.

Каждая вещь, которую брали с собой, подвергалась тщательному осмотру Вали. Горничная приносила из кухни пакеты и свертки, Валя все разворачивала, нюхала, тыкала пальцем и всем оставалась недовольна.

— Ну что это такое, — говорила она, — опять телятину проклятую купили. Ольга, поди скажи маме! Ведь я же просила: ни Жуся, ни я телятину есть не будем.

Или:

— Господи, тешка пахнет! Володя, понюхай. Правда, пахнет?

— Я не чувствую, — застенчиво улыбался Володя.

— Это потому, что ты бесчувственный, — со значением говорила Валя. — Ольга, сбегай скажи маме, что тешка с душком. Быстро.

И взрослая Ольга, потряхивая смешной своей наколкой, бежала сообщить, что тешка с душком. А Валя раздраженно рылась в свертках, отыскивая какой-то желатин.

— Ну вот, — говорила она, — могу вас поздравить, мы опять без желе остались. Полюбуйтесь, две прислуги в доме, и ни одна не удосужилась купить желатину. Как тебе нравится, Тоня?

Антонина молчала. Ей было неловко, почти стыдно. Она никогда не думала, что Валя «такая» и что у них в семье все «так устроено». Раньше она не замечала всего этого, а может быть, раньше этого и не было…

Потом Валя и Жуся складывали в картонку купальные костюмы, особые дачные туфли, шляпы и платья. И платьев, и туфель, и шляп было очень много — все дорогие и все красивые. Антонина стояла возле картонки и, скрывая любопытство, разглядывала фасон, материю, отделку.

Когда дело дошло до белья, Жуся потребовала, чтобы «мальчишки вышли», но Игорь — так звали черноволосого худого юношу — запротестовал и остался. Володя успел задремать. Белья было тоже очень много, и Жуся, укладывая его, особенным образом смеялась, а Игорь вырывал некоторые вещицы у нее из рук и примерял на себя.

— Совсем обнаглел, — протяжно говорила Жуся и смеялась, обращаясь к Антонине, как бы приглашая и ее тоже посмеяться, — ужасный подлец… Отдай!

Валя была гораздо моложе Жуси, но, судя по тому, как она себя вела, ей очень хотелось походить на Жусю. Она носила такие же браслеты, так же пудрилась, и в ее одежде был тот же беспорядок, что и в одежде Жуси.

— Правда, Жуська очаровательна? — спросила Валя, когда Жуся вышла.

— Ничего, — вяло сказала Антонина, — а что она делает?

— Они оба, и Жуся и Игорь, учатся в нашей студии.

— В балетной?

— Почему обязательно в балетной? У нас вообще художественная студия. Там развивают вкус во всех областях искусств. Ну, спорят, обмениваются мнениями, у кого есть дарования, тот их профессионализирует. Это сложно, в двух словах не объяснишь.

— Интересно там?

— Кому как. Нас ведет профессор Злодницкий, это удивительный человек. На грани гениальности.

— Как он вас ведет?

На этот вопрос Валя не ответила. Только смерила Антонину взглядом — насмешливым и презрительным.

Наконец все собрались и вышли.

Володя нагрузился больше всех. Он нес тяжелый чемодан, картонку и огромный кулек с грецкими орехами. Антонине достались две кошелки с продуктами.

В трамвае вышло так, что Антонина и Володя попали в один вагон, а все остальные в другой. С передней площадки второго вагона Антонина видела, как Валя суетилась в моторном и как она через стекла делала Володе какие-то знаки… Володя не замечал, а Антонине не хотелось обращать его внимание на Валю.

Трамвай с грохотом и звоном летел вниз по пыльному, пахнущему смолой Литейному. Володя сидел на чемодане и смотрел на Антонину снизу вверх.

— Вы давно знаете Валю?

— Порядочно, — ответила Антонина, — а вы?

— Недавно…

Разговаривая, она думала о том, что хорошо бы наделать им всем неприятностей. Она не знала, за что. Может быть, за их платья. Может быть, за телятину, которой они не едят. Может быть, за то, что у Вали есть мама, а у нее нет никого. Может быть, за горничную в наколке. Может быть, за самое себя. Может быть, за то, что им всегда весело — этим людям, за то, что их много, а она одна, всегда одна…

— Вам всегда весело, правда? — спросила Антонина.

— Мне? Весело? — удивился Володя.

— Ну, не притворяйтесь! — раздраженно сказала она. — Что у вас за манера у всех притворяться!

Он с изумлением на нее смотрел своими добрыми, светлыми глазами. Потом что-то спросил, но она не ответила — думала. Ей сделалось душно от раздражения, от внезапной унылой скуки, от чувства недоброжелательства, переполнявшего все ее существо.

«Студия! — думала она. — Жуся! Профессор Злодницкий! На грани гениальности! А я одна, одна, одна…»

— Вы меня не слушаете, — сказал Володя.

— А что вы спросили?

— Вы с Валей учились вместе?

— Да, вместе.

— А теперь вы учитесь?

— Нет.

— Почему?

— Так.

— Вы, видно, чем-то недовольны, — сказал Володя и подняв чемодан. — Нам пора выходить.

На вокзале было так много народу, что Антонине сразу же стало жарко. Везде толкались, везде кричали, везде кто-то кого-то разыскивал.

— Это всегда по субботам, — сказал Володя и замахал Вале рукой. — Сюда, Валя!

За Валей подошли Жуся с Игорем. Жуся сердилась — потеряла браслет.

— Надоели мне эти поездки, — говорила она, — ездим, ездим. Почему уж просто там не жить?

Володя и Валя стали в очередь за билетами. Антонина видела, как Валя взяла Володю под руку и стала ему что-то говорить и как у него вдруг сделалось виноватое лицо.

Игорь и Жуся шептались. Он держал ее руку в своей и быстро говорил, сердито хмуря брови.

— Пусти руку, — сказала она, — ты мне больно делаешь.

Антонина отвернулась.

Она почувствовала себя лишней и ненужной, ей захотелось уехать домой и, как обычно, лечь лицом в подушку и постараться поскорее заснуть. Но тотчас же она подумала о том, что уезжать, в сущности, вовсе не обязательно, что она может просто не мешать — ходить отдельно, и все. «Пойду на взморье, — думала она, — разденусь, полежу на песке, загорю. Или в лес… Одна. Одной еще лучше, чем с ними. Одной отлично. Грибов поищу…»