Трудный переход - Иван Машуков

А Иннокентий Плужников задумался серьёзно. Когда в сельсовет пришёл Григорий, он сказал ему:

— Никулу вызывал. Отпирается. Говорит: может, Егор?

— Егор?

Теперь пришла очередь задуматься Григорию. Поиски хлеба у Платона не дали никаких результатов. На завтра была назначена ещё одна проверка. Всем известно, что Платон хлеб имеет. Но у кого и где он его прячет? Иннокентий говорит, что хлеб мог спрятать Егор. Григорий мысленно сопоставил всё: родство Егора с Платоном; то, что Егор в последнее время сблизился с Волковым, купил у него коня, брал жатку; ко всему — Платон стал захаживать к Егору, чего раньше никогда не было. Иннокентий выжидательно смотрел на Григория. Может быть, кому другому Григорий и спустил бы, но тут речь шла о родственнике.

— Проверим? — не дождавшись ответа от Григория, спросил Иннокентий.

— Валяй! — махнул рукой Григорий.

Егор Веретенников вышел на крыльцо своей избы: он был в сенях, и ему послышался какой-то шум за глухой стеной забора. Потом распахнулись ворота, но из-за забора не было видно, кто приехал. Может, знакомец какой-нибудь из Кочкина или ещё откуда? Егор уж было приготовил на лице своём приветливую улыбку, но она мгновенно сошла, и все слова радушия и гостеприимства, которые он собрался было произнести, застряли у него в горле.

Ворота распахнули молодые ребята. И не озорники, нет! Комсомольцы. За ними стояли два человека взрослых — сосед Ефим Полозков и Савватей Сапожков. Впереди всех Егор увидел Петю Мотылькова. Паренёк был одет в отцовскую тужурку-полупальто. Она была ему несколько велика в вороте и плечах, но, видно, скоро станет совсем впору, — рослый этот паренёк вот-вот превратится в настоящего мужчину.

Сейчас ясный взгляд его с неприязнью и даже враждебностью был устремлён на Егора. Петя и на самом деле видел в Егоре врага, подкулачника, который помогает злостному кулаку Платону Волкову утаивать хлеб. А совсем недавно этот же человек помог скрыться Генке Волкову. В подробности Петя не вдавался, для него было достаточно, что Егор так или иначе имел какое-то отношение к делу об убийстве его отца. Сегодня утром, когда Петю позвал в сельсовет Иннокентий Плужников и предложил комсомольцам проверить амбар у Веретенникова, он с готовностью согласился.

Егор, сойдя с крыльца в накинутом наспех пиджаке, загородил собой дорогу. Заскрипела телега, в ворота въезжала лошадь. «За хлебом. Ко мне? По какому праву?». Это казалось невероятным. И минутное молчание тех, кто стоял против него, больше всяких слов сказало ему, что да, именно так и есть — это к нему, Егору Веретенникову, пришли за хлебом. Поэтому Егор плохо слушал, что говорил ему Петя Мотыльков.

А Петя звонким, срывающимся от волнения голосом, в сознании важности выполняемого комсомольцами поручения, вычитывал Егору словно приговор:

— Гражданин Веретенников! Согласно поступившим в сельсовет и в комсомольскую ячейку сведениям, вы спрятали хлеб злостного кулака Платона Волкова…

Слова о комсомольской ячейке Петя сказал с гордостью и торжеством.

— Гражданин Веретенников! Откройте амбар!

— Ну нет, — хрипло заговорил Егор, — амбара я не открою. Никакого хлеба чужого нету у меня.

«Чёртов подкулачник», — сказал себе Петя, и ещё раз крикнул:

— Откройте добровольно!. Иначе…

— Ну нет, амбара вы мне не строили и что у меня в амбаре лежит — не наживали! — закричал и Егор. — А попробуйте замок сбивать!

— Послушай, Егор, не горячись, — начал Ефим Полозков.

— А тебе не стыдно? Ты в соседях живёшь. Неужели не видел бы, как Платон ко мне хлеб возил?

Ефим живо отступил в сторону. «Горячий мужик Егор, — думал он, — может большой грех выйти». Веретенникова стал уговаривать Савватей Сапожков:

— Открой. Мы посмотрим, да и уйдём.

— Не открою! — стоял на своём Егор.

— Ломай, ребята, замок, чего его слушать, чёртова подкулачника! — крикнул Петя.

— Вы что! — побелел Егор и шагнул вперёд, но остановился. Он словно не поверил тому, что происходило сейчас перед его глазами.

Комсомольцы легко открыли не запертый даже замок — старинный, огромный, но давно неисправный.

Дверь амбара распахнулась. Перед понятыми открылись полупустые сусеки. В одном было пшеницы до половины, в другом — овёс, гречка… Видно, что чужого хлеба в амбаре не было.

— Д-да, неладно получилось, — почесал затылок Савватей Сапожков.

