Люди и Я - Мэтт Хейг

Отпустил всё во Вселенной.

Все, кроме ее руки.

Нейроадаптивная активность

Я очнулся в больнице.

Впервые в жизни пробуждение встретило меня серьезной физической болью. Была ночь. Изабель посидела со мной немного и уснула там, на пластиковом стуле. Но потом ей велели ехать домой. Так я остался наедине со своей болью, чувствуя, насколько беспомощен человек. Я лежал в темноте, заклиная Землю вращаться быстрее, чтобы она снова повернулась к Солнцу. Чтобы трагедия ночи стала комедией дня. Я не привык к ночи. Конечно, я видел ее на других планетах, но таких темных ночей, как на Земле, не знавал нигде. Они здесь не самые долгие, но самые глубокие, самые одинокие и самые красивые в своей трагичности. Я успокаивал себя случайными простыми числами. 73. 131. 977. 1213. 83719. Каждое как любовь, неделимая ни на что, кроме единицы и самого себя. Я силился вспомнить более крупные простые числа. Но понял, что даже математические способности покинули меня.

Врачи осматривали мои ребра, глаза и уши, заглядывали в рот. Обследовали мозг и сердце. Мое сердце медиков не заинтересовало, хотя сорок девять ударов в минуту показалось им маловато. Что до мозга, их несколько встревожила средняя борозда височной доли, поскольку там наблюдалась необычная нейроадаптивная активность.

— Такое впечатление, будто из вашего мозга что-то изъяли и новые клетки пытаются это возместить. Однако очевидно, что всё в норме и ничто не повреждено. Это крайне странно.

Я кивнул.

Конечно, забрали, только ни один человек, ни один земной врач никогда не поймет, что именно.

Это была трудная проверка, но я ее прошел. Я был совсем как человек.

От боли, которая до сих пор пульсировала у меня в голове и лице, мне дали парацетамол и кодеин.

В общем, я отправился домой.

На следующий день меня пришел проведать Ари. Я лежал в постели. Изабель ушла на работу, а Гулливер, похоже, действительно, в школу.

— Ну и видок у тебя, дружище.

Я улыбнулся и поднял со лба мешочек с мороженым горохом.

— Удивительное совпадение, но чувствую я себя тоже препаскудно.

— Надо бы заявить в полицию.

— Я сам подумываю об этом. Изабель тоже считает, что надо заявить. Только у меня что-то вроде предубеждения, понимаешь. После того как меня арестовали за то, что я был голый.

— Да, но нельзя же, чтобы психи разгуливали по городу и метелили кого вздумается.

— Знаю. Знаю.

— Слушай, приятель, я просто хочу сказать, что ты молодчага. Знаешь, защищать вот так свою жену — это по-джентльменски. Снимаю шляпу. Ты меня удивил. Я не принижаю тебя, не подумай, но я не знал, что ты у нас такой рыцарь без страха и упрека.

— Значит, я изменился. У меня повышенная активность в средней борозде височной доли. Наверное, все дело в ней.

Похоже, Ари это не убедило.

— В любом случае ты становишься человеком чести. А среди математиков это редкость. В отличие от нас, физиков, у математиков обычно кишка тонка. Только не напортачь с Изабель. Понимаешь, о чем я?

Я долго смотрел на Ари. Он хороший человек, я это видел. Ему можно доверять.

— Помнишь, Ари, я хотел кое-что тебе рассказать? В университетском кафе?

— Когда у тебя началась мигрень?

— Да.

Я колебался. Меня отсоединили, а значит, можно рассказать Ари. По крайней мере я так думал.

— Я с другой планеты, из другой солнечной системы в другой галактике.

Ари рассмеялся. Это был взрыв громкого, раскатистого смеха без единой ноты сомнения.

— Ладно, брат по разуму. Так тебе, наверное, надо домой позвонить? Нам бы только соединение, которое добивает до Андромеды.

— Я не из галактики Андромеды. Мой дом дальше. До него много-много световых лет.

Ари так хохотал, что почти не слышал меня.

Он захлопал ресницами, изображая озадаченность.

— И как же ты сюда попал? Космический корабль? Кротовая нора?

— Нет. Я путешествовал способом, который не относится ни к одному из известных и понятных тебе. Это технология антиматерии. До дома вечность и при этом всего секунда. Хотя теперь я уже никогда не смогу туда вернуться.

Бесполезно. Ари, утверждавший, что на других планетах возможна жизнь, не поверил в нее, столкнувшись с ней нос к носу.

— Понимаешь, у меня были неординарные способности, обусловленные технологиями. Дары.

— Ну-ну, — сказал Ари, сдерживая смех, — продемонстрируй.

— Не могу. Теперь я лишен сил. Я в точности как человек.

Эти слова показались Ари особенно смешными. Он начинал меня раздражать. Он не перестал быть хорошим человеком, но я понял, что хорошие люди тоже могут раздражать.

— В точности как человек! Тогда, приятель, ты попал.

