Площадка - Михаил Юрьевич Третьяков

Правда всегда за нами. Каждая капля сильна, только если она — часть дождя.

Ощущение дежавю накрыло меня. Я понял, что он произносит те самые слова, которые слышались мне на карбоновом полигоне.

— Витя, откуда эти слова?

— Они в моей голове. Как же башка раскалывается!

— Где вода и аптечка?

— Там, — он махнул в сторону дальнего угла станции.

Мне казалось, что я нахожусь в каком-то мороке или забытьи, потому что то, что произошло, не могло быть правдой. Два человека не могут слышать одно и то же.

В углу на стене, рядом с пожарным щитом, оказались аптечка и старенький кулер с уже повидавшей виды двадцатилитровой бутылью. Я налил воды в пластиковый стаканчик и выпил. Сзади раздался голос Ани:

— Что-то случилось? Почему вы так долго?

Я вернулся к Вите. Снял капюшон, осмотрел его голову на предмет повреждений. У него оказались спутанные вьющиеся черные волосы. Травм никаких не было.

— Что случилось? — повторила вопрос Аня, а я, закончив осмотр, почему-то соврал ей:

— Витя поскользнулся, упал и потерял сознание.

— Я чем-то могу помочь?

— А чем вы тут поможете? Идите в машину и ждите. Сейчас Витя придет в себя — и поедем.

Я вернулся к кулеру и снова набрал воды — теперь уже для Вити. Побрызгал в лицо. Кровь стала приливать к коже, и она слегка порозовела. Я вытащил из аптечки йод и смазал кожу у себя на руке, где отпечатался след зубов.

— Вызвать машину за тобой?

— Да нет, все нормально. Попустило уже.

Он достал сигареты и закурил. Дым тонкой струйкой устремился вверх.

— И давно это у тебя?

— С рождения.

— И как ты живешь с этим?

— Да как-то так…

— Понятно, — протянул я. — Вить, а ты часто голоса слышишь?

— Какие голоса?

— Ну, ты только что про дождь рассказывал.

— Не помню.

— Ты ж сказал, что голос слышал, который тебе это говорил.

— Может, и слышал, но не помню.

— А раньше слышал?

Витя докурил сигарету, затушил бычок о бетонный пол. Положил окурок в пакет с застежкой зиплок и убрал в нагрудный карман.

— У меня припадков уже лет пять не было. Да и не помню я, что говорю в припадке-то.

— Пошли за лодкой.

Витя взял запасной набор из маски и очков, и мы вышли под дождь. Несмотря на все произошедшее, внешне (да и внутренне) я был полностью спокоен, только вот эмоциональная встряска выпила все мои силы, отчего лодка показалась в два раза тяжелее.

Витя снова закурил. А мне вдруг подумалось, насколько странным выглядит принятие антитабачных мер, связанных с продажей сигарет в закрытых витринах, запретом на курение в общественных местах и рекламой. Ведь это нарушение государством прав тех людей, которые добровольно выбрали путь курильщика и тратят свои собственные средства. Витя полез за новым пакетиком, а я переоделся и отправился к машине.

Аня смотрела в окно, но в боковое зеркало я увидел, что она плакала. Мне было непонятно, как себя вести. То ли сделать вид, что я ничего не заметил, то ли поговорить. Конечно, самым простым было бы промолчать, но я, наученный горьким опытом, знал, что женщине, особенно в стрессовых ситуациях, важно выговориться. Было ясно, что спусковым механизмом должен стать мой вопрос.

— Анечка, что случилось?

Она повернулась ко мне. Губы ее подрагивали. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не расплакаться.

— Почему получается так? — с каким-то даже вызовом спросила она.

— Как?

— Почему идет дождь, почему никто не думает о том, как его остановить?

Я завел машину, сделал звук магнитолы тише, переключился на первую передачу и нажал на педаль газа. Машина тронулась, а наш диалог продолжился.

— Может быть, потому, что это кому-то нужно? Может быть, потому что дождь — это завеса, скрывающая что-то? Очень много таких «может быть», а нам просто приходится делать свою работу. Дождь ведь никак не мешает ее нам исполнять? Кроме работы, ведь у нас ничего, по сути, не осталось.

— Но дождь же меняет людей.

— Да, меняет, делает их безвольными идолопоклонниками, но что можем мы? Разве что найти причину того и, возможно, повернуть процесс вспять. Однако самый главный вопрос: почему не поменялись вы и я?

Машина вынырнула на трассу, и я переключился на четвертую скорость. Весь этот разговор был каким-то спонтанным. Но, может быть, именно такой разговор и нужен был мне.

— Все просто: мы ведь с вами не попадали под дождь.

— Ну, не совсем так.

— Как?

— Честно сказать, я не просто попадал под дождь, а даже его пил.

У Ани от удивления высохли слезы.

— Вы просто ненормальный! Объясните мне, зачем вы подвергали себя такому риску?

— Понимаете, Анечка, я ведь ученый. Я сопоставил все факты и риски и понял, что дело не в дожде, — точнее, в дожде, но не в осадках. Все данные, которые мы систематически получали в результате исследований дождевой воды, не давали никаких новых результатов. Будто бы мы все время делали один и то же образец. Но фокус в том, что это можно было понять только после систематических многомесячных исследований.

— И что это значит?

— Все просто — это не настоящий дождь, а искусственный.

— Как искусственный? Разве такое возможно?

— Видимо, да. Другого объяснения быть не может. Я долго не мог понять, что так сильно смущает меня в полученных данных, потому что сравнивал наши результаты, но совершенно не уделял внимания сравнению и динамике осадков в других регионах с проливными дождями…

— И что вы там увидели?

— Понимаете, тут такое дело. В атмосфере содержатся различные ионы. Когда начинается дождь, эти ионы связываются с водой, и их концентрация в атмосфере уменьшается…

— Хорошо, но при чем тут дождь?

— Хитрость заключается в том, что чем больше будет идти дождь, тем меньше ионов останется в атмосфере.

— И что из этого следует?

— Состав осадков при продолжительных дождях должен меняться, а концентрация ионов в дождевой воде — уменьшаться, потому что в атмосфере она как раз из-за дождя-то и уменьшается. В нашем случае этого не происходит уже сто девяносто восьмой день, а значит — дождь искусственного происхождения.

— Мне непонятно, что вы измеряли: содержание ионов в воздухе или в дождевой воде?

— Анечка, вы это тоже измеряли, на вольтамперметре, помните? Содержание ионов в растениях и воде?

— Да, помню, просто я думала, что измеряла содержание ионов в воде, чтобы понять, сколько переходит в растения.

— Да, и для этого тоже. Просто понимаете, никто не разрешил бы мне переводить реактивы и тратить их на изучение осадков, вот и пришлось, как