Ефим сразу же ушёл. Петя Мотыльков ещё погорячился:

— Во дворе искать надо!

Но Савватей сказал:

— Пошли, чего там…

Егор долго стоял недвижимо. Всё он видел точно во сне. Потом резко повернулся и пошёл в избу. Двери амбара остались распахнутыми, ворота раскрытыми.

Егор пришёл в избу, сбросил пиджак, сел к столу, И лишь через полчаса сказал жене:

— Поди закрой амбар.

Аннушка опрометью выскочила из избы. Мужа своего она ещё не видывала таким страшным.

Это была самая тягостная, бессонная ночь в их жизни. Они долго молча лежали рядом. Потом Аннушка взяла тяжёлую, грубую руку мужа и прижала её к своей щеке.

Егор вздохнул.

— Уехать тебе надо, — сказала Аннушка, — пока в тюрьму не попал. Пока лютость к тебе в сердце Григорий имеет — не житьё тебе здесь… С глаз долой — и из его сердца вон… У него без тебя тут делов хватит…

— А ты как же? — с трудом произнёс Егор.

— А так… Ничего… Бабу с детьми, глядишь, и пожалеют.

Егор взял её руку в свою, и так они долго ещё лежали молча, пока в избу не проник утренний свет…

Никто в селе и не видел, как Веретенников с котомкой за плечами вышел однажды из калитки и вместе с Никитой Шестовым ушёл в город Каменск.

В Крутихе конфисковали хлеб у кулаков. У Луки Ивановича Карманова нашли двести пудов в погребе. У зажиточных Алексеевых хлеб был обнаружен даже под домом — не в подполье, а с противоположной стороны; там была вырыта яма. У Платона Волкова поиски не дали никаких результатов — никому не пришло в голову раскопать картофельную яму на огороде. Иннокентий Плужников сидел в сельсовете — отмечал в списках количество конфискованного хлеба. Тут же был и Григорий. То и дело подходили в сельсовет участники проверки.

Григорию сказали, что у Веретенникова ничего не нашли. «Ну что ж, надо было — проверили», — думал он.

Но дома на Григория накинулась Елена.

— Зверь ты, зверь! — кричала она мужу. — Родни не знаешь!

— Елена! — предупреждающе сказал Сапожков.

— Зверь, зверь! — не унималась Елена.

— Замолчи! — крикнул Григорий и побелел. — Не зверь я, а человек! Ты послушай, как вышло…

Ему хотелось сказать, что когда идёт борьба, нельзя, как Егор, путаться под ногами у борющихся. Но Елена не захотела его слушать. Она уронила голову на руки и разрыдалась.

Приземистый, широкоплечий человек с большой взлохмаченной головой на короткой толстой шее снял с себя солдатский пояс с подвешенным к нему револьвером и бросил всё это на стол.

— К чёрту! — зло выругался он. — Миндальничаем очень с мужиками — вот что! Шутка сказать, собираем четвёртое собрание и никак не можем принять план хлебозаготовок! Да что это такое? Куда годится? Что, в наших руках власти нету? «Не голосуют»! — передразнил он кого-то. — Заставим голосовать! — Стукалов взмахнул кулаком..

Что это был именно Стукалов, а не кто другой, Сергей Широков сразу же понял, едва уполномоченный райкома переступил порог избы. О Стукалове он уже достаточно наслышался ещё в Имане и потом, когда ехал в эту деревню Кедровку, расположенную сравнительно далеко от городка. Сергей и Трухин, выехав из Имана рано утром, почти целый день тряслись на телеге, пока, под вечер, добрались до Кедровки.

В обширной и плодородной Имано-Вакской долине, кроме русских крестьян, занимались земледелием также и корейцы, пришедшие сюда давно со своей порабощённой иноземцами родины. В Кедровке рубленые хаты уссурийских казаков, с бревенчатыми стенами и двускатными высокими крышами из дранья и пилёного тёсу, были разбросаны вперемежку с глинобитными фанзами корейцев. Кое-где белели среди фанз и изб также и украинские мазанки.

Стояли последние дни прозрачной и ясной уссурийской осени. На плоских крышах фанз дозревали красные и жёлтые тыквы и дыни. Женщины копали на огородах крупный розовый картофель. Уссурийцы перевозили с полей тяжёлые клади снопов на гумна, готовясь к близкой молотьбе. Урожай был хорош.

Трухина и Сергея в деревне встретил и проводил к себе в избу председатель сельсовета Денис Толстоногое. Сейчас он смотрел то на сидевшего в избе Трухина, то на вошедшего только что Стукалова. Два уполномоченных райкома. Какой из них останется в Кедровке? Он бы хотел, чтобы оставался Трухин. Денис — невысок, плотен, средних лет крестьянин. Светлые, пушистые усы на загорелом лице придают ему вид весьма самоуверенный.