Я кивнул.

— Да. Не исключено.

Ари улыбнулся и посмотрел на меня с тревогой.

— Слушай, ты же все таблетки принимаешь? Не только болеутоляющие? Все-все, да?

Я кивнул. Ари думает, что я сумасшедший. Может, будет легче, если я сам приму такую точку зрения? Иллюзию, что это иллюзия. Что однажды я проснусь и пойму, что все мне только приснилось.

— Слушай, — сказал я. — Я тебя изучил. Я знаю, что ты понимаешь квантовую физику и что ты писал о теории симуляции. Ты считаешь, что с вероятностью тридцать процентов все вокруг — фантом. Ты говорил мне в кафе, что веришь в пришельцев. Поэтому я решил, что ты можешь мне поверить.

Ари покачал головой, но теперь хотя бы не смеялся.

— Нет. Ошибаешься. Я не могу.

— Ничего страшного. — Я понимал, что если Ари не поверил мне, то Изабель не поверит и подавно. Но Гулливер… Есть еще Гулливер. Однажды я расскажу ему правду. Но что потом? Сможет ли он принять меня как отца, узнав, что я его обманывал?

Я оказался в ловушке. Я лгал и не мог остановиться.

— Ари, — спросил я, — скажи, если мне когда-нибудь понадобится помощь, если будет нужно, чтобы Изабель и Гулливер пожили у тебя, — ты согласишься?

Он улыбнулся.

— Конечно, старик, конечно.

Платикуртическое распределение

На следующий день, еще весь в синяках, я отправился в колледж.

Сидеть дома — пусть даже в компании Ньютона — мне почему-то стало тревожно. Раньше такого не было, но теперь я чувствовал себя невероятно одиноко. Поэтому я пошел на работу и понял, почему она так важна на Земле. Работа отключает ощущение одиночества. Впрочем, оно поджидало меня в кабинете, куда я вернулся, отчитав лекцию о моделях распределения. Однако у меня разболелась голова, и, признаться, я был рад покою.

Спустя некоторое время в дверь постучали. Я сделал вид, что не слышу. На тот момент оптимальным вариантом для меня было бы одиночество минус головная боль. Но стук раздался снова. И я понял, что он не прекратится. Я встал, подошел к двери и, выждав немного, открыл.

На пороге стояла молодая женщина.

Мэгги.

Дикая роза в цвету. Дева, у которой кудрявые рыжие волосы и полные губы. Она опять накручивала локоны на палец. Дышала она глубоко и как будто другим, нездешним воздухом, в котором витал таинственный афродизиак, суливший эйфорию. И еще она улыбалась.

— Ну, — сказала она.

Я минуту прождал завершения мысли, но его не последовало. «Ну» было началом, серединой и концом. Оно что-то означало, но я не знал что.

— Чего ты хочешь? — спросил я.

Она снова улыбнулась. Закусила губу.

— Обсудить совместимость колоколообразных кривых и модели платикуртического распределения.

— Ага.

— Платикуртический, — добавила она, проводя пальцем по моей рубашке от ворота к брюкам, — термин греческого происхождения. «Platus» означает плоский, а «kurtos»… выпирающий.

— Ага.

Ее палец упорхнул от меня.

— Так что, Джейк Ламотта,[12] поехали.

— Меня зовут не Джейк Ламотта.

— Знаю. Я намекала на твое лицо.

— Ага.

— Так мы едем?

— Куда?

— В «Шляпку с перьями».

Я понятия не имел, о чем она говорит. И вообще, кто она мне или тому человеку, кем был профессор Эндрю Мартин.

— Хорошо, — сказал я, — поехали.

Это была первая ошибка того дня. Но далеко не последняя.

«Шляпка с перьями»

Вскоре выяснилось, что «Шляпка с перьями» — обманчивое название. В этом заведении не оказалось шляпы и ровным счетом никаких перьев. Только основательно накачанные алкоголем люди с красными лицами, хохочущие над собственными шутками. Место это, как я вскоре выяснил, представляло собой типичный паб. «Паб» изобрели люди, живущие в Англии, чтобы компенсировать тот факт, что они живут в Англии. Мне там понравилось.

— Давай найдем тихий уголок, — предложила юная Мэгги.

В пабе, как и в любом рукотворном человеческом помещении, углов имелось предостаточно. Обитателям Земли, как видно, было еще очень далеко до осознания связи между прямыми линиями и острыми формами психоза, чем, возможно, и объяснялось наличие в пабах невероятного количества агрессивных людей. Прямые линии натыкались друг на друга на каждом шагу. Каждый стол, каждый стул, барная стойка, «однорукий бандит». (Я наводил справки об этих «бандитах». Очевидно, они предназначены для людей, у которых восхищение мерцающими квадратами сочетается со слабым пониманием теории вероятности.) Учитывая такое обилие углов, я удивился, когда нас усадили у сплошного отрезка прямой стены за овальный стол с круглыми табуретками.