Зовите меня Апостол - Р Скотт Бэккер

Открыл, не дожидаясь звонка, — церковный пикник меня слегка взвинтил.

— По-твоему, я должна расплыться от такого комплимента?

— Малышка, да я от тебя просто без ума. Так и съел бы. Привет, Калеб!

Явившийся к вам на порог коп — зрелище неприятное и устрашающее, в особенности ночью. Нолен был исключением — уж очень смахивал на преисполненного энтузиазма и вечной озабоченности провинциального дурачка в форме вроде Барни Файфа.[46] Был взвинчен, двигался неуклюже, говорил невпопад.

— Не хотите ли проехаться со мной в участок?

Ни дать ни взять — мальчишка, растерянный старшеклассник-головотяп, которого угораздило учинить конфуз городских размеров. Стоит в тусклом свете фонарей, лицо перекошено, глаза блуждают, будто страх свой обеими руками запихивает внутрь, а тот все лезет и лезет. Напомнил мне Буша сразу после 11 сентября 2001 года, еще не помолившегося и не придумавшего, как выпутаться из ловушки, уготованной судьбой.

— Этот палец, он был… в общем, это Дженнифер палец, — замямлил, почесал загривок, посмотрел страдальчески вверх. — А теперь еще и с ноги палец… это убийство, точно убийство…

Замолк, будто обессилев. А в глазах так и светилось: «Убийство! Убийство!»

Я понял — или мне это только показалось, — к чему он клонит. Ладно, бедняге в самом деле уже невмоготу. К тому же у меня изрядный опыт выдачи людям скверных новостей. Мастерство, отточенное практикой. И кстати, частному сыщику всегда полезно лишний раз угодить властям.

— Калеб, все в порядке. Я с утра первым делом позвоню Бонжурам.

Калеб просиял.

— Апостол, спасибо. Вы очень, очень мне помогли… Я понимаю, мне в любом случае придется с ними говорить… раньше или позже, конечно… Но я… я… — Тут глава полиции Нолен отчетливо всхлипнул — наверняка разговор с Бонжурами занимал не первое место среди его страхов. — У меня не получается… не умею я, понимаете, проигрывать…

Интересно, я что, единственный с самого начала считал ее мертвой?

Нолен схватился за нос, будто желая высморкаться.

— Я… В общем, я…

Да он же плачет!

Ну, бля.

Наверное, дело в Голливуде, в идиотской непрерывной долбежке по мозгам. Главное — поверь в себя, и все получится. Вот же мать твою. Беда не в том, что Нолен плаксив, будто чувствительный балерун. Беда в отравившей его мозги дурацкой идее: дескать, стану кем угодно и смогу все, что захочу, если подолблю как следует. В детстве впечатлительному малышу Калебу вскружили голову большими солидными словами: справедливость, правосудие, торжество закона. Ему бы ходить научиться, не спотыкаясь, а он лупал глазенками и витал в облаках.

— Это я от стресса, — объяснил бедолага, всхлипнув.

Попробовал улыбнуться — получился оскал.

— Калеб, старина, все нормально, — заверил я, ободряюще улыбаясь.

В Ираке — на первой войне, при Буше-старшем — я выучился утешать тех, кому от впечатлений снесло крышу.

— Калеб, цирк еще только начинается. Все будет нормально, все получится, если спокойно, размеренно, по порядку и без эмоций.

— По порядку и без эмоций, — повторил он, тяжело дыша, будто нырять собрался и легкие вентилировал.

В лицо Молли он старался не заглядывать: на нем читалась откровенная жалость, для мужского самомнения жгуче невыносимая.

Сглотнул, встряхнулся — вспомнил наконец, зачем приехал.

— Извини, Апостол. Глупо, правда? Шеф полиции, а развезло из-за мизинца!

Зря он в эту сторону загнул — только хуже будет. Но опомнился вовремя, решил тему не развивать и в грудь себя не бить. Тут же принял позу сурового полицейского, но слегка переборщил: подбоченился чересчур уж вальяжно — на манер модели, репетирующей показ нижнего белья перед зеркалом.

— Апостол, тебе попадалось дело, э-э… в общем, тебе случалось расследовать, э-э, — Нолен сглотнул, — ритуальное убийство?

Вот так мы с Молли очутились среди ночи на заднем сиденье патрульной машины. Ехали молча, глядели на проносящуюся за окном цепочку фонарей. Было неловко за себя и за Нолена. Тот чуть зубами от стыда не скрежетал.

Я даже вздохнул с облегчением, когда мобильный зазвонил снова.

— Привет, Апостол! Это Альберт. — Ага, смущается, стыдно ему за звонок позавчерашний. — Поздно, конечно, но я все-таки решил набрать твой номер. Думаю, не застану, так сообщение оставлю. Ты не слишком занят?

— Вообще-то я в приемном отделении больницы.

— Ох… Что стряслось?

— Да так. Слушай, у меня времени нет, проктолог мне уже рукой махнул, подзывает.

Молли ущипнула меня за руку.

— Я про Церковь Третьего Воскресения, — сказал он нерешительно. — Я о них знаю. Нашел многое, когда собирал материалы для последней книги. Они из так называемых сект «христианской идентичности».

Я кое-что знаю о политике идентичности, да и о евангелическом христианстве — тоже. Неудивительно, что их дитятко настолько ублюдочное.

— Ага, ткну-ка я пальцем в небо: превосходство белой расы, верно?

Артистичная пауза.

— Знаешь, при чем там «третье воскресение»?

Хороший вопрос. Умею же я не замечать очевидного.

— Альберт, я не знаю. У них всех названия дурацкие — наверное, чтобы отличить свой сорт расизма от других. Рынок подобной дрянью завален.

— Они верят: второе пришествие уже случилось. Потому и «третье воскресение».

— Значит, они считают, что Иисус уже являлся?

— О да. И звали его Адольф Гитлер.

Когда-нибудь ощущали, как ваш рассудок писает в штаны? Мне с самого начала казалось: в мутную водичку ныряю, и глубоко. А теперь выясняется: про ласты-то и забыл.

— Это шутка?

— Если бы. Ты поосторожней, хорошо? Они с виду — стадо баранов, но среди них попадаются настоящие фанатики. Насколько я знаю, они большей частью друг по другу работают, но все-таки…

Как мне нравится слышать это «работают» от штатского! Гребаный зомбоящик всем забивает головы отравой.

— Бедный Альберт! Без меня твоя жизнь лишится смысла…

— Апостол, ты зря так несерьезно. Их нельзя недооценивать — до сих пор так и не смогли выкорчевать. И знаешь почему? Посмотри на любой школьный двор, поймешь. Мы — прирожденные мелкие наци.

Ну да. Я никогда не верил в чушь про маленьких невинных ангелочков, даже когда сам был одним из них. Дети — мелкие злобные засранцы. Неумехи. И пьянеют мгновенно.

— Нехило — Гитлер в ипостаси Иисуса.

— Я же тебе говорил: верить можно в любую чушь. Главное — обертка поцветастее.

Да уж, иногда откровение падает на рассудок кирпичом, и интеллект плавно уходит в пятки. Какой же я был идиот! Аж волосы дыбом встали.

— Ага, ага, теперь дошло. Значит, главный грех у них…

— Смешение рас! — ожидаемо провозгласил Альберт.

Люди повернуты на чистоте. Я одно время встречался с Брендой Окпозо, профессором социальной психологии, преподававшей религиоведение в Нью-Йоркском университете. Красивая и злоязыкая — как раз по мне девочка. У нее постоянной ставки не было, ей платили за часы преподавания, и я безудержно зубоскалил над ней, обзывая «почасовой» и норовя заплатить. Так вот, она сказала: в человеческом мозгу есть специальные области, ответственные за соблюдение чистоты. Даже когда мы ничего не знали о микробах, уже их инстинктивно избегали. После явились культура и педагогика, и в детях теперь можно воспитать глубочайшее, до тошноты, отвращение к чему угодно.

Мы все просто свихнулись на чистоте.

Смешно, но разошелся я с доктором Брендой Окпозо из-за пустякового спора о презервативах, переросшего в глобальную ссору. Я острил тогда, болтая с приятелями: «Сбрендила девушка». Вбила в голову, что презервативы — еще один культурный вывих, следствие патологического пристрастия общества к чистоте. И конечно, лучший способ избавиться от резинового ярма — отдаться врачам: пусть вовсю колют вены и берут кровь на анализ. А гондоны — в окно. Я в то время был на мели, в полном прогаре. Она предлагала заплатить, а я из гордости не согласился. На прощанье сказала: «Поверить не могу: ты предпочел мне резинку для члена».

И ушла. Случилось это 3 октября 2002 года. На удивление, не такой уж плохой день. Никакой, в общем-то. Слишком абсурдный, чтобы быть плохим или хорошим.

Я наклонился, чтобы поговорить с Ноленом через щель в стеклянной перегородке, разделявшей салон.

— Калеб, у меня пара вопросов. Можно?

В зеркале заднего вида я увидел его лицо и понял: знает он, о чем хочу спросить. Подслушал ведь мой разговор с Альбертом. Заерзал нервно, глаза забегали.

— Спрашивай.

— Почему ты не рассказал нам ничего о Церкви Третьего Воскресения?

Он не ответил. Я посмотрел на Молли — та усмехнулась.

— Э-э, — выдавил наконец шеф Нолен, а взгляд его заметался перепуганным зайцем. — И что такого… э-э… в церкви?